что он в ссылке.
– Ничего удивительного, – сказала мама, – я у себя дома тоже как на каторге. И никакой няни. А Пушкин много чего в своей ссылке написал. И «у лукоморья дуб», и про Царевну-Лебедь.
– Помню-помню, – согласился папа. – Школьная программа. Болдинская осень в Михайловском. Или в Тригорском? Как его там?
И папа зачем-то стал нам рассказывать – причём в рифму – про своего дальнего родственника, какого-то дядю, у которого были какие-то правила – то ли честные, то ли, наоборот, нечестные. И вот, этот странный дядя очень серьёзно заболел и за это заставил себя уважать, поправлять ему подушки. Не мог, видите ли, ничего лучше выдумать. Белиберда какая-то.
Я спросила папу, зачем он пошёл на поводу у этого капризного старика, ещё лекарства ему подносил. Не мог, что ли, просто вызвать «скорую»?
Папа засмеялся, а мама посмотрела на него с укоризной и стала меня духовно развивать и культурно усовершенствовать, прививать мне тягу… в общем, цитировать мне Пушкина. И папа тоже стал цитировать. И так они цитировали наперегонки. И всё время друг другу подмигивали. Как заговорщики какие-то. Только одна я не понимала, о чём это они. А папа почему-то обращался по очереди то к маме, то ко мне «голубка дряхлая моя».
Потом наш автобус затормозил у какой-то деревни. В овраге за околицей ребята катались с горки. Мы успели рассмотреть, что один мальчишка потерял варежку и всё время дул на свою красную, озябшую руку.
– Шалун уж отморозил пальчик, – засмеялась мама и погрозила мальчишке в окно.
– Гляжу, поднимается медленно в го-ру, – показал папа на маленького мальчика, карабкающегося вверх с санками, – мужичок какой-то… сам с ноготок.
– Это Некрасов, – строго сказала мама.
– Неважно. Вся великая русская литература вышла из Пушкина, – обиделся на маму папа и надолго замолчал.
Я представила, как великая русская литература выходит из Пушкина, и мне стало не по себе…
…Господский дом в Михайловском оказался приземистым и достаточно скромным. Перед домом, цепляясь ветками за небо, росло могучее, кряжистое дерево.
– Анчар, – произнёс папа непонятное слово, радостно тыча пальцем в ствол.
– Анчар ядовитый, – засомневалась мама. – По-моему, это дуб.
– Который у лукоморья?
– Почему бы и нет?
– А где златая цепь?
– В ломбарде! – рассердилась мама.
– И кот учёный тоже там? – ехидно поинтересовался папа. – Вместе с русалкой?
Мне нравилось слушать, как они спорят. Но в это время экскурсовод увлекла всех за собой «осматривать экспозицию».
Про меня забыли…
– А ну, подставь ладонь.
Я не сразу сообразила, что говорилось это мне.
– Ну, подставь же. Только рукавицу сними.
Я послушно стянула зубами варежку. Мне в руку потекла струйка крупных, глянцевых, налитых семечек.
– А теперь смотри.
Я посмотрела. Передо мной, в пуховом платке, залатанном тулупе и валенках, стояла незнакомая бабушка. Сразу видно, что очень добрая. Потому что только у очень добрых бабушек бывают такие смешливые глаза и круглые, румяные щёки.
– Да не на меня смотри, наверх.
– На дуб?
– Это вяз, – поправила меня бабушка. – Его сын Пушкина посадил.
– А вы откуда знаете?
– Работаю я тут, – уклончиво ответила она. – Да ты смотри, смотри.
В этот момент мне на палец опустилось что-то невесомое, но очень цепкое. Боясь ненароком спугнуть это что-то, я осторожно скосила левый глаз. И увидела птичку – нежную, как пух, и трепетную, как дыхание ветра. Грудка у птички была ярко-жёлтая, а голову её плотно облегала синяя шапочка.
– Синичка, – прошептала я.
Несколько мгновений синичка разглядывала семечки на моей ладони. Потом схватила одно зёрнышко и, резко оттолкнувшись, улетела прочь.
А на её место уже подлетала другая. Тоже синица, только поменьше. Шапочка на ней была надета неровно, как будто впопыхах. И не ярко-синяя, а нежно-голубая. Синичкины лапки доверчиво обхватили мой указательный палец. А сама она была такая крошечная, такая беззащитная, что у меня защемило сердце. Я могла бы сжать ладонь. Раздавить её в своём кулаке. Но она так легкомысленно крутила головой и переступала тонкими пальцами, что я лучше бы умерла, чем дала её в обиду.
С каждой минутой их становилось всё больше и больше. Они бесстрашно пикировали прямо в руку. Или нерешительно кружили вокруг, прежде чем боязливо опуститься на кончики моих пальцев. Некоторые, подлетев к самой ладони, вдруг резко разворачивались и улетали прочь, неожиданно вспомнив о более важных делах.
Мне казалось, что их уже сотни. Тысячи. Миллионы. В основном синицы. Иногда попадались странные экземпляры с белой грудкой и в чёрной, а не синей, шапочке. Словно они вспорхнули со старых выцветших фотографий.
– Это московки, – подсказала добрая бабушка и насыпала мне в ладонь ещё семечек.
А они всё летели и летели. И деревья слепили глаза своими белыми шубами, как в сказке. И меня всю распирало и разрывало от восторга. Мне хотелось кричать, и визжать, и прыгать. Но я стояла безмолвно, как речной карась. Только звала их тихонько:
– Ешьте, ешьте. У нас много…
Рука у меня совершенно застыла, и отчего-то нестерпимо зачесались пятка и правый бок – где-то далеко, под шубой и шерстяным свитером. Но я не могла ни почесаться, ни пошевелиться. И руку спрятать я не могла тоже. Как будто дала кому-то честное слово, поклялась стоять здесь целую вечность, пока не кончатся семечки или не отвалится с тихим звоном моя превратившаяся в льдину ладонь.
– Скоро господин поползень пожалует. Дождись его, – сказала бабушка. – А мне пора.
Я хотела спросить, долго ли его ждать, этого господина. И как я его узнаю. И как зовут саму бабушку. И… но рядом никого уже не было. Только странная птица с чёрными, будто подведёнными тушью, глазами всё бегала и бегала прямо по стволу, упираясь в него коротким хвостом…
– Сколько тебе можно втолковывать! – отругала меня мама. – Никогда не разговаривай с неизвестными.
– А если неизвестные сами со мной разговаривают?
– Не дерзи!
– Мам, а как выглядит поползень?
– При чём здесь поползень?! Почему тебя не было в музее? Ты не видела трость, с которой Пушкин ходил по Одессе.
– И дуэльные пистолеты, – вставил папа.
– И портрет Сергея Львовича.
– И штоф, из которого няня по вечерам отпивала наливку.
– Необязательно об этом при ребёнке, – одёрнула папу мама. – Всё-таки с кем ты разговаривала?
– С птичками, – ответила я. – И с бабушкой.
– С какой бабушкой?
– Я видел, – опять вмешался папа, – на Арину Родионовну похожа.
– С чего ты взял?
– Фотография в музее висела.
– Какая фотография?! – схватилась за голову мама. – О чём ты
