лучше. Но в том-то и дело, что я не считала всё это ерундой – и покрывало, и обои с гимнастками, и подушки с вышитыми бабушкой васильками и незабудками.
– Отстирается! – беспечно махнула рукой Танька, отставила пустую банку и сыто икнула. – Что там у тебя ещё есть?
– А что надо?
– В мире сказок, – напомнила она, – тоже люби булочки.
И уставилась на меня многозначительно и нагло.
Булочки! Ну, конечно!
Я бросилась на кухню. Булочек не было. В плетёной корзинке на столе лежали полбатона, ватрушка и полтора бублика.
– Эх, попадёшь к вам в дом, научишься есть всякую гадость! – вновь процитировала Танька Карлсона (не такая уж плохая у неё оказалась память) и впилась зубами в ватрушку.
За ватрушкой последовал бублик. Потом ещё полбублика. Потом Танька отщипнула здоровенный кусок от батона, сунула его за щёку и недовольно сморщилась:
– Температура не спадает.
– И что? – не поняла я Танькин многозначительный намёк.
– Значит, так! Меня спасёт, – она принялась с энтузиазмом загибать пальцы, – шоколадный батончик, маринованные огурцы, полкило ирисок, бутерброд с колбасой, ещё один бутерброд с сыром, леденцы…
Тут меня осенило: неспроста она всё это затеяла. Тоже мне, прожорливый Карлсон! Развалилась себе в подушках, барыня. А я, дурочка, бегаю туда-сюда, таскаю ей хозяйские запасы. Нашла себе Малышку на побегушках!
Танька зорко следила за моей реакцией и, видно, поняла, что перегнула палку. Она бодро спрыгнула с дивана и радостно заголосила:
– Ура! Друг спас друга! Я выздоровел!
– Поздравляю!
– Настало время немного пошалить!
– Как?
– Ты теперь будешь не Малышка!
Час от часу не легче.
– Ты будешь мамочка-мумия!
Танька схватила себя двумя руками за шею, закатила к потолку глаза и вывалила язык. Изобразила мумию, которой мне предстояло стать через считанные минуты.
У меня похолодела спина и тоскливо заныло внутри живота. А Танька рванула в ванную, посрывала с крючков все полотенца и принялась плотно обматывать ими моё туловище.
– Хи-хи, Танька! Щекотно!
– Я не Танька! Стой смирно! Сейчас такую мумию сделаем, точно испугаются!
– Кто?
– Ну, эти… дядюшка… как его… Юлиус. И эта… как её… фрекен…
Меня охватило нехорошее предчувствие. Кажется, я начинала догадываться, кому в Танькином спектакле предстояло стать дядюшкой Юлиусом и фрекен Бок.
– Ты что?! – возмутилась я. – Карлсон хотел напугать своей мумией грабителей!
– Ну! И я про них!
– Так грабителей звали Филле и Рулле!
– Разве?
– Здрасте! Как ты книжки-то читаешь, голова садовая?!
– Сама садовая! – обиделась Танька. – Сейчас мы твою голову до ума доведём!
И накинула на меня сверху полотенце. А сама навалилась сверху, начала накручивать его, бинтовать им моё лицо и уши. Я вырывалась из последних сил, вовсе не желая окончить свои дни в образе мамочки-мумии.
Дз-з-з-з-з-з-з-зынь!!!
Звонок в дверь спас меня от мумификации и последующей неминуемой смерти.
– О! – обрадовалась Танька и ослабила хватку. – Вот и фрекен Бок заявилась!
– Ничего и не Бок! – я отпихнула Таньку, сдёрнула с головы полотенце и побежала открывать. – Это мама с работы пришла!
Мама долго не могла прийти в себя от изумления. Она стояла посреди прихожей, растерянно оглядывалась вокруг и повторяла, как заведённая:
– Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то?
Не знаю, что её потрясло больше: разбросанные по полу пальто и шапки, ботинки на полке для шляп или я, вся увешанная и обмотанная полотенцами.
– Понимаешь, мамочка, – вкрадчиво начала объяснять я, – в мире сказок…
Мама потом долго хохотала и утирала платком слёзы. Особенно когда из комнаты выглянула Танька, в лисьей шапке и с пропеллером за спиной.
– …тоже люби булочки, – пробасила она голосом мужчины в полном расцвете сил.
Танька никак не могла понять, отчего так веселится моя мама и что вообще тут может быть смешного. А мама тем временем сняла пальто. Надела тапочки. Бросила в стирку промокший от слёз платок. И посмотрела на нас очень строго:
– Теперь у нас будет совсем другая сказка. Называется «Золушка», – с этими словами мама вручила нам веник и ведро с тряпкой. – За дело, сказочницы!
Я долго скребла, мыла и оттирала свою комнату – обои, покрывало, пол. Выметала из-под дивана крошки, отковыривала пластилин и собирала осколки от разбитых чашек. Жалела Золушку. Тяжёлая была у неё жизнь. А у меня ещё хуже – потому что она в итоге получила принца и хрустальную туфельку. Мне на такие подарки судьбы рассчитывать не приходилось.
Закончив, я выглянула в коридор: как там справляется Танька.
– Эй, – тихонько позвала я.
Мне никто не ответил.
На полу в тёмной прихожей лежала кучка того, что осталось от Карлсона: папины треники, лыжные ботинки, мамина лисья шапка. Сверху всё это было придавлено разломанным на части пропеллером. Вокруг щедро накрошено остатками недоеденного Танькой батона.
– В мире сказок, – вздохнула я. – Тоже люби булочкы.
Карлсон так и остался Карлсоном. И Золушкой становиться не захотел.
Танька исчезла, испарилась, растворилась, как в тумане. Она улетела от нас, не пообещав даже вернуться.
– Не надоело вам? – спросила мама.
Не отрываясь от телевизора, мы с папой дружно кивнули. Не надоело, дескать, о чём разговор.
– Лучше бы духовно развивались, а не пялились в ящик.
Мы опять кивнули. Конечно, лучше, кто спорит.
У мамы лопнуло терпение, и она встала между нами и телевизором.
– Ну, ты-то взрослый человек, – сказала она папе.
– Безусловно, – с некоторым сомнением в голосе ответил он и вытянул шею, чтобы немножко видеть экран.
– Вот и занялся бы её культурным совершенствованием, – мама кивнула головой в мою сторону. – Развил бы в ней тягу к прекрасному.
Мамина фраза повисла в воздухе. Не потому, что папа был совсем против. Просто он не знал как.
Понимая, что толку от нас не добьёшься, мама завернула в фольгу бутерброды и жареную курицу, собрала чемодан и большую спортивную сумку и купила на всех билеты в плацкартный вагон.
– Поехали, – сказала мама.
– Куда? – не поняли мы.
– К Пушкину, – ответила она и выключила телевизор.
Ехать к Пушкину пришлось долго. Сначала целую ночь на поезде. Потом ещё километров сто в большом туристическом автобусе.
– Александр Сергеевич, – заметила мама, – весь этот путь проделал в кибитке. На конной, между прочим, тяге.
– Вот времена были, – почесал в затылке папа. – Жил человек в собственном доме, под боком у няни. А все думали,
