привязал себя к городу, который давно уже не люблю, а Ратушную площадь на рассвете просто не могу уже видеть. Уехать! Оторвать себя с корнем, вырваться, устроиться матросом на корабль! А то вся жизнь пройдёт здесь, а я так и не почувствую её вкуса».
Так говорил себе Кнехт каждый год. Но в ноябре, когда город сбрасывал с себя туристов, как деревья — последние листья, Кнехту вдруг становилось нестерпимо жаль его оставлять. И он ходил, ходил по этим пустым, продуваемым ветром дворам и ни о чём не думал. Просто ходил. Лучший месяц в году — ноябрь.
* * *
В августе Кнехт твёрдо решил: уедет. Сезон оказался удачным, Кнехту удалось скопить кое-что на путешествие. Переедет через море на пароме, а там будь что будет. Не пропадёт же он, в самом деле. Будет делать любую простую работу. Жаль, что нельзя уже расплачиваться в трактирах рисунками, как в старые времена.
Комнату в этот раз удалось сдать удачно, у Кнехта жили два постояльца, отец и сын. Мальчик на редкость тихий, не шумит и не бегает по квартире (наверное, отец столько таскает его по городу, что к вечеру парень валится с ног). Отец тоже очень приличный человек, не стал торговаться. Можно было взять с них за комнату и побольше.
Вечером жильцы ужинали на кухне, а Кнехт запирался в своей комнате с остывшим кофе. Он сам по себе, они сами по себе. Пусть думают про него что хотят.
Ночью он пытался немного рисовать, иногда — писать. Но чаще всего просто сидел, смотрел в окно на пустой город со смешанным чувством тревоги и радости. Уеду, уеду. Оставлю навсегда, и как хотите тут.
Отец с мальчиком уходили рано, Кнехт не слышал, утром он всегда спит очень крепко. Куда им ходить? Ну, посмотрели Ратушную площадь, башню и мост. Что ещё нужно постороннему человеку в Старом городе?…
На четвёртый день Кнехта всё же разбудили. Постоялец громко доказывал кому-то в телефон:
— Совершенно невозможно! Ну как вы не понимаете, я в отпуске! У меня может быть отпуск или нет?! Я с ребёнком…
Проблемы. Как неприятно: если они уедут, придётся вернуть деньги за оставшиеся дни, совершенно некстати…
— Что-то случилось? — спросил Кнехт, заставив себя одеться и выползти на кухню.
— Работа не отпускает, — неловко улыбнулся жилец.
— Уезжаете? — осторожно спросил Кнехт. Где только люди берут такую работу, которая не отпускает?
— Да, в общем, — пожал плечами жилец, — я могу и удалённо работать, был бы компьютер. Только вот Гриша… Не сидеть же ему со мной взаперти. Боюсь, придётся нам всё же ехать на море.
— Почему на море? — не понял Кнехт.
— Жена сейчас там, — объяснил жилец. — Ей нужно море… Проблемы со здоровьем. А Гриша очень хотел посмотреть город, вот мы и решили: неделю здесь, а потом все вместе на море. Но видите как, работа…
— Ясно, — кивнул Кнехт. Мальчик, наверное, будет рад: в городе уже всё посмотрел, конечно, ему хочется на море.
— Жаль, — сказал вдруг отец, — Грише очень нравится город. Он мог бы бесконечно тут ходить.
— Не надоело ещё? — спросил всё же Кнехт.
— Нет, что вы! — крикнул вдруг Гриша, десятилетний мальчик, очень худенький. Кнехт впервые услышал, какой у него звонкий голос. — Мне никогда не надоест! Я не хочу ехать, папа, можно я сам буду тут ходить, я не потеряюсь, ну пожаалуйста!
Ноги-спички, кулачки как у соломенного человечка. Надо же какой! Кнехт думал, он тише воды… На море не хочет… Что он здесь нашёл? Какой-то странный мальчик.
Отец не спорил с ним, виновато улыбнулся Кнехту.
— Гриша, покажи Паулю свои фотографии. Вы же посмотрите, да, Пауль?
Сто лет Кнехта не звали по имени: далёкие знакомые привыкли к фамилии, а близких не осталось. Ладно, Пауль так Пауль, посмотрим фотографии. Кнехт сразу расстроился: такой огромный фотоаппарат! Дорогой, наверное. Зачем он мальчику? Баловство это. Техника, камеры… Возьми карандаш и нарисуй! А так — можно и на телефон щёлкнуть. Уж ребёнку точно такой здоровый аппарат ни к чему, и тяжело, наверное…
— Смотрите, — сказал мальчик. Вытащил карточку из фотоаппарата, умело вставил в компьютер. Как они легко с этой техникой, у Кнехта всю жизнь ломалось всё, что сложнее карандаша…
Мальчик щёлкнул по клавишам и вывел на экран первый кадр.
Кнехт обомлел.
То есть именно обомлел: ноги обмякли, мышцам стало трудно удерживать тело, и Кнехт осторожно опустил себя на табурет.
Он увидел свой сюжет, свою картину. Монетка на булыжной мостовой. Расположение кадра было ровно таким же, как на холсте, который много лет валяется за шкафом лицом к стене.
— Это ты сам снимал? — осторожно спросил он.
Мальчик кивнул. Конечно, сам, а то кто же…
Кнехту понравилось, что Гриша не спешит щёлкать картинки дальше, показывать другие фотографии.
— Хороший кадр, — сказал Кнехт и задумчиво отхлебнул кофе.
— Вам сварить? — деликатно спросил Гришин отец. Кнехт сообразил, что пьёт не из своей чашки, растерялся, а потом сказал:
— Да, сварите, если не трудно… Такой же. Кажется, у меня есть одна мысль.
Гриша закрыл фотографию на экране и стал быстро листать другие:
— Сейчас, сейчас… Не смотрите, я ещё не чистил, тут ерунда… А, вот!
Да, тоже хорошо. Просто дверь: ручка в виде льва и квадратное окошко. Но как падает свет! Сколько мальчику лет, десять? Когда он научился отличать хорошие кадры от обыкновенных?!
Кнехт молчал, пока кухню снова не наполнил запах кофе. Крепкий, удивительно вкусный вышел — Кнехт попробовал и улыбнулся. Когда
