смутился. Он никогда не рассказывал никому о своём детстве, чего вдруг?… А Гриша сказал:
— Надо же. Вы здесь жили… И сейчас. Живёте. Прямо здесь. В таком… старом городе.
— В этом есть свои неудобства, — пробурчал Кнехт.
— Ходите по брусчатке, — продолжал Гриша.
— Ты находишь это прекрасным? — Кнехт посмотрел на подмётки своих ботинок. Да, обувь тут стирается быстрее обычного. Если ехать, надо покупать новые. Если ехать… Стоп, откуда взялось это «если»? Он ведь уже решил!
— Да, — вдруг твёрдо сказал Гриша, — я нахожу это прекрасным. В нашем городе совсем нет таких улиц, один асфальт. И дома все одинаковые. Есть, конечно, центр города, там по-другому. Но это далеко. А там, где мы живём, там… Там совсем не так.
…Неужели этот мальчик живёт в типовом районе? Такой глазастый, как же он научился видеть?…
— Но у нас тоже бывает очень красиво, — добавил Гриша. — Всё зависит от того, как падает свет.
* * *
Они ходили и ходили по улицам, маршрут выбирал Гриша, а Кнехт просто шёл рядом и смотрел. Гриша ходил быстро, длинным ногам Кнехта удобно в таком темпе. А внезапные остановки на фотографирование не раздражали. Кнехт замирал и вдруг смотрел на город Гришиными глазами: красивый, чёрт его возьми, попробуй уехать из такого.
Двери — все разные; окна, шпили, и башенки, и булыжная мостовая. И свет, свет! Какой разный. Хорошо, что сегодня такое солнце.
— Надо успеть, — говорил Гриша, — уже и так поздно… Скоро будут прямые лучи, это совершенно неинтересно.
Человек-спичка, такой тонкий, — и такой громоздкий у него фотоаппарат. Кнехт предложил понести камеру, Гриша даже не ответил.
И совершенно неожиданно их снова вынесло на Ратушную площадь.
* * *
Кнехт пытался посмотреть на это место заново, будто он здесь впервые, но не получалось. Это как смотреть в зеркало и представлять, будто это лицо другого человека. Красиво? Ну, наверное… Слишком предсказуемо; и слишком уж много народу. Хотя часы… Башня с часами — это, наверное, интересно… Но ведь в любом городе есть такая башня, разве нет?
Кнехт обернулся на мальчика.
Грише никакого дела не было до башни с часами. Он смотрел под ноги.
— Мостовая? — спросил Кнехт.
— Да. Это так… Красиво. Почему сейчас не делают так?
— Знаешь, а я ведь в детстве писал сочинение про брусчатку.
— Сочинение?
— Ну да. Вы пишете в школе? Вот и мы. Тема была какая-то конкурсная, «Мой город» или что-то такое… Все писали про обычные достопримечательности, одна девочка — про свой двор. А я — про брусчатку. Потому что она… Она дышит. Это такая рабочая часть города; по ней идёт столько ног! И она принимает и принимает людей, и лошадей, и колёса — всё-всё городское движение. На неё никто и не смотрит обычно, чего смотреть под ноги… Разве что ищешь что-нибудь. А ведь брусчатка — совсем не то, что тротуар. Если потеряешь монетку — на асфальте ей лежать полминуты, не больше! Если спичку или другой мусор — до утренней метлы дворника. А если упадёт на брусчатку… Есть шанс. Затеряться, спрятаться между булыжников, и лежать долго-долго, и смотреть, как прорастает трава… Сверху её топчут, а она всё равно пробивается и даже зеленеет. Под ней можно спрятаться, сохраниться. Брусчатку, конечно, меняют время от времени. Но всё же она долговечней, чем асфальт, и хранит столько следов…
Булыжная память длиннее асфальтовой примерно в тысячу раз.
Как же он помнит всё это?! Ничего не забыл. Нет, совсем ничего. Кнехт вдруг испугался: зачем он это рассказывает чужому, совершенно незнакомому мальчику?
Но Гриша просто коротко кивнул, будто понял. И почти лёг на площадь; ему нужен был ракурс. Кнехт не мешал, просто следил, чтобы мальчика никто не задел.
Часы пробили одиннадцать. Ничего себе; кажется, должно быть часа четыре дня, а тут — одиннадцать! И ещё весь день впереди! Нет, у ранних вставаний есть свои плюсы.
* * *
А потом Гриша сказал: на море. Кнехт пожал плечами, и они пошли в порт.
Чуть не доходя, свернули в сторону — там можно пройти между домами. Странный кусок берега: бетон крошится одуванчиками и клевером, из него торчит ржавая арматура. Порт совсем рядом, виден красный паром: всего через несколько дней Кнехт уедет на таком. Вода бурого цвета, совсем не хочется называть её морем: что-то вроде мелкого залива. Но Гриша сказал:
— Море.
И сел на тёплые бетонные плиты.
Кнехт расшнуровал ботинки и сел рядом, а потом лёг. Стал смотреть в небо и слушать море. Почему он так долго не приходил сюда?
Гриша лениво бросал камешки в воду. Жарко. Кнехт чуть шевелил босыми ногами: устали, давно не ходил столько, и так приятно чувствовать уставшими ногами морской ветер.
И тут мальчик заговорил, быстро, чуть заикаясь:
— Это очень красивый город. Но у тебя с ним что-то не то. Не знаю, что у вас разладилось, но это надо вернуть.
Кнехт не удивился. Высокое небо перед глазами, солёный ветер гуляет по босым ногам, рядом сидит мальчик с луны. Чему тут удивляться?
— Тебе надо уехать, — сказал вдруг Гриша, и на последнем «уехать» Кнехт услышал, как он швырнул камень. Плеск раздался не сразу. Далеко, наверное, удачный бросок.
Кнехт рывком сел, подтянул по-турецки ноги. Он был готов сейчас увидеть кого угодно — старого монаха или инопланетянина с детским голосом; но рядом по-прежнему был Гриша, маленький мальчик, ноги-спички.
— Откуда. Откуда. Ты. Знаешь?!
Хотелось кричать ещё: да кто ты такой, чтобы давать мне советы, влезать в мою
