Раза два он даже брался решать задачи. И радовался, что не забыл. Но потом натыкался на трудную и бросал.
Сазон каждый день твердил, что ни за что не вернется в школу. Но когда видел идущих за окном ребят, с которыми учился раньше, когда вслед за далеким звонком пустела улица, он чувствовал себя одиноким, покинутым, никому не нужным…
В ворота школы въехала грузовая автомашина. Водитель выше из нее и закрыл ворота. „Чудак, — подумал Сазон, — зачем закрыл? Все равно выезжать“. Но шло время, а ворота не открывались. „Что он там в нашем дворе делает? — недоумевал Сазон. Подождал еще немного и решил: — Пойду гляну“.
Пригнувшись, Сазон у самой стены прошмыгнул мимо окон директорского кабинета, завернул за угол и присвистнул. Ворота громадной стальной коробки, которую все называли гаражом, но где завхоз испокон веков хранила бочки с краской и всякий хозяйственный инвентарь, теперь раскрыты настежь. Гараж был чистым и пустым. А около него — грузовая автомашина. Крышка капота поднята. Человек в комбинезоне копается в моторе. Сазон подошел ближе. Водитель поднял голову. „Военрук“, — узнал Сазон… Петр Никитович глянул на его мичманку и подмигнул:
— Порядок! Второй моряк пожаловал. Держись, камбуз!.. Искра вот пропала. Ты не нашел искру, парень?
Сазон засмеялся традиционной шоферской шутке. Спросил:
— Может, вам помочь?
— Добро. Подай-ка ключ. Проверим свечи…
Сазон с усердием принялся помогать. И все у него получалось быстро, толково. Недаром же он три месяца прожил среди шоферской братии в совхозе. Они работали и, будто невзначай, прощупывали друг друга:
— С урока выгнали?
— Не-е. Я сам ушел… совсем… А эта машина наша будет?
— Ага. Школьная. Вот подладить малость…
Минут через пятнадцать они знали друг о друге достаточно. Петр Никитович понял, кто его помощник. Наслышан был о его „художествах“. Но традиционных учительских вопросов не задавал. Сазон тоже понимал, что военрук о нем знает. И то, что он не читает морали, а разговаривает по-мужски, просто и бесхитростно, как с равным, вызывало симпатию и доверие.
Прозвенел звонок на перемену. Сазон встрепенулся. Набегут пацаны. Встречаться с ними сейчас ему не хотелось. И он отправился за угол гаража.
— Ты куда, Гриша? — спросил его Петр Никитович.
— А ну их! — махнул рукой Сазон.
— Ага. Верно. Я тоже пока перекур устрою. Когда двор снова опустел, работа возобновилась.
— Так что? Твердо решил быть шофером?
— Так это ж работа! — восторженно сказал Сазон.
— Ну и правильно! Мужское дело, — одобрил Петр Никитович. — Только уж быть — так классным! Не извозчиком… У меня друг закадычный, Вовка Журавлев. Так он — ас! Водитель-механик. Я его все на море тянул. А он ни в какую. „У всякого, — говорит, — своя искра… Твоя — на море сердце греет. А моя — вот тут, за баранкой, на бескрайних дорогах. И другого мне счастья не надо… А без искры что? Мотор мертвый“. Не слыхал про него?.. В прошлом году ему орден дали. Где он только не побывал! В Болгарии, Венгрии, Австрии…
Сазон слушал и представлял себя на месте этого Журавлева. Он ведет громадный многотонный фургон по горной дороге. У самых колес за бетонными столбиками бездонная пропасть. А ему хоть бы что!.. Он отогнал видение и спросил о главном:
— А машина-то в школе для чего?
— Кружок организуем. Учиться ездить будут.
— А кто учить будет, вы?
— Нет. У меня своих дел по горло.
— А кто тогда? В школе же одни бабы! — выпалил Сазон. Смутился и поправился: — Ну, женщины, что ли, учить будут?
— Так это с нового учебного года. А в июле мужиков в школе прибавится. Придут два мировых парня. Физруки. Они тут, знаешь, что зимой устроили?
— Знаю, — буркнул Сазон. Уж он-то никак не мог забыть бегства своего войска под натиском батальонов братьев Жихаревых. Но не забыть ему и другого: не появись тогда эти физруки, что бы с ним сделал Алик? И он спросил с надеждой: — Так учить физруки будут?
— Нет. Старший вожатый.
— Алла! — засмеялся Сазон.
— Да нет. Из института приезжает парень. Мотогонщик. Кандидат в мастера. Будет вместо Аллы. Ну и кружок вести — тоже. Он тут был комсомольским секретарем. Бойченко его фамилия.
— Серега! — восторженно крикнул Сазон. — Это же такой парень!
— Мы с ним вместе… Он дедом Морозом был, а я — его помощником. Нам даже премию дала Алевтина Васильевна…
— Ну вот видишь! Руководитель свой человек. Значит, тебе место в кружке обеспечено, — сказал военрук. Но увидев, как помрачнело лицо помощника, предложил — Всех дел сразу не переделаешь, Шабаш! Загоним машину да пошли руки мыть.
— Нет. Я лучше дома помою. До свиданья, — попрощался Сазон Встреча с директором совсем не входила в его планы. И еще ему хоте лось почему-то скорее остаться одному. — Я еще приду!.. Завтра! — крикнул он, поворачивая за угол.
„НАВВАРТА МАСР!“
В классе новое увлечение. Когда Саша на собрании говорила, что у ребят не должно быть двоек, Зиновий, только что прочитавший книгу о боях советских летчиков в Испании в 1936 году, с места подтвердил:
— Правильно. Но пассаран!
— Что? — переспросила Саша.
— „Но пассаран“ — это по-испански: они не пройдут!.. Ну, двойки не пройдут в журнал и дневник, — объяснил Зиновий.
Испанская фраза всем очень понравилась. И пошло! Каждый день в классе кто-нибудь обязательно произнесет фразу на непонятном языке: немецком, греческом или даже латинском.
— Что это такое? — спрашивали открывателя.
— Отгадайте! — смеялся он и, проманежив приятелей несколько уроков, наконец, открывал тайну.
Если перевод нравился, фраза входила в словарь „бэшников“. Ею пользовались. Хохотали, глядя на вытаращенные глаза непосвященных. А дома рылись в словарях, справочниках, журналах, выискивали что-нибудь позаковыристей.
Но всех перещеголял Женя. Когда Стасик, всегда бывший с математикой не в ладу, вдруг блестяще ответил Лидии Николаевне и получил первую в жизни пятерку, Женя сказал:
— Ой, Стаська! Навварта Маср!
Все засмеялись, а Лидия Николаевна спросила:
— И что же это означает, Женя?
Очень не хотелось Жене так скоро открывать тайну. Но что поделаешь: не откажешь же любимой учительнице!
— Это у египтян такой обычай. Другу дорогому, гостю желанному при встрече и расставании говорят: „Навварта Маср!“, что означает; „Ты озарил Египет!“
— Прекрасный обычай! — одобрила Лидия Николаевна. — Почаще бы вы „озаряли Египет“, как сейчас это сделал Стасик.
Отныне тех, кто получил пятерку, сделал что-то хорошее для всех или подал толковую мысль, награждали дружеским выкриком: „Навварта Маср!“ А тем, кто оскандалился, не оправдал надежд, говорил просто по-русски: „Нет. Ты не озарил Египет“.
Женя с Зиновием перед началом уроков в пионерской играли шахматы, когда влетела взволнованная Зойка!
— Сидите?.. А там посылка из Вьетнама! У директора лежит Они побежали. Но Алевтина Васильевна посылку не отдала:
— Скоро звонок. Потом у вас шесть уроков. Завтра возьмет. — Ведь там, наверно, письмо. А как читать будете?..
После уроков кинулись в университет, искать товарища Вана. В девять утра в пионерской комнате Саша разрезала мешковину; которой был обшит ящичек. Вынула письмо и еще что-то.
— Что это?! — все приподнялись со стульев.
— Я не знаю… — сказала Саша.
— Дай сюда! — вскочил Зиновий. Он развернул засохший пальме вый лист. Ребята увидели в его руках кусок металла величиной с ладонь с острыми рваными краями.
— Осколок, — тихо сказал Зиновий. И вслед за ним это слово почему-то шепотом повторили все: „Осколок… осколок…“
— Откуда?! — взволнованно спросила Зойка товарища Ван. Остальные тоже повернулись к нему и ждали.
— Я про-чи-ту вам, — растягивая слова, с акцентом сказал Ван.
„Дорогие советские друзья! Мы уже отвечали на ваше дружеское письмо. А теперь шлем вам посылку.
У нас большое горе. Три дня назад американский самолет прокрался за облаками и так внезапно напал на нашу школу, что не успели спрятаться, когда начали рваться бомбы… Восемнадцать наших товарищей убито и шесть ранено. Зенитчики сбили его ракетами. Бомбардировщик упал и взорвался в тысяче чыонгах от нашей школы. Посылаем вам осколок сбитого американского самолета как символ борьбы и непреклонной воли нашего народа победить. Вьетнам будет свободным!..“
К концу письма Ван читал все медленнее, чаще ошибался. Туп желваки вздувались на его скулах, гневно блестели глаза.
Всем захотелось пожать ему руку, сказать какие-то хорошие слова. И он жал им руки, говорил взволнованно:
— Да. Я уверен! Вьетнам победит… О! Наша страна прекрасна Да. Спасибо… Советский народ—лучший друг Вьетнама…
Потом всех потянуло посмотреть, потрогать этот обгорелый, искореженный кусок металла с мелкими вдавленными буквами: „Made in USA“. — „Сделано в США“. Это все, что осталось от самолета-убийцы, „летающей крепости“ — Б-52. Но другие, еще не сбитые, летают! Может, вчера, сегодня, сейчас ловят в прицелы затерянную в джунглях школу, больницу, деревенские хижины…
