Страшным бесконечным сном казалась и эта поездка, и эта ночь, и все, что было после. Сон как будто продолжался и когда она сидела в госпитале, возле матери, неузнаваемо постаревшей, неподвижной, и слушала рассказ о той ночи.
Проснулась она, в сущности, только через несколько дней: пришла утром в госпиталь, и дежурная сестра, отведя глаза, сказала, что Василевская на рассвете скончалась — газовая гангрена…
Сослуживец отца хотел взять Тоню в свою семью, но она ушла в детский дом. В сорок втором, закончив девять классов, поступила на работу в депо и переселилась в общежитие…
— Вот и все, — вздохнула Тоня. — Потом пыталась в летную школу попасть — медкомиссия завернула: нервы. И я решила: все равно, каким способом уничтожать их, фашистов. Конечно, напильником и гаечным ключом не так романтично, ну так что ж…
Мите казалось, будто есть две Тони: одна — веселая, озорная, порой грубоватая, и другая — задумчивая, тихая и грустная, та, что была сейчас рядом с ним. И эту, другую Тоню, было жаль до слез. Поэтому он долго не мог выговорить ни слова.
— Нагнала на тебя тоску смертную — больше не пойдешь меня провожать, — грустно улыбнулась Тоня.
Ему стало досадно, что она неправильно поняла его молчание.
— Это уж ты зря, — сказал он тихо. — Кто-кто, а я-то могу понять…
— Так я и думала. Не часто и не со всеми я делюсь… — Она заглянула Мите в лицо, помолчала с минуту, словно колеблясь. — А ведь сначала я считала, что ты совсем другой…
— Какой же?
— Ну, в общем, другой… Этакий благополучный, аккуратненький маменькин сын. Учиться не хочет и не может, забрали из школы, пристроили на транспорте, от армии забронировали. Мне даже казалось, что тебя каждое утро мама в депо провожает…
Митя смеялся. Мороз тотчас же превращал запутавшиеся в его ресницах слезы в ледышки.
— Не выношу благополучных людей, — тихо, но страстно проговорила Тоня. — Нет, я совсем не хочу, чтоб у всех было горе. Но есть люди, у них все так хорошо, они так полны своим благополучием, что даже посочувствовать не умеют. Таких ненавижу. Наверное, это плохо, что я такая, но ничего с собой не могу сделать…
— Выходит, и я угодил в эту компанию? — смеялся Митя, осторожно отдирая с ресниц ледышки.
— А ты решил: вот это пантера! Скажи, правда?
Мите захотелось ответить откровенностью на откровенность.
— Про пантеру почему-то не думал, — признался он весело.
— Про кого же?
— Все больше гадюку вспоминал…
— Какая гадость! Что ж, спасибо, — с шутливой обидой отозвалась Тоня. — Лучше бы уже сравнил… даже не знаю с кем… хотя бы с гиеной…
— Гиена всякую падаль жрет, а ты на живых кидаешься.
Теперь смеялась Тоня.
— Уморил ты меня!.. Вот я и дома. Видишь, какое у нас неважное соседство. — Она кивнула на другую сторону улицы. Там, на холме, в лесочке, за каменной оградой, было городское кладбище.
Мите вспомнилось, как Алешка «проверял» здесь свои нервы, и не смог сдержать улыбку. Давно, очень давно это было, и как будто совсем в другой жизни, безоблачной, постыдно легкой и, по правде говоря, пустой…
Когда Тоня скрылась в подъезде, он поглядел на двухэтажное здание общежития, подумал, что сейчас засветится одно из темных окон. И вдруг услышал за спиной голос Ковальчука:
— Кого я бачу! Не инакше свиданка у хлопця…
Хотя, перед тем как проститься, Митя балагурил с Тоней о всякой всячине, он все еще был под впечатлением рассказа о ее судьбе. Поэтому не обрадовался встрече с Ковальчуком.
— Я только что из депо, — сухо ответил он. — Почти две смены отмахал…
— Кого же поджидаешь? — Ковальчук с веселым вниманием приглядывался к нему. — Чи не Тонечку Василевскую, вона ж тут живет?
Митя сказал, что работал вместе с Тоней и проводил ее.
— Жалуешься, що достается от нее, а провожать ходишь… — с лукавинкой заметил Ваня.
— Ты знаешь, за кого она меня приняла? — И Митя рассказал ему то, что услыхал от Тони.
Ковальчук остановился, крепко сжал и затряс Митины локти:
— Ой, Дмитро, Дмитро, ты, я бачу, ще новичок не только в слесарном деле…
— При чем тут это?
— Ты ж ей нравишься, лихоманка!
Резким движением Митя высвободил свои руки:
— Что-то у тебя сегодня язык заплетается.
— Вона ж у меня допытывалась, що ты за человек. Но раз ты мне не веришь, спытай у нашей нормировщицы, у Зои Копыловой. Девчата про тебя разговор вели, и Тоня сама ей призналась…
Митя старался разглядеть Ванины глаза, но едва различал только узкие темные щелочки.
— Я по-серьезному с тобой делился, — обиженно проговорил Митя, — а ты разыгрываешь…
Ковальчук всплеснул руками:
— Та нехай я провалюся на этом самом месте, если брешу! Дурна твоя голова. Все ж як дважды два. У нее до тебя расположение, а показать не хочет и маскируется, шпигует тебя. А ты ничегосеньки не кумекаешь, дуешься, фырчишь…
Придя домой, Митя умылся и, воспользовавшись тем, что семья была на кухне, взял с тумбочки круглое зеркальце Лены и быстро пошел в свою комнату.
Никогда еще так внимательно, изучающе и вместе с тем критически он не смотрел в зеркало. Он нравится! Удивительно, что могло понравиться в нем? Этот ежик, похожий на щетку? Эти брови, несуразно длинные, широкие и к тому же срастающиеся? Может быть, эта длинная, как у гусака, шея? Или, может, эта никому не нужная ямка на подбородке? Но ведь Ковальчук не мог придумать такое?
И вдруг он с неодобрением, даже со злостью взглянул на себя, отложил зеркальце. Подумаешь, какая-то девчонка что-то сказала кому-то, а он уж расплылся, как масло на горячей сковородке! Счастье великое — он понравился Тоне Василевской! А вот она ему не понравилась. Совсем не понравилась, да, да. И хватит думать об этом!
В человеке, однако, может понравиться не только ежик, не только зубы и глаза, а, скажем, ум, характер, — одним словом, содержание. Но для этого надо хорошо знать человека, а Тоня разве знает его?
Митя так засмотрелся на себя в зеркало, что заметил Егорку, лишь когда тот, в упор глядя на него ясными голубыми глазами, серьезно спросил:
— Мить, а у тебя тоже седые волосы?
Он хотел было спрятать зеркальце, но понял, что это бессмысленно.
— Мама говорит, что седые волосы бывают от переживания. А у тебя тоже есть переживания?
— Ничего у меня нет, — недовольно сказал Митя. — Прыщ как будто рядится на самом видном месте…
Вера вдруг увидела, что Митя переменился, хотя вряд ли сумела бы объяснить, в чем заключалась перемена. Может, это его необычная замкнутость, может, рассеянный взгляд? Может быть, то, что он избегал встречаться с ней глазами? Она вспомнила, что два или три дня кряду Митя не ждал их по утрам на углу Комсомольской, не заходил к ней в нарядческую во время обеденного перерыва. Тогда она не придала этому значения, а сейчас отнесла за счет той же перемены в Мите.
Кутаясь в шаль, Вера молчала. И, если бы Алешка не затеял разговор, дошла бы, наверное, до самого депо, не сказав ни слова.
— Ну как, справились со срочной работой? — спросил Алешка.
Чтобы Вера поняла, о чем идет речь, Митя рассказал о паровозе, который пришлось срочно ремонтировать, и о том, что его, Митю, оставили на вторую смену.
Вера слушала, не поворачивая головы. Она ждала, что он скажет сейчас о Тоне, об их совместной работе. Но Митя спросил у Алешки, был ли новый материал в школе, и стал договариваться о встрече.
— А у тебя отношения с «гадюкой» как будто наладились? — Алешка вдруг вспомнил вчерашнее сияющее лицо Мити, когда он сообщил, что его оставляют на вторую смену.
Возможно, и не следовало говорить об этом при Вере, но ему не терпелось рассчитаться за нравоучения и нападки, не терпелось показать Мите, что сам он не такой уж безгрешный, хотя берется учить других.
Встретив удивленный взгляд Мити, Алеша спокойно пояснил:
— Кажется, ты так окрестил Василевскую?
Вера быстро обернулась.
— А сейчас не сказал бы так. — Митя зло уставился на Алешу. — Легче всего обозвать человека.
— Ой, меня осенило! — Алешка шлепнул себя по лбу варежкой. — А ты свою академию не ради нее устроил? Чтоб в ее группу попасть? — И он расхохотался, видя, что достиг цели: Митя приостановился, испуганно посмотрел на него, переметнул взгляд на Веру.
«Что это? — лихорадочно думал Митя. — Друг! Да это… это провокация! Чистейшая провокация!»
— По всем приметам — угадал, — смеясь, воскликнул Алешка.
— Дурак ты! — севшим голосом выдавил Митя.
В течение всей этой перепалки Вера следила за Митей, и то, что она заметила, еще сильнее взволновало ее.
— Холодно что-то, — сказала она, поправляя шаль. — А мы плетемся, как после сытного обеда!.. — И зашагала энергично и быстро, оставив мальчишек позади.
