Ознакомительная версия.
Вот и сегодня он был сам не свой из-за того, что в одном кордоне его не приняли и ему пришлось сделать лишних десять верст. Случилось так, что перед самым вечером Рыжик подошел к предпоследнему от Либавы кордону, с тем чтобы там переночевать.
Но, как на грех, в казарме никого не было. Весь состав кордона отправился по делам службы: кто на смену, кто на разведки. Встретил Рыжика дневальный, единственное живое существо во всем кордоне. На просьбу Саньки пустить его переночевать дневальный ответил отказом, так как без разрешения взводного унтер-офицера или вахмистра он никого впускать в казарму не имел права. Тогда Санька стал у дневального расспрашивать о следующем кордоне.
— Следующий, брат, кордон в десяти верстах отсюда, — отвечал солдат и добавил: — Шагай скорей, а то ночью не пустят и там… Ходи по берегу, да на лес поглядывай: огонек как увидишь, так и подымись к лесу — там кордон и найдешь… В самом лесу он.
Рыжик отправился. Но не сделал он и пяти верст, как его застигла ночь. Санька стал трусить. Неумолчное шипенье волн у самых ног, пустынный берег и надвигающаяся тьма пугали и болезненно настраивали его воображение. Ему мерещились всякие ужасы. Напрасно старался он припоминать все, что ему говаривал Полфунта об отсутствии чертей и всякой темной силы: страх усиливался с каждой минутой. То ему казалось, что из моря встает и двигается на него какая-то живая серая громада с чудовищной мохнатой головой; то ему чудилось, что его кто-то догоняет; а то ему мерещилось, что волны хватают его за ноги и тащат в море.
И Рыжик в ужасе отшатывался в сторону.
Санька стал отчаиваться. Ему казалось, что этому пути и этой надвигающейся мгле конца не будет, как вдруг на ближайшем береговом выступе он увидал огонек. У Рыжика сердце трепетно забилось от радостного волнения. Со всех ног бросился он на огонек, забыв всякий страх. Через четверть часа он уже был наверху берегового откоса, где среди столпившихся сосен и елей выглядывал кордон, освещенный пятью окнами. Санька издали успел заметить, что в кордоне еще не спали, и смело направился туда. В сенях он наткнулся на дневального.
— Куда? — услыхал он короткий, но строгий оклик.
— Мне взводного, а не то разводящего нужно повидать, — без запинки проговорил Рыжик, успевший во время своего двухнедельного шатанья вдоль границы хорошо ознакомиться с нравами и законами военно-кордонной жизни.
Дневальный, услыхав бойкий, самоуверенный ответ, пропустил его без всяких разговоров.
Санька вошел в обширную комнату, освещенную двумя висящими лампами с большими плоскими колпаками. Комната, или, вернее говоря, казарма, была разделена на две части деревянной аркой. Первая, судя по большому столу и длинным скамьям, служила столовой, а вторая, большая половина была заставлена койками. При появлении Рыжика некоторые солдаты уже готовились ко сну, а другие были заняты разными делами: кто чистил винтовку, кто шил, кто зубрил «словесность», а кто просто прохаживался. За столом, недалеко от дверей, сидел в расстегнутом мундире молодой унтер-офицер. К его смуглому лицу, к его черным, лихо закрученным усам особенно как-то шел вышитый золотым галуном стоячий ворот мундира. Напротив унтера, наклонившись над белым листом бумаги, сидел широколицый и широкоплечий солдат в ситцевой рубахе и старательно что-то выводил пером.
— Ну что ты написал? Прочти, дуралей! — горячился унтер, заглянув в бумагу.
Солдат поднял голову и виновато усмехнулся.
— «Левольвер» написал я, — пробормотал он, не переставая ухмыляться.
— Эх ты, левольвер!.. — укоризненно покачал головой унтер.
Но тут он увидал Саньку и оставил солдата.
— Тебе чего надо? — спросил старшой у вошедшего.
— Я прохожий, в Либаву иду… Нельзя ли у вас переночевать христа ради… — добавил Рыжик, вспомнив, как в подобных случаях просил Левушка.
— Подойди-ка сюда, поближе к свету!
Рыжик подошел.
— Откуда идешь? — зорко всматриваясь в лицо пришельца, спросил унтер.
— Из Житомира иду… Всю Украину обошел, — счел нужным добавить Санька, зная, что этим он скорее всего заинтересует солдат-украинцев.
— Послушай, милый… — странно как-то проговорил унтер-офицер, поднялся с места и вплотную подошел к Рыжику. — Из Житомира, говоришь, идешь ты?.. А не голодаевский ли ты?
— Голодаевский! — воскликнул обрадованный Санька. — А вы почем знаете?
— Так это ты Рыжик, что у столяра Тараса жил?.. — в свою очередь, воскликнул унтер, не слушая Саньку.
— И я знаю, кто вы!.. Вы брат Васьки Дули…
— Узнал-таки, шельмец! Верно, угадал!.. Ну, здравствуй!..
Унтер-офицер протянул Рыжику руку. Вокруг них сейчас же столпились солдаты и с любопытством таращили глаза то на Рыжика, то на унтера.
— Ну, садись за стол да рассказывай! — радушно пригласил унтер Саньку.
А тот от радости до того растерялся, что некоторое время не мог слова вымолвить. Он не ожидал такой удачи, такого счастья. Шутка ли сказать: в такой глуши, где русского человека днем с огнем не найти, — и вдруг земляк сыскался, и не какой-нибудь, а унтер-офицер!
Иван Андреевич Дуля (так звали земляка Саньки) обрадовался не менее Рыжика. Гостя он усадил за стол и приказал приготовить чай. Санька блаженствовал. С его курного лица не сходила широкая, радостная улыбка. Быстро освоившись, он стал рассказывать о своих странствованиях, иногда скрашивая быль небылицей. Иван Андреевич и все остальные солдаты обступили рассказчика и слушали его с большим вниманием, как дети слушают волшебную сказку.
— Ого, вот так молодец Полфунта!.. Ишь ты!.. Да неужто?.. — то и дело раздавались восклицания во время рассказа.
Долго рассказывал Санька. Две смены часовых прошли за это время, а он еще и до половины не дошел.
Наконец Дуля сам остановил его, видя, что «гость» устал, и велел дежурному приготовить для него запасную койку.
Давно Рыжик так хорошо и с таким комфортом не спал, как в ту ночь.
На другой день Иван Андреевич занялся Рыжиком с таким рвением, точно он ему был родной брат.
— Эге, землячок, да ты гол как сокол, — сказал унтер-офицер, когда Санька сел за утренний чай.
— Это собаки на мне разорвали, — конфузливо пробормотал Рыжик.
— Да на тебе и рвать-то нечего: рубашка, штанишки, картуз лег на лоб — вот и весь твой, братец, шикарный гардероб! — продекламировал Дуля и громко рассмеялся.
Рыжик тоже смеялся, хотя ему немного было и стыдно.
— Ну ладно, — заговорил серьезно унтер-офицер, — ты у меня поживешь денька два, а мы за это время тебя справим. Только прежде всего надо пожар снять с твоей головы.
— Какой пожар? — притворяясь наивным, спросил Санька, хотя он отлично понимал, о чем речь идет.
— Да кудри твои снять надо: они, как пожар, красные да горячие… Эй, Левченко! — возвысил унтер голос.
— Здесь! — послышался ответ из другой половины казармы.
— Тащи ножницы и ступай с земляком на берег. Остриги по-военному! — добавил Иван Андреевич и вышел из казармы.
К обеду Рыжик преобразился до неузнаваемости. Сам Полфунта вряд ли узнал бы его.
Остриженный под гребенку, он был одет по-военному. Солдаты живо состряпали ему «походный» костюм. На Саньке были надеты крепкие высокие сапоги, солдатские штаны из синего сукна и белая рубашка, опоясанная узеньким ремешком. Сам он, довольный и счастливый, был похож на мальчика-музыканта из военного оркестра.
— Ай да Рыжик, молодец! — приветствовал его Дуля. — Ну, садись, земляк, обедать, а после доскажешь нам свою историю.
Санька не любил, чтобы его долго просили, а потому немедленно сел за стол и первый взялся за ложку.
Три дня Рыжик прожил в кордоне. Время для него пролетело совсем незаметно: он успел сродниться с солдатами, успел понять всю их сложную и разнообразную службу, успел ознакомиться со всей окрестностью и побывать в гостях у латышей. Утром и вечером он ходил с солдатами купаться, причем он удивлял всех фокусами, какие он умел выкидывать в воде. Так как земляк его, за отсутствием вахмистра, исполнял должность начальника кордона, то солдаты, конечно, ни в чем не препятствовали Саньке и охотно исполняли все его желания. Из посторонних лиц он один имел право ходить по патрульной тропинке и сопровождать разводящего, когда тот отправлялся сменять часовых. По утрам, когда на обширном дворе кордона Дуля производил обычные ученья с солдатами, Санька становился в шеренгу и проделывал все упражнения. Он два раза ездил верхом в ближайшую деревню вместе с земляками на казенных лошадях. Он катался по морю на кордонном парусном баркасе. Все эти удовольствия, испытанные Санькой в последнем от Либавы кордоне, надолго остались у него в памяти. Но больше всего он запомнил облаву на контрабандистов, в которой он принимал горячее участие.
Ознакомительная версия.
