интересовали меня куда больше, чем рассказы о жизни нумерованных королей и даты их смертей и войн, которые я постоянно учил, чтобы тут же позабыть.
Изучая прошлое негритянской расы, сопоставляя его с настоящим, я представлял себе ее будущее.
Но мне не с кем было обсудить все это, кроме Кармена и Жожо.
САВАННА
Я уже давно перестал ходить в Ботанический сад или в порт, когда прогуливал уроки.
Если после перерыва мне не хотелось возвращаться в лицей, я просто оставался в своей комнате и читал. Или садился и составлял список того, что я хотел бы изучить. Потом строил воздушные замки по поводу того, чего бы я хотел достичь в жизни, какие мне нужны материальные блага, домик, окруженный садом, комната с книгами по стенам.
По четвергам я любил ходить в парк Саванны. Не гулять, а наблюдать за гуляющими.
Я приходил в часы, когда в тени тамарисков сидели, болтая между собой, старые черные няньки, а по дорожкам играли и бегали дети. В эти часы Саванна представляла собой детский сад.
Я встаю со скамейки, чтобы пойти на берег, — море здесь совсем близко. Я вижу парусник, который несут к городу пассаты, бороздящие Карибское море, или грузовое судно, поднимающее целый веер брызг за кормой и распространяющее облака дыма и пара, рисующие на закатном небе миражи Марселя, Бордо, Сен-Назара.
Вокруг Саванны расположены кафе с окнами, жадно глядящими на море. Они быстро наполняются — настал конец рабочего дня. Кончен дневной труд, расправляются мышцы. Душа под воздействием креольского пунша открыта для шуток, для приязни. Я брожу, засунув руки в карманы, мимо киосков и бистро, прислушиваясь к мелодичному негритянскому смеху. Какой великолепный инструмент грудная клетка негра, а голос его звучит сердечнее, когда к тому же видишь блеск зубов и глаз!
Потом я возвращаюсь на скамейку.
Теперь по Саванне прогуливается полуэлегантная толпа, исчезли няньки с детьми.
Короткие аллеи с трудом вмещают бесчисленные парочки и группы приятелей, которые снуют взад и вперед, как бы повторяя па бесконечного танца. С ожесточением проделывают они все номера кадрили, между тем как отдельные лица с высокомерным видом прогуливаются в одиночестве, клином врезаясь в толпу.
Некоторые стараются укрыться в темные, безлюдные аллеи; ворчуны, мизантропы или мыслители держатся в стороне, ближе к набережной, а мечтатели опираются на балюстраду, отделяющую бульвар от рейда, и любуются морем.
Есть здесь и сборище мужчин определенного возраста; отставные чиновники в пристяжных воротничках и манжетках, они уже вышли в тираж, но продолжают сходиться, предаваться воспоминаниям и обмениваться мнениями по поводу современного состояния мира.
Прогуливающиеся по Саванне ублажают себя пуншем и сигарами и предаются очаровательной слабости — грызут орехи. Молодые торговки в пестрых фартуках криками привлекают внимание к своему товару.
Иногда, к величайшему моему замешательству, по главной дорожке прогуливается женщина с томными глазами, с большими золотыми кольцами в ушах — спокойная, невозмутимая, как будто, кроме нее, никого нет в огромном парке.
Роль Саванны в жизни нашего города открывается мне, когда я присутствую при сценах соперничества, оскорбленного тщеславия, заносчивости и претензий, ежедневно разыгрывающихся здесь. Тут есть свои звезды, свои статисты, угодники и подражатели.
После целого месяца упорного хождения мелкому служащему, мать которого берет на дом стирку, удается завязать знакомство с барышней из «хорошей» семьи; он улыбается ей, кланяется, идет с ней рядом. Может быть, он от нее не в восторге, но не желает упустить случая на балу (или даже на похоронах) продвинуться в первые ряды мелкой цветной буржуазии — таково страстное стремление каждого молодого негра из бедной семьи на Антильских островах!..
Мне интересно наблюдать за молодым антильцем, только что из Сорбонны или Медицинского факультета, гуляющим по Саванне в окружении восторженной толпы почитателей, которых он покорил цветом своего галстука и покроем костюма. Другой, вернувшись из тех же краев, обосновался в кафе, где он завораживает аудиторию рассказами о бульваре Сен-Мишель, кафе «Дюпон» и Люксембургском парке.
Оба, наверное, сыновья мелких чиновников и получали пять или шесть лет стипендию от государства за то, что их родители исполняли черную работу за каких-нибудь депутатов. Родители поднатужатся еще раз, чтобы получить для сыновей руку барышни из «хорошей» семьи. Они будут действовать политично. Для начала мать, если она еще этого не сделала, откажется от антильского костюма, который носит с грацией и достоинством, но который — увы! — чересчур сближает ее с людьми из народа: ради будущего своего сына она наденет шляпу. Это маскирует происхождение, утверждает новое социальное положение и, главное, придает уверенность, когда надо бросить равнодушный взгляд вниз или заискивающий вверх. Что касается сына, он мечтает прежде всего о машине. Ибо мужчине — владельцу машины — покорны все женщины.
Да, Саванна Фор-де-Франса неподражаема!
ПЛАНЫ ЖОЖО
Во время карнавала виллы на Аллее Дидье принимают праздничный вид. Поздно ночью из освещенных окон доносится музыка, смех, стук серебра, звон фарфоровых тарелок и хрустальных бокалов. В такие ночи виллы сверкают среди садов, как гигантские игрушки.
Жожо в те дни, когда «у них» бывают гости, занят целый день накануне приема, выполняя поручения вместе с шофером, а вечером, кроме мытья посуды, ему нужно часами вертеть мороженое в тяжелых мороженицах. А два последующие дня посвящались уборке и приведению дома в порядок. Именно поэтому Жожо уже давно не заходил ко мне.
Время от времени я встречал его по утрам, и он сообщал мне, что вечером или на другой день должен по приказу своих хозяев идти помогать лакею какого-нибудь дома, где ждали гостей.
Наконец как-то вечером он пришел. Босиком и в рабочем платье — ведь это был будний день.
В этот вечер он был настроен серьезно.
— Я хотел посоветоваться с тобой, — сказал он мне, немного помолчав.
— Посоветоваться, Жожо?! — воскликнул
