— Нет, не слыхали. А что?
— Романчик завела. Это Лида-то! Скромница, схимница! И с кем, спросите? С учителем нашим, словесником Денисовым. Правда, он красивый, даже, можно сказать, породистый, но все-таки… И можете себе представить, три месяца назад Денисов заболевает, не ходит на свои уроки, ничего о нем не известно… Ну, Лидочка наша, конечно, в грустях! Днем бледна, ночью плачет…
И вдруг случайно она слышит разговор двух наших классных дам между собой, надо ж такое! Одна классная дама говорит: «Почему это Денисов не является на уроки?» — «Денисов? — отвечает другая. — Разве вы не слыхали? У него скоротечная чахотка объявилась, он умирает!» И что бы вы думали? — Тамара обводит нас глазами, словно приберегая к концу самый эффектный номер своего рассказа. — Лида Карцева при всех в рекреационном зале слышит этот разговор о своем драгоценном Денисове и — хлоп в обморок!..
Тамара хохочет.
— А дальше что? — спрашиваю я.
— Чего же еще «дальше»? Ромео помирает, Джульетта лежит в обмороке! — веселится Тамара.
Перевожу глаза на Леню. У него горят уши. Он на меня не смотрит…
В тот же вечер мы с Леней бежим к Лидиной маме — Марии Николаевне Карцевой. Она подтверждает рассказ Тамары:
Лида в самом деле лишилась чувств, услыхав разговор классных дам.
Лида давно не имела никаких известий о Денисове. На уроки он не являлся. Она знала, что он болен, но чем болен, тяжело ли, не знала: тети-романистки не было в Петербурге.
Мария Николаевна телеграфировала тете-поэтессе. Та обо всем разузнала и сообщила: Денисов в самом деле был очень сильно болен — у него был тяжелый катар легких. Тетя-поэтесса восстановила нарушенную переписку между Лидой и Денисовым.
Весной, когда Лида окончит Смольный институт, она и Денисов обвенчаются и поедут на юг — долечивать легкие Алексея Дмитриевича.
— Шельмы-то какие, Лидка и Алексей Дмитриевич! Потихоньку влюбились, обо всем договорились, нам с отцом одно осталось — благословить!
Милая Мария Николаевна! Она остается верной себе. Прелестная, красивая, молодая, глаза мечтательные, а рот — по-детски большой рот девочки-лакомки.
Значит, Лида и Денисов после выпускных экзаменов подадут друг другу руки и войдут в ворота под радугой… Пусть будут счастливы!
Мы идем с Леней домой, Леня очень мрачен. Я не спрашиваю почему…
— Тамарка-то, а? — говорит он с горечью. — Не понравилась она тебе?
Мне очень не хочется отвечать правду. Но ведь иначе — не по правде — мы с Леней друг с другом не говорим.
— Нет, — отвечаю я тихо, — не понравилась.
— Она ведь тоже замуж собирается! — сообщает Леня с какой-то кривой усмешечкой, на которую неприятно смотреть.
— За кого?
— За бульдога. За старого бульдога… У-э-э-э! — Леня делает такую гримасу, словно его тошнит.
— Перестань, Ленька, противно!
— А мне, думаешь, не противно? Она нам с дедушкой фотографическую карточку жениха своего показала. Барон! Такая бульдожина, тьфу!
— Так зачем она? — удивляюсь я.
Леня подражает восторженной интонации Тамары:
— Богач удивительный! Тетушка Евдокия Дионисиевна говорит про него: «Конечно, он не Адонис, но какое богатство!..»
Я молчу.
— Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь? — спрашивает Леня, но уже своим собственным голосом, добрым, чуть насмешливым.
Мы с Леней иногда играем в такую игру: «Хочешь, скажу, о чем ты думаешь?» И ведь очень часто угадываем!
— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь? — настаивает Леня.
— Скажи! — поддразниваю я. — Скажи, давно я глупостей не слыхала!
— Ты думаешь: «Как же так? Лида и Денисов скоро войдут под „ворота радуги“… И Тамара со своим бульдогом — тоже?» Это ты думаешь? Да ведь, ми-и-илая! — вдруг говорит Леня с расстановкой. — Радуга-то ведь отражается и в луже! И в это ее отражение даже легче войти, только, как говорится, ступи ногой — и вошел!
— Нет, Леня, не угадал! Я о другом думала.
— О чем?
— О том, как тебе повезло, что ты с дедушкой остался.
Леня отвечает не сразу.
— А конечно, повезло… — говорит он задумчиво. — Был бы и я такая пустая бутылка, бесструнная балалайка, как Тамара. Но только — надо быть справедливым! — тут не в одном дедушке дело: в друзьях, товарищах, в Александре Степановиче. Да мало ли! В вашей семье — вы же мне как родные! Даже, может быть, в тебе, Шашура… Хотя ты, конечно, личность глуповатая…
Глава двадцать вторая. СТРАДА
Начались экзамены. Письменные.
Мы уже сдали письменный русский. Тема: «Характеристика Бориса Годунова по произведению Пушкина „Борис Годунов“».
Сдали мы уже и письменную арифметику, и письменную геометрию благополучно. Правда, это далось с таким напряжением, что, если рассказать, никто не поверит. Впрочем, рассказывать мы никому не собираемся, все это держится в совершеннейшей тайне, и знают эту тайну всего несколько человек. Для остальных, не посвященных, все должно объясняться тем, что мы очень хорошо проводим помощь отстающим.
Всех неуспевающих приходящих учениц мы разбили на группы по десять человек в каждой. С ними еще с начала марта занимаются выпускные гимназисты: решают с ними задачи и примеры. Занятия эти отчасти платные. Ведь нельзя требовать, чтобы, например, Гриша Ярчук, — он живет исключительно на свой заработок от частных уроков — даром отдавал нашим неуспевающим два часа своего времени ежедневно! Да еще в такое время, когда у него самого идут выпускные экзамены в гимназии. Поэтому каждая неуспевающая ученица, с которой занимаются в такой платной группе, уплачивает своему руководителю по десять рублей в месяц. С теми же ученицами, кто не может платить, занимаются Леня Хованский и Стэфа Богушевич, тоже ежедневно, тоже по два часа в день, но бесплатно. Ленина группа приходит заниматься к нему домой. Там же — в другой комнате квартиры Ивана Константиновича — дает свои уроки и Стэфа Богушевич.
Группе Гриши Ярчука гостеприимно предоставила свою квартиру Варвара Дмитриевна Забелина, Варина бабушка.
Гораздо труднее было наладить все с пансионерками. Пришлось прежде всего просить у Мопси разрешения устраивать ежедневно двухчасовые занятия по математике в самом институте. Подумав, Мопся пошла доложить Колоде и испросить у нее разрешение.
Против всех институтских обычаев, преследующих «действия скопом», разрешение было дано. Ведь случай-то исключительный: с математикой катастрофа! Директор занимался с нами кое-как, затем вовсе умер, потом не было никого, а новый преподаватель почти все время хворал. В результате экзамены на носу, а знаний ни бум-бум!
Пансионерок мы тоже разбили на две группы. С одной группой занимается Лара Горбикова, с другой — Варя Забелина. По их словам, пансионерки знают еще меньше, чем приходящие. Это и понятно. Во время каникул почти все приходящие хоть немножко да повторяют пройденное. А пансионерки, бедняжки, попадая ненадолго домой, хотят только наслаждаться радостью чувствовать себя дома. Они избегают всего, что могло бы напомнить им об институте, ученье, уроках. От этого ли или от чего другого, но среди пансионерок, рассказывают Варя и Лара, иные не знали, что «а», помноженное на 2, составит 2а. И это за полтора месяца до выпускных экзаменов!
— А почему же Маня Фейгель нынче с отстающими не занимается? — удивляется Меля Норейко. — Лара Горбикова у вас профессор, Варя и Стэфка — тоже профессора… А Маню не берете?
— Не берем! — отвечаем мы. — Маня недавно скарлатиной болела, ей нельзя переутомляться: врачи запретили.
На самом деле это не так. Маня не занимается с отстающими по другой причине. Но это та «штучка», которую Маня сама же и придумала. Об этом дальше.
Мы с Люсей сидим в саду около дома, где она живет с матерью. Сад принадлежит домохозяевам, но жильцы имеют право гулять в нем. Мы с Люсей занимаемся, сидя за круглым столом, врытым в землю. Перед нами разложены тетради и учебники.
Через два дня письменная алгебра, но мы не работаем. Нам не до того.
Из раскрытого окна доносится тоненький — вот-вот оборвется, как ниточка! — голосок Люсиной мамы, Виктории Ивановны:
Он уехал, жених! Он — в чужой стороне.
И вернется сюда он не ско-о-оро…
— Вернется жених не скоро… Вот шельма жених! — бормочет Люся, думая о чем-то другом.
— Арифметику, конечно, сбагрили, геометрию — тоже. А вот как послезавтра с алгеброй будет? — гадаю я.
Голос Виктории Ивановны приближается к нам:
Он вернется, жених, когда будет весна!
С солнцем божьим взойдет солнце радости…
— Жених идет! — предостерегает меня Люся.
— «Сколько времени понадобится для наполнения бассейна, если одна труба…. а другая…» — говорю я вслух условие задачи.
За моей спиной слышу шажки Виктории Ивановны по песку дорожки.
