— Ну и выдумщики эти комсомольцы, бесстыдники! — ворчали обыватели.
Но песня, казалось, звучала еще громче:
А Никола святой
С золотой головой
Смотрит с неба на нас,
Улыбается.
Вот так штука, ха-ха-ха,
Улыбается!
— Бога побойтесь, ироды!
— Ну и молодежь пошла…
Он бы тоже не прочь
Провести с нами ночь,
Да на старости лет
Не решается.
Вот так штука, ха-ха-ха,
Не решается!
В раскрытых воротах с опозданием появился святой Георгий Победоносец, восседавший на вертлявом копе. Эту строптивую конягу изображали двое парней, накрывшихся одеялом. Один представлял собой переднюю часть лошади и держал в руке картонную морду коня, второй был задней половиной и вертел рогожным хвостом. Георгий, в медной пожарной каске, с пикой, сидел верхом на этих двоих, подгонял их, а «рысак» брыкался, припадал на задние ноги и грозил развалиться, потому что передний паренек с трудом удерживал на своей шее «святого». Зато второй усердно дрыгал ногами и потешал публику.
— Открывай митинг!
Представитель губкомола поднялся на телегу и открыл митинг словами:
— Комсомольскую пасху объявляю открытой. Сегодня мы выходим на улицу, чтобы сказать: нам не страшен поповский ад и не нужен небесный рай! Слушай мою команду: в наступление на бога, шагом марш!
Грянули медные литавры. Под крики «ура» взметнулись шапки, замелькали девичьи платки.
Шествие двинулось к центру города. Красное полотнище, прибитое к двум шестам, колыхалось и плыло над головами. А на нем крупными буквами были написаны волнующие слова:
«Бог казался нам великим потому, что мы стояли перед ним на коленях!»
Под звуки музыки развеселая богохульная процессия двигалась к центру города.
Старушки и мещане при виде живого Иисуса, обутого в валенки, плевались, осеняли себя крестами и уходили прочь.
Зато молодежь отовсюду спешила присоединиться к необычайному шествию. Шли из Подзавалья, со станции, от Хлюстинской больницы, даже из Ромоданова, что находилось за Окой. Комсомольская колонна обрастала людьми. В передних рядах пели: «Смело, товарищи, в ногу…», другие — «У попа была собака, он ее любил…»
К Московским воротам из центра плыла навстречу река огней. Это шла колонна губкомола на соединение с комсомольцами железнодорожных мастерских. Оба потока соединились, и комсомольский карнавал повернул к церкви Иоанна Предтечи.
4
На площади и без того было много народу, а когда подошли ряженые, все прилегающие улицы запрудила гуляющая молодежь, горластые ребятишки и кое-кто из верующих, кому не удалось протиснуться в храм, где шло богослужение.
Комсомольский праздник открылся пуском самодельных ракет. Под ликующие возгласы мальчишек и веселый визг испуганных девушек огненная ракета с шипением и треском взлетела в черное небо, осветив колокольню, и плавно опустилась на головы людей.
— Лови в шапку!
— Ой, на меня падает!
— Спалите, окаянные!..
Не успела погаснуть первая ракета, как взлетела новая, встреченная еще более восторженными криками:
— В господа бога стреляют!
— В небесную канцелярию…
Комсомольское «богослужение» должен был начать Митя Азаров. Стоя на колымаге и немилосердно дымя кадилом, Митя приступил к молитве, слова которой сочинил сам. Он осенил себя широким крестом и провозгласил гнусаво и торжественно:
— Слава овсу, и сену, и свиному уху-у!
Как условились заранее, хор ряженых дружно подхватил:
— Аллилуйя-а!..
— Господу богу помолимся-а! — продолжал Митя, размахивая кадилом.
— Организуй, господи!.. — поддержал хор.
Митя забормотал, подражая поповской манере:
— Помяни, господи, во царствии твоем ГубККА, РККа, сельсоветы и деревенских исполнителей во еже избавитися им от страха и гнева перед начальством, господу помолимся-а!..
— И президиуму твоему-у!.. — взревели басовыми голосами помощники Мити.
А сам он, глядя в раскрытое Евангелие, тянул нараспев:
— Ангела красна, агитационна, верного хранителя и ответ руководителя душ и телес наших у господа просим!
— Командируй, господи-и!.. — вторил хор.
В толпе еще не все догадались, что идет не настоящая, а комическая служба. Кто стоял далеко, с серьезными лицами вслушивались в бормотание странного священника, который то читал по Евангелию, то вынимал из-под полы бутылку и потягивал из горлышка.
А Митя продолжал:
— Еще помолимся о содействии всемогущего Профинтерна, газотворящего Доброхима и славного предтечи мировой коммуны — Коминтерна иже во святых наших Маркса и Энгельса и всех большевиков. Сотворих молитву и покрый нас крылу знамени укома, отгони буржуазию и спаси души наша-а!
— Аминь! — заключил хор.
Группа комсомольцев грянула в «колокола». Басовитые голоса выкрикивали слово «блин». Баритоны — «полблина». Тенора скороговоркой повторяли: «Четверть блина, четверть блина». И лишь чей-то одинокий писклявый голос протяжно выводил: «Осьмая блина!..» Пока он тянул, другие вторили ему — «полблина», «четверть блина», «блин».
В толпе раздался смех. Задние напирали, чтобы лучше видеть.
А тем временем на площади началось главное представление. Из «мусорного ящика истории» черт стал выгонять кочергой «святых». Ксендз зацепился полой мантии за край ящика и повис. Его отцепил мулла. Потом все дружно подняли и перевернули ящик вверх дном, превратив его в плащаницу. Иисус Христос, для которого и была приготовлена «усыпальница», улегся на ящике и молитвенно сложил руки на груди. Все «святые» обступили его и стали плакать над «усопшим». Иисус лежал неподвижно. Лишь время от времени он поднимал ногу и почесывал ею другую. Над площадью стоял хохот.
Но вот Христос воскрес. Он поднялся, зевнул и стал напяливать валенки. Поп, раввин, мулла, Будда, капиталист, черт и кулак обнимали Иисуса и целовались.
Волнами перекатывался на площади смех. Ребятишки кричали:
— Гляньте, поп с чертом целуются!
— Он ему сажей морду вымазал!..
Наконец представление кончилось, снова построились в ряды, и процессия двинулась дальше по Театральной улице, через Каменный мост к Троицкому собору.
5Собор стоял в городском саду. Его величавая трехъярусная колокольня с высоким острым шпилем, увенчанная крестом, в хорошую погоду была видна за тридцать верст.
В Троицком соборе до революции молилась избранная публика — купцы, высокопоставленные чиновники и градоначальство. Теперь сюда приходили «бывшие люди» — те, кого обошла кара революционного возмездия.
Антипасхальная процессия остановилась на площади у Присутственных мест. Отсюда до собора было рукой подать, и при первых звуках музыки молодежь отхлынула от церкви. Собралось столько пароду, что и глазом не окинуть.
Комсомольцы радовались: агитация против религии удавалась.
Под веселый смех толпы на площади шла распродажа «святых» реликвий.
— Продается дыхание святого Варсонофия, любителя самогону и черного кофия! — выкрикивал комсомолец, наряженный буржуем.
— Купите четыре слезки ченстоховской матки боски, — размахивал пузырьком ксендз.
— А вот шнурок от шляпы римского папы!..
Не все в толпе смеялись, глядя на комическое представление. Одни, возмущенные неслыханным богохульством, покачивали головами, другие спешили уйти от греховного зрелища. Были и такие, кто смотрел на комсомольцев с ненавистью.
Скрываясь за спинами людей, Олег Каретников шептал Полю:
— Это чудовищно! Однако надо же что-то делать, как-то ответить на это хулиганство.
Приближалась полночь, зазвенели колокола. Вокруг церквей двинулись крестные ходы с хоругвями, иконами, с пением молитв и зажженными свечами. Все сорок колоколен в городе подняли такой победно-торжествующий трезвон, что на время он заглушил голоса комсомольцев.
Враги точно этого ждали, они запели пасхальный гимн:
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ…
Вначале слышались одинокие голоса, постепенно к ним присоединились другие, и пасхальная молитва зазвучала почти угрожающе:
И сущим во гробех живот даровав…
Комсомольцы на мгновение растерялись, но потом кто-то запел:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
Сотни голосов подхватили:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
Песня революции царила над бушевавшей площадью. Перед ее грозными словами, полными призыва к борьбе и свободе, пасхальный гимн сбился, потеряв свою ложную торжественность, и замолк.
