Мари поцеловала букетик и протянула его юному коммунару.
Гастон был удовлетворен. Зато Кри-Кри отвернулся и стал с напускным равнодушием рассматривать витрину музыкального магазина, около которого они стояли. Мари сразу поняла настроение своего друга. Выбрав еще букетик фиалок, она робко протянула его Кри-Кри:
— На, возьми и ты, Кри-Кри, это самые лучшие.
— Если ты раздаришь все цветы, ты не выручишь ни одного су. Что ты принесешь домой матери?
Это был жестокий выпад. Кри-Кри и сам это понял тотчас, как только произнес обидные для Мари слова. Ее глаза наполнились слезами. Казалось, еще мгновенье — и она расплачется. Кри-Кри смутился. Он много отдал бы, чтобы вернуть эти неосторожные слова, этот несправедливый упрек. Чтобы ослабить впечатление, он сказал:
— Я ведь пошутил, Мари! Ну, и хорош же я! Совсем забыл! Посмотри, что я принес тебе.
Он вытащил из кармана кусок хлеба из темной муки, смешанной с отрубями. Мари обрадовалась не столько хлебцу, хотя она не ела с утра, сколько раскаянию Кри-Кри и сказала:
— Вот это кстати. Я не могла купить сегодня хлеба: если бы ждать в очереди у булочной, я пришла бы сюда не раньше двенадцати часов.
Она взяла хлеб и уже откусила было кусочек, как вдруг спохватилась:
— А ты, Кри-Кри? Это же твоя порция!
— Нет, нет, — заторопился Кри-Кри, — кушай на здоровье, это я для тебя приберег.
Увидя, что Мари отвлеклась едой, Гастон отвел Кри-Кри в сторону и зашептал:
— Шарло, ты ничего не слыхал от дяди Жозефа? Говорят, что наши дела очень неважны. Версальцы пробиваются то в одном, то в другом районе. Там, где они водворились, кровь льется рекой. Я не хочу, чтобы Мари это слыхала, но, говорят, они не щадят ни женщин, ни детей.
Кри-Кри пожал плечами:
— Не знаю, как другие, но дядя Жозеф уверен в победе. Он говорит, что пока он жив, версальцы не пройдут к нам в район…
— Ну, мне пора, — сказала Мари. От еды щеки ее раскраснелись, глаза заблестели. — Я сегодня еще не заработала ни одного су. — И она громко рассмеялась.
— Желаю тебе удачи, девочка, — покровительственно сказал Кри-Кри. — Мне тоже пора возвращаться в кафе.
— Мне-то и подавно некогда здесь болтать, — спохватился Гастон. — Надо еще разделаться с этим, — и Гастон презрительно ткнул пальцем в колодки, — забежать домой, а потом на улицу Маньян, в батальон. Прощай, Мари! Кри-Кри, будь здоров!
Мари, взяв корзину, пошла вдоль баррикады. Некоторое время был еще слышен ее мелодичный голос:
— Купите цветов! Два су букетик, только два су!
Кри-Кри, попрощавшись с Гастоном, сдвинул набекрень каскетку и направился в кафе.
Но не успел он сделать и двух шагов, как его нагнал Гастон.
— Опять ты? — удивился Кри-Кри. — Но что с тобой? — Кри-Кри заметил, что Гастон не то озадачен, не то взволнован.
— Видишь ли… — сказал Гастон, переминаясь с ноги на ногу. — Я хотел тебя кое о чем попросить…
— В чем дело?
— Я не знаю, как ты на это посмотришь, — и яркая краска залила лицо, уши и даже шею Гастона.
Видя смущение Гастона, Кри-Кри заинтересовался еще больше:
— Говори, говори.
— Видишь ли, неизвестно, вернусь ли я с баррикады. Мне хотелось бы…
— Брось мямлить… Говори прямо.
— Я написал стихотворение, и предлинное… для Мари, понимаешь? Целиком ты его все равно не запомнишь, но я хотел бы, чтобы она знала хотя бы четыре строки. Я думал ей прочитать сам, но не решился…
Кри-Кри иронически улыбнулся:
— Ты знаешь, я и сам непромах насчет стихов, но мне и в голову не приходило посвящать стихи… девчонке.
— Так ведь я только на тот случай, если меня убьют, — взволнованно сказал Гастон, и Кри-Кри сразу пожалел о нечаянно вырвавшихся словах.
— Говори, я запомню целиком, — поспешил он заверить друга, — увидишь, я все запомню.
Гастон на мгновенье задумался, как бы припоминая, и затем сказал очень просто, но с глубоким чувством:
Мари, твой светлый облик
Всегда передо мной.
Мари, моя подруга,
Прощай, иду я в бой!
Пока Гастон произносил эти строки, Кри-Кри понимающе кивал головой. Затем не выдержал и сказал:
— Только почему «светлый» облик? По-моему, лучше «нежный»… Впрочем, если тебе так нравится, мне все равно, но я бы написал «нежный».
— Ну, повтори, повтори, чтобы я был уверен, — просил Гастон.
— Ладно.
И, преодолевая смущенье, Кри-Кри повторил, стараясь нарочно говорить без выражения, чтобы не проявить излишней нежности.
Лицо Гастона просияло:
— Хорошо! Теперь я могу итти спокойно. Береги Мари!
— Можешь не сомневаться.
— Давай-ка обнимемся на прощанье!
Кри-Кри порывисто обнял друга.
Стараясь скрыть волнение, Гастон высвободился из объятий Кри-Кри и быстро зашагал, не оглядываясь.
Время шло, не считаясь ни с чем. Кри-Кри пора было возвращаться на работу.
Бодрой походкой, напевая песенку, он пошел по направлению к кафе. Но, повидимому, ему не суждено было туда сегодня добраться.
Едва он отошел на несколько шагов, как увидел невдалеке человека, стоявшего в тени густого платана. Притаившись, человек записывал или, может-быть, зарисовывал что-то в свой блокнот.
Наружность и поза этого человека привлекли внимание Кри-Кри.
Наружность и поза этого человека привлекли внимание Кри-Кри.
Он отчетливо видел его тонкий, сухой профиль, орлиный нос, маленькие поджатые губы, подбородок с глубокой ямкой посередине. Темный штатский костюм плотно облегал его мускулистое, крепкое тело. Мальчик сразу невзлюбил короткую красную шею незнакомца, составлявшую резкий контраст с его сухим и нервным лицом.
«Что делает здесь этот человек? Бьюсь об заклад, что он неспроста смотрит на нашу баррикаду! Он ее срисовывает. Не будь я Кри-Кри Бантар, если это не так!»
И тотчас же Кри-Кри оказался возле незнакомца.
— Что вы здесь делаете?
Глава четвертая
ЧЕЛОВЕК С БЛОКНОТОМ
Человек с блокнотом ничуть не обеспокоился внезапным вопросом Кри-Кри. Он спокойно спрятал карандаш в карман и, презрительно глядя на мальчика сверху вниз, процедил сквозь зубы:
— Проваливай!
От посетителей кафе Кри-Кри слыхал много рассказов о бесчисленных версальских шпионах. Из-за благодушия и недостаточной бдительности правительства Коммуны они проникали повсюду и держали Тьера в курсе всех мероприятий коммунаров по обороне Парижа.
— Для чего вы срисовываете баррикаду?
Этот вопрос, видимо, попал в цель.
Человек рассердился. Он нахмурил густые брови, быстро оглянулся направо, налево, как бы оценивая положение, и сделал движение, не оставлявшее сомнения в том, что он не намерен больше здесь оставаться.
Кри-Кри это понял. Как быть? Удержать человека он один не мог, но отпустить его нельзя было.
Прохожие спешили своей дорогой. С баррикады доносился стук топоров и лопат. Кри-Кри засунул два пальца в рот и свистнул так оглушительно, что человек вздрогнул.
— Сюда! Эй, граждане! — И тотчас же толпа мальчишек, женщин, федератов окружила их.
— Надо проверить документы этого человека! — возмущенно кричал Кри-Кри. Он держал его за полу пиджака, хотя человек не трогался с места. Он стоял теперь, как ни в чем не бывало, как будто и не собирался никуда бежать.
В кратких словах Кри-Кри объяснил собравшимся, почему человек показался ему подозрительным. Мнение толпы было единодушным:
— Задержать этого молодчика!
— Отвести в мэрию!
— Вчера только поймали двух шпионов на площади Вож…
Увидев, что дело становится серьезным, человек с блокнотом попытался обратить все в шутку. Тоном, в котором больше не чувствовалось уверенности, он сказал:
— Граждане! Вас так много, а я один. Я ничего не сделал, а вы хотите меня вести в мэрию. Я художник, а вы делаете из меня шпиона.
— Покажи документы, — загудел широкоплечий мужчина, каменщик Бернар.
— Я не ношу их с собой.
— Бросьте разговоры! Ведем его в мэрию, дядя Бернар!
— Из-за какого-то дурака-мальчишки, поднявшего тревогу, вы задерживаете меня, честного гражданина! Видно, у вас много времени? — меняя тон и теперь уже не шутя, а возмущаясь, заявил человек с блокнотом.
Но его уже вела, несла с собой волнующаяся толпа. Впереди бежал возбужденный Кри-Кри, позабывший о том, что кафе давно открылось и хозяйка, мадам Дидье, возмущается его долгим отсутствием.
— В мэрию! В мэрию! — раздавались голоса.
— К дяде Жозефу! К дяде Жозефу! — вторил Кри-Кри.
Вскоре они подошли к низкому темнокрасному зданию. Это и была мэрия Двадцатого округа.
У здания мэрии стояли две открытые наемные кареты. В одной из них сидела молодая девушка в белом подвенечном платье, с длинной вуалью и венком белых цветов на голове. В глазах у нее стояли слезы. Она говорила, то и дело вытирая глаза краешком фаты:
