— Граждане! Каждый из вас должен принести свою лепту Коммуне — дать свой камень!
Парижане не спрашивали, что это значит. С тех пор как баррикады стали неотъемлемой частью Парижа, они знали, что каждый вывернутый из мостовой булыжник усиливает их шансы на победу.
Красивая дама, стуча высокими каблучками по плитам тротуара, пересекла путь Кри-Кри. Пугливо озираясь по сторонам, она хотела проскользнуть незамеченной.
Чуть повысив свой бесстрастный голос, старик произнес:
— Гражданка, не забудьте ваш камень! Вашу лепту на защиту Коммуны!
Испуганно повернувшись в сторону старика, дама произнесла скороговоркой:
— Я тороплюсь к больному отцу, мне некогда!
— Если вы сами не можете, пусть кто-нибудь сделает это за вас, — неумолимо произнес старик.
Весеннее, майское солнце, выглянув из-за облака, осветило золотыми лучами вывернутые камни мостовой, нагроможденные кучи щебня, бревен, балок и растерянную даму рядом с федератами, трудившимися над постройкой баррикады.
Кри-Кри вдруг неизвестно почему стало весело. Повернувшись к даме, он залихватски подбросил в воздух кепи и крикнул:
— Для вас, мадемуазель, я готов вывернуть хоть три камня, — и, заметив удовольствие на лице дамы, лукаво добавил: — а для Коммуны — тридцать три!
Старик поднял голову и из-под нахмуренных бровей взглянул на Кри-Кри. Всегда улыбающиеся черные глаза мальчика и чуть приподнятые кверху уголки губ придавали насмешливое выражение его лицу. Старик ласково похлопал его по плечу:
— Хорошо, мальчик, хорошо! Тебе бы надо под ружье!
Дама между тем поспешно устремилась подальше от баррикад, и вскоре четкий стук ее каблучков замер вдали.
Кри-Кри скинул куртку, подражая взрослым федератам, уселся посреди мостовой и начал усердно выдергивать камни из земли. Старик ласково глядел на мальчика.
А Кри-Кри, как будто жалуясь самому себе, а не старику, бормотал:
— Под ружье! Я и сам хочу под ружье. Да вот попробуйте, убедите моего дядю Жозефа Бантара, что я взрослый. Не хочет он меня пускать, да и все. Говорит — я мал. А я бы показал, как надо громить версальцев!
И, наверное, Кри-Кри почудилось, что у него в руках версалец: с такой силой он набросился на большой подвернувшийся ему камень.
Старик уловил последние слова мальчика и понимающе кивнул головой:
— Тебя не пускает дядя, а меня — сын. Говорит, что я достаточно повоевал. Это верно. Немало дрался я на своем веку. И немало я выпустил пуль в таких же господ, как те, которые наступают сейчас Коммуне на горло. Но стать под ружье ради Коммуны — это совсем другое дело… Ну, да мы еще пригодимся! Правда, сынок? — И он лукаво посмотрел на Кри-Кри. — Ну-ка, подсоби Пьеру!
Кри-Кри вскочил с земли и подошел к молодому человеку, трудившемуся над огромной бочкой.
Вдали раздался раскатистый залп, за ним последовал другой, но люди на баррикаде не обратили на них никакого внимания. Баррикаду надо было закончить к вечеру, а работы оставалось немало.
Кри-Кри весь погрузился в работу. Вместе с федератами он таскал камни, укладывал их рядами, громоздил на них мешки и бревна.
Если в работе он не отставал, то в пении был первым. Он затянул куплеты, которые распевал в те времена весь революционный Париж:
Я — Марианна![19] Марианну
Все в мире знают — друг и враг.
Я веселиться не устану,
Заломлен красный мой колпак!
Иди же, Марианна,
И будет враг разбит.
Буди — уже не рано! —
Того, кто спит!
Молотобоец возле горна,
Кузнец, моряк на корабле,
Шахтер, дырою скрытый черной,
И старый пахарь на земле, —
Вас буржуа лишает хлеба,
Суля на небе радость дней…
Одна издевка! Пусто небо,
А ваша яма все полней.
Иди же, Марианна,
И будет враг разбит.
Буди — уже не рано! —
Того, кто спит!
Однако время шло. Пора было возвращаться в кафе.
Об этом напоминало урчанье в пустом желудке. Кри-Кри отбросил лопату и стал надевать куртку.
— Здоро́во, Кри-Кри! — услышал он веселый звонкий голос.
Кри-Кри обернулся и увидел перед собой высокого, складного юношу. Это был Гастон Клэр. По сравнению с крепким, коренастым Кри-Кри он казался несравненно выше и старше, хотя по возрасту они были почти однолетки. В день объявления Коммуны Гастону исполнилось пятнадцать лет, Кри-Кри недоставало до пятнадцати лет трех месяцев. Поверх синей куртки на Гастоне был одет кожаный фартук. На руке болталась пара деревянных колодок.
— Ты что, ворочаешь камни? Это дело! — оживленно заговорил Гастон. — Слушай, у меня есть одно предложение. Давай-ка запишемся в батальон Питомцев Коммуны. Я уже договорился с командиром. Да чего там, в самом деле! И Пьер, и Антуан, и Леон уже в батальоне. Сначала там не принимали до четырнадцати лет, затем до тринадцати, а теперь уже берут и двенадцатилетних.
— Вот это здо́рово! — протянул Кри-Кри, с завистью глядя на товарища. — Чорт побери! И я пошел бы, да… — И Кри-Кри смущенно почесал затылок.
— Боишься хозяйки? — насмешливо спросил Гастон и, услыхав далекий раскат орудийного выстрела, прибавил: — Не унимаются, канальи! Когда же наконец мы заткнем им глотки?
— К чорту хозяйку! — рассердился Кри-Кри. — Плевать я на нее хотел! Мне не велит дядя Жозеф. Не пускает ни за что и все приговаривает: «Я сам позову тебя, Шарло, на баррикады, когда настанет время». Видно, время еще не наступило.
В голосе Кри-Кри послышалась досада.
— Д-да, — протянул Гастон, — дядя Жозеф — это дело серьезное.
— И потом, как оставить Мари? Ей так плохо приходится. После смерти отца ее мать не перестает хворать. На плечи бедной девочки свалилось много забот.
— Да, Мари оставлять нельзя. Без тебя она совсем пропадет, — серьезно подтвердил Гастон. — Но все-таки жаль, что ты не пойдешь со мной в батальон. Знаешь, ведь у них настоящая военная форма! — снова оживился он. — Смотри, да вот и Мари, легка на помине!
В самом деле, пересекая площадь, приближалась стройная, легкая фигурка Мари. Слегка согнувшись под тяжестью корзины с цветами, девочка шла, выкрикивая время от времени мелодичным голосом:
— Купите душистых фиалок! Всего два су!
— Мари, Мари, сюда!
Вскочив на камень, Кри-Кри стал махать рукой. Заметив его, девочка ускорила шаги.
Гастон едва дождался, чтобы Мари поровнялась с ними.
— Вы слышали, мадемуазель, последнюю новость? — церемонно обратился он к ней. — Меня приняли в батальон Питомцев Коммуны. Скоро я приду показаться вам) в военной форме. К чорту тогда вот это! — Гастон выразительно взмахнул колодками. — Прощайте, колодки! Прощай, передник!
Он уже готов был скинуть передник, но Кри-Кри удержал его:
— Не дури, Гастон! — Он хотел еще что-то сказать, но удержался, взглянув на Мари.
Ее лицо сияло неподдельным восторгом.
— Может ли это быть? У тебя будет настоящая военная форма? Как? И кепи? Ты придешь мне показаться? Когда ты уходишь? Неужели ты будешь по-настоящему стрелять?
— Я стрелять не умею, — честно признался Гастон, — но хорошо бросаю камни — на лету сшибаю голубя.
— Версальцы мало похожи на голубей, — язвительно сказал Кри-Кри. — Вот я — так стреляю без промаха. Жаль патронов, а то я бы показал, как надо сшибать голубя не камнем, а пулей… Верно, Мари?
Но девочка не слушала Кри-Кри. Она больше интересовалась Гастоном, которому было приятно ее внимание.
— Не подаришь ли ты мне что-нибудь на память? — сказал он. — Уходящим на баррикаду всегда дают что-нибудь на счастье. Так уж водится…
— С удовольствием! — вспыхнула Мари. — Но что я могу тебе дать? Вот разве цветы. Смотри, какие свежие. Я сегодня рано утром — солнце еще не вставало — нарвала их в лесу.
Она выбрала самый пышный букетик из крупных фиалок и протянула его Гастону. Но он не торопился его взять.
— Ты не хочешь их поцеловать, — робко сказал он, — как это сделала Аннет Ромар, когда ее жених ушел на форт Нейи[20].
Мари потупилась. Она решительно не знала, как поступить.
Кри-Кри поспешил ей на выручку:
— Так ведь ты не жених Мари — это во-первых, а во-вторых — ты еще не идешь в бой.
— Кто знает? Может быть, я не вернусь… — В голосе Гастона не было страха, но Мари вздрогнула и робко обхватила обеими руками руку Гастона. Она была взволнована, но не находила подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. После небольшой паузы она решилась: поцеловала букетик и протянула его юному коммунару.
Мари поцеловала букетик и протянула его юному коммунару.
