— Добрый день, мадам, нам нужно хлеба, но у нас нет денег.
Мне пришлось переспросить: я не уверена была, что правильно расслышала. Да нет, правильно:
— Добрый день, мадам, нам нужно хлеба, но у нас нет денег.
Тут я поняла, почему они остались стоять у двери. Это значило: «Мы не настоящие покупатели, так что дальше не проходим…» Вот это меня, я думаю, и тронуло — такая их робость. Да и одежда тоже. Правда, жалко было ребят.
Эту булочную я держу уже семь лет, а раньше у меня была другая, в Ангулеме, так вот, никогда еще никто меня не просил так невинно и чистосердечно: «Нам нужно хлеба, но у нас нет денег».
Я, не задумываясь, ответила:
— Ничего страшного…
И протянула им багет. Тот, что слева, подошел и взял. И тут у меня какой-то рефлекс сработал, да и любой сделал бы то же на моем месте, настолько это само собой разумелось: я взяла второй багет и протянула другому брату.
Они поблагодарили и вышли. Я заперла за ними и пошла к себе наверх перекусить.
Когда на следующей неделе в газете появилась первая статья о деле Дутрело, я сразу связала одно с другим. Думаю, ко мне приходили старшие. Это я потому говорю, что они были такие тихие, вежливые. В самом деле: средние, насколько я поняла, были бешеные какие-то. В газете писали, что понадобилось несколько мужчин, чтоб с ними справиться, и что один даже вывихнул жандарму палец. Хотя, конечно, газетам верить… Во всяком случае, те двое, которым я дала хлеб, не показались мне злобными. Скорее их было жалко. Остаются двое младших. Они, я думаю, прятались где-нибудь поблизости от деревни и ждали, пока братья принесут им поесть. А что касается самого маленького, Яна, то я лучше помолчу. И так про него такую чушь несут! Можно подумать, люди в детстве недобрали сказок и теперь стараются наверстать. Булочная — такое место, что, хочешь не хочешь, всех выслушиваешь, и чего я только не наслушалась:
— Нет, правда, мадам Мулен, мальчонка был вундеркинд, невероятно способный, он компьютер обыгрывал в шахматы…
— Знаете, мадам Мулен, об этом открыто не говорят, но мальчонка-то был психический, братья его стыдились, вот и держали в сумке…
— А говорят, мальчонка видел в темноте, прямо как кошка, слыхали?
— Говорят, он никогда не спал…
— Говорят, он все время спал…
— Ему было шесть… ему было двенадцать… ему было три года…
Это я еще самые перлы опускаю. Я не мешаю, пусть говорят. Для меня правда только то, что «мальчонка», как они все его называют, был именно мальчонка. Просто маленький мальчик. Которому всего-то и нужно было, что тепло и забота да при случае ласковое слово. Как всякому ребенку. А у меня такое чувство — хотя, конечно, всего я не знаю — такое чувство, что ничего этого в его жизни никогда не было. Так что молчали бы уж лучше и оставили его в покое.
Тем более теперь, когда его больше нет.
Одно меня немного утешает: я знаю, что он, конечно же, поел моего хлеба, бедный малыш, и что этот хлеб я дала от всего сердца.
XII
Рассказывает Пьер Дутрело, тринадцать лет, брат Яна
Старшие вернулись оба минут через десять. Принесли два багета.
— Мы попросили, и нам дали, — говорят.
Я спросил:
— И все?
Все. Я с Полем переглянулся — мы друг друга поняли. Другой раз сами пойдем. И уж принесем, чтоб было чего поесть, а не так, облизнуться. Ладно, говорить ничего не стали. Не тот момент был, чтоб ругаться. Разделили поровну, стали есть. Стоя. А потом сели в кружок прямо на землю. Мокро было, а и хрен с ним. С утра шли без передыху, все ноги оттоптали. Промокли — обсохнем, делов-то.
Посередке у нас сидел Ян в своей сумке. Он корочку погрыз да и уснул. Мы на него смотрели и молчали. Чудно так — было похоже, как ясли с младенцем Иисусом. Правда, кругом никакого этого хозяйства не было, вола там, осла, другой всякой скотины. Только мы. Сидели в кружок и ели хлеб.
XIII
Рассказывает Поль Дутрело, тринадцать лет, брат Яна
В том леске мы топтались с ноги на ногу битых четверть часа. Наконец они вернулись, поесть принесли. Поесть называется: два багета! Я с Пьером переглянулся — мы друг друга поняли. Другой раз за жрачкой мы пойдем, им же всем лучше будет. Сели на землю, стали есть. Сразу задница промокла, да плевать, сил уже нет — все на ногах да на ногах. Ян, считай, и не поел. Хорошо если полкорочки сжевал. Мы его устроили посередке, в сумке этой, и он уснул. Я на него кинул свою куртку: спать в тепле надо. Мы долго сидели и на него смотрели.
Я никому не сказал, но это было немного как ясли с младенцем Иисусом.
XIV
Рассказывает Доминик Эчеверри, двадцать восемь лет, жандарм
Странное дело, все утро ни души не видно было, а где-то с часу народ пошел косяком. Сперва бабулька — божий одуванчик. Утверждает, что ее собаку отравили. Только ушла, является парень лет двадцати с мотоциклетным шлемом под мышкой:
— Здрасьте, месье, я хочу подать жалобу.
Якобы какой-то старый козел на «Рено-25» пытался столкнуть его в кювет. Только я начинаю выяснять у него, что да как, бац, дверь открывается — опять кого-то принесло. На сей раз к нам пожаловало само Средневековье. Крестьяне, муж с женой; если вы смотрели сериал «Жак-бедняк», то вот ровно оттуда парочка.
— Вы не могли бы немного подождать? — говорю.
Муж граблю свою приподнял — типа да, можно и подождать, у них не горит. Жена вроде не возражает. На самом-то деле у них еще как горело, но я ж не знал…
Прямо при входе у нас банкетка стоит плюшевая.
— Посидите пока! — показываю им.
Реакция ноль. Это уж такая порода: ни за что не сядут, разве что на стул или на лавку. Если что-нибудь чуть помягче или пониже, они боятся, как бы не запачкать или не провалиться так, что потом не встанешь. Точнее, по их понятиям, такие вещи не для них. Короче, эти два манекена от Диора так и остались стоять.
Я пошел разбираться с мотоциклистом, а когда закончил, это минимум через четверть часа, выхожу в предбанник. Те двое как стояли, так и стоят. Меня там не было, но я на сто процентов уверен, что они за все это время словом не перекинулись, такие вещи чувствуешь.
— Ну что, дамы-господа? — говорю.
Муж подталкивает жену локтем. Она подходит поближе и выдает буквально следующее:
— Да мы насчет ребят… они сбегли…
— Что, простите?
— Ребята… ребята у нас сбегли.
И у нее вырывается какое-то утробное рыдание. Вроде икоты. Продолжения не последовало. И то она, должно быть, простить себе не могла, что дала волю чувствам, и секунду спустя опять закаменела. Видно, она здорово переживала, и давно уже, да еще пришлось высказать это вслух, слова подобрать подходящие: «ребята у нас сбегли» — все это ее и перебуровило.
Мужик от дверей глядит набычившись, типа: «Ну пришел я, ладно, раз моя так решила, но говорить — это пускай она. Это не ко мне».
«Ребята», по ее словам, ушли среди ночи. Во всяком случае, утром их уже не было. А почему они вдруг ушли? Она не знает. Раньше они такого не проделывали? Нет, это первый раз. А не может так быть, что они просто-напросто в школе? Нет, в школе их нет. И только сейчас собрались, наконец, обратиться куда следует? Да, потому что сначала сами искали.
Что искали — это можно было не сомневаться: искали. Оба растрепанные, вымокшие, глаза безумные. Вряд ли кто поверил бы, что до такого состояния их довела партия в бридж у префекта.
Оформляю протокол, вызываю Жан-Пьера — он мой напарник, тоже южанин, — и мы выезжаем.
Супруги Дутрело — так их зовут — едут впереди в своем «Пежо-404» незапамятного года, у которого отсутствуют, в числе прочих мелочей, задний бампер и левое зеркало.
Во дворе фермы стоит красный «Фольксваген», и какая-то пара смотрит, как мы подъезжаем.
XV
Рассказывает Паскаль Жосс, тридцать четыре года, механик, муж Натали Жосс
Это она первый раз такое учудила, моя Натали. В ночь-полночь кошмарный такой кошмар, по полной программе.
— Спаси меня отсюда! Спаси!
И цепляется за мою руку, прямо ногтями впилась.
Спасти ее — это я всегда пожалуйста, откуда угодно, но пусть бы она тоже постаралась. Насколько я понимаю, первая помощь в таких случаях — разбудить. Я зажег свет, взял ее лицо в ладони, погладил.
— Проснись, Натали… проснись, я тут, с тобой…
Без толку: невидимые враги, похоже, не спешили выпустить ее из своих когтей. Я бы за нее их всех урыл, порвал и в капусту изрубил, только как их разглядеть-то, вот проблема. В конце концов она все-таки открыла глаза. И первое, что увидела, была моя физия. Ее это, похоже, обрадовало: так и кинулась, прижалась ко мне, обхватила крепко-крепко. Прямо как утопающий за спасательный круг. В такие вот моменты чувствуешь, что ты для чего-то нужен, не зря живешь на свете, и это, признаться, лестно. На сервисе, где я ишачу, от клиентов редко когда дождешься такой почести.
