— Одну неделю дрались в окружении. С дивизией связи не было. Старших командиров не стало. В такое время нашлись паникеры. Настал для всех нас трудный час. Именно тогда один человек встал перед нами и твердо сказал: «Я буду вашим командиром!» Еще он добавил «И расстреляю каждого паникера…» Мы дрались здорово. Настала пора думать о том, как выйти из окружения.
Я слушала маму, и перед моими глазами рисовалось поле боя: опушка леса… солдаты, сооружающие носилки… И вот те, кто еще может идти, несут тех, кто уже не может стоять на ногах. А впереди командир, за ним — женщина. Это мама!
— Нас вел сильный духом человек, иначе бы наши кости остались гнить в болотах Смоленщины. Его звали Атнагулом.
Мое сердце затрепетало, я засияла от радости. Ведь мой отец тоже Атнагул, он тоже фронтовик. Не он ли?
— Мы голодали, — тем временем продолжала мама. — Вышел весь наш скудный запас. Грибами, ягодами и заячьей капустой — есть такая трава — сыт не будешь. Разве это пища? Люди таяли на глазах, и уже сдавал наш командир Атнагул. Я стала отдавать свою долю пшена, больше у нас ничего не оставалось, а он уступал его раненым.
Настал последний бой. Целый батальон противника внезапно атаковал нас. Люди дрались до последнего вздоха. Вот упал Атнагул. Сопротивление наше было подавлено. Кругом лежали убитые. Я сказала: «Нет, командир не попадет в руки врага». Я потащила его на себе в ближайший овраг. А на поле уже гудели танки врага.
Мне стало страшно за маму. Превозмогая дрожь, глотая слезы, я примостилась возле нее, на стуле. Внезапно задрожал, а потом совсем сорвался ее голос.
Прошла целая минута, пока она сумела взять себя в руки.
— На фронте рядом с твоим отцом я выдерживала сорокаградусные морозы, почему бы теперь с ним рядом мне не выдержать сорокаградусную жару? — спросила она, оглянувшись на нас. — А сами-то вы согласны ехать?
Мы, конечно, были «за». Мама тоже.
Мама дала команду собираться в дорогу. И ее очень удивило, что мы так быстро собрались. Она ведь не знала, что мы не впервые собираемся в далекий путь — у нас как-никак была практика.
В больнице нам сделали прививки — без этого за границу никак не выедешь. Уколы сделали против чумы, холеры и черной оспы.
Я более или менее благополучно перенесла уколы, но Муса, оказывается, не приспособлен к ним, международное свидетельство о прививках ему досталось нелегко.
Озноб для меня чепуха, температуру я тоже переношу легко. С Мусой дело чуть не застопорилось. У него подскочила температура, как при настоящей болезни.
Ну и повозилась же я с ним! Конечно, я не сообщила о случившемся ни соседям, ни «скорой помощи». Боялась поднять переполох. Тогда прощай, Индия!
Я помогла ему дойти до дивана и лечь. Измерила температуру, ничего опасного — всего тридцать восемь и четыре. Я боялась худшего.
— Голова болит, — пожаловался он. — И сильная жара, просто жжет.
— Выдержишь или вызвать врача? — спросила я.
— Выдержу.
— Ладно, крепись, — посоветовала я. — А от головной боли лекарство достанем. Я сбегаю в аптеку.
В этот нелегкий день Муса показал себя молодцом. К тому времени, когда вернулась мама, он поднялся, чтобы помочь ей по дому, а хлопот в тот вечер было много: сортировали белье и верхнюю одежду, решали, что брать с собой и что оставить. Будь мама не так занята, она сразу бы определила, что у Мусы температура, но ей было некогда, и она, к счастью, ничего не заметила.
Путешественник потому и называется путешественником, что он изо дня в день терпит лишения, что его испытаниям нет конца. Такова уж доля человека, любящего дорогу. Зная это, терпели и мы.
Настал день отъезда. Весь наш небольшой дворик заполнили люди, знакомые и незнакомые. Ведь не каждый день уезжают в Индию!
Мы с Мусой держались и впрямь как герои. Пожалуй, нам завидовали все ребята и даже кое-кто из взрослых. Ведь путешествие — доля самых счастливых людей, и если оно совершается в Индию, то человек счастливее во сто крат.
Именно в этот день мы услышали немало забавного. Например, одна незнакомая старуха советовала нам быть осторожнее во время полета над Гималаями. Как будто в этом деле что-то зависело от нашего поведения! Все невольно заулыбались.
Тамарина бабушка, по-видимому, очень боялась змей и крокодилов.
— Не дай бог встретиться вам со змеями, — запричитала она, как только увидела маму. — Не стесняйтесь, читайте молитву. Божье слово спасет вас от многих бед.
В наше время как-то дико давать подобные советы, тем более, как мне вполголоса сообщил Муса, змеи ничего не слышат. Зачем для них в таком случае читать молитву? Просто ужас какие отсталые бабушки живут на нашей современной улице, на Лунном проспекте, в доме номер пять!
Моя учительница Даима-апай, чтобы сгладить впечатление, вдруг сказала:
— Раньше караванный путь от Астрахани до Дели продолжался пять с половиной месяцев.
— А теперь сколько? — спросил кто-то.
Она улыбнулась, показав ровный ряд белых зубов, которым я очень завидовала.
— От Ташкента до Дели всего-навсего два часа и сорок минут, если лететь на самолете «Ту-104».
Все ахнули — вот как здорово! Но сюда надо еще приплюсовать те трое суток, что нужно проехать на поезде от Уфы до Ташкента.
Тетя Гульсум, мама Асии, из аптеки, где она работает, принесла мазь от москитов, хотя никто об этом ее и не просил. Мазь, наверное, понадобится нам в Индии.
После того как пришло такси, нас задержали во дворе. Тетя Лира, мама Поэмы, ничего не подарила, даже цветов, — известно, какая она скряга, — но на обратном пути попросила нас захватить для нее какой-нибудь подарок, который она назвала почему-то сувениром.
— Что же вам привезти? — спросила я, удивившись.
— Живую обезьянку или слона, — ответил Дальвос, а сам хитро улыбался.
Я про себя решила: за обезьянку, тем более за слона, не ручаюсь, но для самого Дальвоса как-нибудь захвачу болтливого попугая. И такого попугая, который бы умел дразнить мальчишек! Ему в отместку!
Мама Дальвоса принесла домашнюю смородиновую пастилу.
— Лучшего лекарства от простуды не сыскать, — сказала она, подавая большой лист пастилы моей маме.
Она не сообразила, что мы едем в жаркие края, где никак нельзя простудиться. Не станешь же ее переубеждать!
Мои приятельницы пришли тоже не с пустыми руками. Тамара быстро, пока никто не видел, сунула мне амулет — маленького желтого медвежонка. Он всегда висел у них в машине, на смотровом стекле.
— Амулет всегда спасал нас от аварий, — шепнула она мне. — Пусть с вами тоже ничего худого не случится.
Я и Муса не верим ни в какие приметы, мама наша тоже не суеверная. Но кто же откажется от такой красивой игрушки!
Пока мама прощалась с соседями, я успела сделать уйму дел. Незаметно для нее, на память, я отрезала прядь из длинной косы Тамары, свисающей почти до колен. Одна из ее кос теперь стала намного короче, но я утешала себя: до моего возвращения косы отрастут.
Написав, что «Дальвос ротозей и вообще…», я незаметно сунула записку в его карман. Вот удивится, когда прочитает!
На пятом этаже, в пятнадцатой квартире, живет дядя Хусаин. Наверное, другого более «везучего» дяди во всей Башкирии не сыскать. Только он позвонит — привезут телевизор последней марки. Еще звонок — холодильник готов. Хочешь достать нейлоновую шубу — достаточно дяде Хусаину дотронуться пальцем до диска телефона. Тем он и живет, что звонит. О том, что он «везучий», весь двор знает.
Есть такая пословица: «Рука руку моет». Дядя Хусаин любит от себя добавлять: «А две руки лицо моют».
Из озорства я постучала в дверь его квартиры и сбежала вниз. По пути успела ущипнуть Поэму (чтобы не забыла) и поплясала на лестничной площадке третьего этажа.
Пришло время прощаться. У девочек щеки сделались мокрыми.
Я сдержалась: ведь с меня не спускал глаз сам Дальвос!
Даже на Уфимском вокзале, где прослезились все без исключения, я храбро улыбалась, точно и не прощалась надолго с друзьями, с городом, с этим вот голубым башкирским небом… Выдержки хватило только до гудка; как только загудел электровоз и мимо нас поплыла платформа, что-то со мной случилось. Уткнувшись в желтый чемодан, я дала волю слезам.
Дежурный по станции Кинель
Вспомнив о болезни брата, я в один миг взяла себя в руки. Дождавшись, когда мама пошла договариваться с проводником о постели, я дала Мусе норсульфазол, который рекомендовали мне в аптеке как жаропонижающее средство.
Я не буду рассказывать, как мы ехали по башкирской земле. Мне очень нравятся маленькие станции, безграничные поля, крошечные лесочки и голые холмы — всего этого было сколько хочешь на нашем пути.
Все шло гладко до станции Кинель, где мы должны были пересаживаться на поезд, идущий в сторону Ташкента.
