Запечатав конверт, мама попросила меня отнести письмо на почту.
Как я уже говорила, напротив нашего дома, заслоняя небо, растет плакучая береза. Сейчас она распустилась вовсю, и каждое утро я насчитываю на ее ветвях много новых умытых, поэтому густо-зеленых маленьких листочков. С ними я здороваюсь, как с друзьями. Одни из них стыдливо жмутся к стволу, другие весело качаются, как на качелях, а некоторые совсем не замечают меня. Это те, которые важничают.
Зимой чуть ли не полгорода заглядывало в наше окно, а теперь березка закрыла собой весь мир. Только она одна может смотреть в наше окно, и больше никто! Вот какая она ревнивая!
С березой мы дружим давно, с тех пор как переехали в этот дом. Она тоже здорово к нам привязалась. Чуть, например, разгуляется ветер, а наша березка уже стучится в окно. Я понимаю ее. «Все ли вы дома?» — с беспокойством спрашивает она. Ведь она, как и я, не любит сильного ветра.
Под дождем она хорошеет, становится пышной, свежей. Поэтому и мы, девочки, выбегаем под дождь: верим, что быстрее вырастут наши волосы и будут гуще и красивее, как у березки.
Еще я дружу с облаками, но, конечно, не со всеми, а только с майскими. Они какие-то особенные, воздушные, легкие, сияющие.
Сами понимаете, я дружу не только с облаками и березами. У меня целый двор друзей и приятельниц. Да, да, подруги мои делятся на настоящих друзей и просто приятельниц; как только познакомлю вас с ними, вы сразу сами догадаетесь, кто из них сердечный друг, а кто и нет.
Все Тамары, кого я знаю, настоящие Тамары, то есть брюнетки. Я вычитала это из одной грузинской книги. Но моя лучшая подружка — исключение. Хотите — верьте, хотите нет, но у моей Тамары голубые как небо глаза, золотистые волосы, а косы всем на зависть, до самых колен. Казалось, что еще надо человеку! Но нет, у нее свои горести. «Такой у меня рост, просто ужас, — сокрушается она. — Куда я тянусь, и сама не знаю… Если так дело пойдет, скоро буду головой потолок задевать…»
Я по мере своих сил стараюсь успокоить ее. «Ну что ты, — говорю я ей, — потолки высокие, до них ни за что не дорасти».
Но разве ее успокоишь!
Тамара такой человек, с которым можно поделиться всеми секретами. Ни за что не подведет! А ведь у девочек всегда больше тайн, чем у мальчишек, поэтому мы так нуждаемся в верном человеке! За верность, за порядочность, за твердость я ей прощаю все ее недостатки, и то, что она высокая, и то, что порою ссорится со мною. Ну и пусть! Какая же она девочка, коли не ссорится!
Поэма живет со мной на одном этаже, двери ее квартиры как раз напротив нашей. Чужие люди даже путают нас — так мы похожи друг на друга, просто двойники. Но могут нас спутать только чужие, а близкие — никогда! Пусть у ней голос хороший, пусть без нее не обходится ни один школьный самодеятельный вечер, все равно ей ни за что нельзя доверяться, обязательно все выболтает. Теперь сами посудите: друг она мне или только приятельница?
А наша Асия — чемпионка. И не только по веснушкам. По лыжам, например, она держит первое место среди всех девочек города. А самое главное, совсем не умеет плакать. Девочка — и не плачет, не правда ли, как это здорово!
Мне кажется, что из таких волевых девочек, как Асия, потом получаются героини. Мне очень хочется быть похожей на нее, но чтобы только не было так много веснушек. Во всем остальном я очень завидую ей.
Среди наших мальчишек тоже попадаются всякие. Однако их лучше всего знает Муса, ведь он играет и дружит с ними. Мы никакого внимания на мальчишек не обращаем.
Только об одном из них никак не могу не рассказать — это о Дальвосе.
Он девчачий враг номер один. Почему так? Очень просто. Он ненавидит нас, девчонок. При каждом удобном и неудобном случае подчеркивает свое превосходство, а это самое обидное, что может быть на свете.
— Девчонки — ябеды, — утверждает он. — Обманщицы и сплетницы… болтушки и мямли…
Вот уже целый год мы, девчонки, стараемся ему доказать, что уж не такие мы безнадежно плохие, как изображает он. Поэтому мы все поднажали на учебу. Асия даже увлеклась мужским спортом — лыжами… А если приходится плакать, при нем мы ни за что не плачем!
Но он такой упорный, просто беда! Мы, девочки, решили перевоспитать его. Назначили срок — до будущей весны; если он к этому времени не исправится, то мы между собой постановили — коллективно излупить его. Как-нибудь осилим. Другого выхода нет!
Остальные — о них и рассказывать нечего: одни совсем малыши, а другие почти взрослые, не чета нам.
В последующие дни я жила надеждой, что Муса все же образумится. Погорячится и раздумает! Но мой брат, как я уже говорила, слов на ветер не бросает.
— Ну, куда же мы денемся, если уйдем из дома? — доверительно спрашиваю я.
Сперва он отвечал, что подадимся на Кавказ, чтобы только быть подальше от дома, а потом начал называть то Сибирь, то Дальний Восток.
— Ладно, допустим, мы ушли из родного дома, — говорю я. — А дальше что?
— Совсем недавно в Сибири нашли богатейшее месторождение угля, — заявляет он спокойно. — А в Якутии открыли алмазы. — Все более загораясь, он раскрывает свою душу: — Вот видишь, другие открывают, а мы что? Сложа руки будем сидеть дома, ожидая, что кто-то другой за нас откроет и золото, и серебро, и все остальное?
— Ну, допустим, случится так, как ты задумал, — соглашаюсь я. — Вот мы открыли алмазные копи и рудные клады. А потом как? Что с нами будет?
— Работать останемся, — уже менее уверенно произносит Муса.
— Работать на рудниках и шахтах? — ужасаюсь я. — В наши-то годы?!
Мой брат, тяжело дыша и отдуваясь, вдруг заявляет:
— Кто осмелится прогнать открывателей? Никто!
Я насупилась и сочла за благо промолчать. Что поделаешь с упрямым человеком?
Каникулы в этом году, не в пример прошлым, не сулят ничего хорошего. Со страхом жду я того неминуемого дня, когда придется делать выбор: уходить с братом или оставаться дома, с мамой.
Я сама ужас как люблю путешествовать, это у меня в крови, но разве обязательно убегать из дома? Нет, это не дело, говорю я себе… Чапаев, как известно, от родных не убегал. Лиза Чайкина тоже открыто, не таясь, ушла на фронт. Муса Джалиль совсем не помышлял о побеге, когда был ребенком… Никто из хороших людей, как я полагаю, не стремился тайком убегать из дома. Том Сойер не в счет, он придуманный герой. Овод — тоже…
Как-то я решилась сказать брату:
— Хочешь — сердись, хочешь — нет, но я не могу оставить маму одну…
— Ну что же, сиди дома, — уклончиво ответил он.
Такое быстрое согласие очень огорчило меня.
— Ты вовсе не любишь маму! — горячо упрекнула я его.
Он ничего не ответил. Все-таки я догадалась, что он очень любит маму, только признаться в этом не хочет.
— Я пойду один.
Его решимость пугает меня. Хочешь или не хочешь, нельзя рвать последнюю нитку, что нас еще связывает. Может, дорога образумит его?
— Ладно, — сдаюсь я. — Вместе так вместе…
Все-таки, желая оттянуть роковое время, я предлагаю ему взять еще кого-нибудь. Мое предложение его настораживает.
— Кого ты предлагаешь взять? — спрашивает он сухо.
— Хотя бы Асию.
— У нее родная мать…
— Если Поэму?
— Избалованную девчонку? — ужасается он. — Ни за что! Кроме того, она боится ходить ночью. Помеха одна!
— Может, Дальвоса? — предлагаю я.
— Любит командовать. Не подойдет.
— Тамара хорошая девчонка, сильная, не плачет.
— Она не сирота! — отрезал он.
— Я ведь тоже не сирота, — вырвалось у меня.
Лучше бы я не произносила этих слов! Он ошеломленно взглянул на меня и сразу осекся. Я тут же подумала: уйдет один, обязательно уйдет!
Муса с каждым днем делается все более невыносимым. Почти всякий день проходит в спорах. В конце концов ему удалось меня переспорить — назначили последний срок. Двадцать второго мая начинается первое в нашей жизни большое путешествие…
Муса проявил поразительную деловитость. Он, оказывается, успел составить большой список всего, что нам надлежит захватить. Поэтому-то, как поется в известной песне, «были сборы не долги». На каждого пришлось по одному рюкзаку и по одному узлу. Продуктов захватили ровно на неделю, а там видно будет.
С деньгами тоже более или менее обошлось. Мы ведь всю весну откладывали деньги, те, что мама давала нам на школьные завтраки. Накопилось порядочно. Обидно только, что Муса не разрешил взять ни одной книги.
— Брось! — коротко приказал он, выкидывая из моего рюкзака любимые книги.
В самую последнюю минуту каждый из нас написал прощальную записку: я — за столом, Муса — на подоконнике. О чем писал брат, мне неизвестно. Сама же я написала всего три строчки — прощальные письма должны быть короткими: «Я не смогла отпустить его одного. А он сказал, что не может жить в доме, где его обманывали. Мы не пропадем. Твоя дочь Шаура».
