— Во!
Римма ударила его по руке.
— Дурочку строишь?!
— Люди! — заголосил Женька. — За что бьют трудящего человека? Люди!
К ним подошел Олег Григорьевич. Постукивая ладонью о ладонь, чтобы счистить с них землю, сказал:
— Минуточку, Ясевич. Если мне, однако, не изменяет память, совет лагеря постановил работать только на добровольных началах.
— Зачем же он тогда ехал с нами? — вспыхнула Римма. — Он о работе еще в городе знал.
— Я ехал только на добровольных, — вставил Женька. — Олег Григорьевич совершенно прав. А здесь что?
— Так Олег же Григорьевич! — беспомощно закричала Римма. — Он ведь издевается над нами. Разве вы не видите?
— Неужто издевается? — удивился физик. — Однако. А какие у тебя претензии ко мне? Я ведь тут как бы вроде завхоза. Чтобы продуктами вас обеспечивать. Остальное вы уж сами. Так, кажется, в школе решили?
Женька опять выкрутился. С него все скатывалось, как с гуся вода. Когда физик отошел, Женька стал кривляться еще больше. Он кривлялся и тайком бросал взгляды в сторону Люси Кибиткиной.
А Антоша уже больше не мог хохотать над его шутками. Антоше стало так стыдно, что он не мог поднять глаз. Он прополол в тот день грядок в два раза больше обычного. Он прямо спину не мог разогнуть к обеду.
На вечернем «Огоньке», после песен и подведения итогов дня, Римма зачитала приказ совета лагеря.
— За увиливание от работы, — прочитала Римма, — совет лагеря постановил: предоставить Струменскому три дня отдыха.
Костер стрелял искрами. Вокруг замерла ночь. Ребята от удивления замерли тоже.
— Во дают, — буркнул кто-то. — Ты тут вкалывай, а он пузом вверх валяться будет.
Женька крикнул:
— Чтой-то вы не додумали там, начальнички! Вроде как масло масляное получается.
— Ничего, — сказала Римма. — Не беспокойся. Наказание безделием — самое сильное наказание. Человек даже сам не знает, что он не может сидеть без дела. Мы никого не заставляем ходить на прополку.
Олег Григорьевич тоже сидел у костра. В физика летели искры. Они впивались в его лыжную куртку и гасли. Олег Григорьевич молчал. Вместе с дымом искры улетали в небо. И на небе зажигалось все большее и больше звезд.
Римма ошиблась. Может, другие люди действительно не могут сидеть, без дела, а Женька мог. Сколько угодно. На другой день Женька слонялся по пустому лагерю и веселился.
— Давай, давай! — кричал он дежурной команде, которая тащила из леса сушняк для кухни. — Жми, работай, ребятки! Я бы помог, да мне нельзя. Я наказанный.
А вечером он отозвал Антошу за палатку, пощупал на своей голове макушку и сказал:
— Солидная шишечка.
— Какая шишечка? — не понял Антоша.
— От ракеток, — пояснил Женька. — До сих пор не проходит.
— Так я же тебя сеткой! — возмутился Антоша.
— Сеткой. А ты попробуй. Вот тут.
Антоша догадался, к чему клонит Женька. Он хотел, чтобы Антоша тоже не ходил на работу. Чтобы они сидели вместе с ним. За компанию.
— Нет уж, — твердо сказал Антоша. — Хватит с меня.
— Жаль, — вздохнул Женька и снова пощупал макушку. — Надо ведь так шибануть. Из-за любви к какой-то Кибиткиной и наварить хорошему человеку такую шишку.
— И не люблю я ее вовсе, — со слезами в голосе проговорил Антоша. — Откуда ты взял-то, дурак.
— Ну вот, — обиделся Женька. — И еще дураком обзывается. Завтра же ставлю вопрос на «Огоньке». Пускай ребята сами разберутся, кто кого любит.
Но разбираться на «Огоньке» не пришлось. На другой день Антоша на работу не пошел. Перед построением он удрал в лес. Ему хотелось удрать вообще. Насовсем удрать из лагеря. Сесть на попутную машину и рвануть к маме в город. Но он никуда не рванул. Лишь только строй проплыл в ноле, он приплелся обратно в лагерь.
Первым, кого Антоша увидел, был Рыба.
— И ты? — удивился Антоша.
Рыба покраснел, опустил голову и стал отвертывать на шортах пуговицу. Женька появился, как из-под земли. Запустив камень в сосну, он сказал:
— Рыба понимает, что такое настоящая дружба. Айда в бадминтон играть.
Антоше в бадминтон не хотелось. Валерка немного помахал ракеткой и отказался тоже. Они уселись у костров, на которых варился обед.
— Чего это вы не в поле? — спросила у Антоши с Рыбой дежурный главный повар Таня Белкина.
— Рука у меня что-то, — буркнул Антоша.
Рыба посмотрел на Антошины руки, молча взял топор и стал рубить ветки.
Дым ел глаза. Антоша сел по другую сторону костра. Там тоже ело глаза. Антоша даже закашлялся от дыма. Тогда он собрал в клеенку миски и потащил их мыть на речку.
Они с Рыбой мыли посуду и рубили дрова, шуровали костры и размешивали поварешкой густую кашу. Они так старались и спешили, словно на соревнованиях. И дежурная команда тоже спешила за ними. Огонь полыхал, как в доменной печи. Ребята и сами не замечали, что торопятся. А может, замечали, да просто на всех какой-то азарт нашел. Не успели оглянуться — обед готов.
— Ай да мы, — сказала главный повар Таня Белкина.
Она попробовала степной суп, посмотрела на редкие облака и бросила в котел еще три столовые ложки соли. Пшенную кашу с мясом Таня тоже попробовала. Она пожевала ее, пошевелила губами и определила, что каша вполне съедобная и даже очень вкусная.
— А вообще-то, — подумав, сказала она, — это не так уж хорошо, что обед сварился рано, — остынет.
Больше делать было нечего.
Антоше не сиделось на месте, и он предложил организовать поход за дровами. Вокруг лагеря лес от сухостоя уже очистили, и идти нужно было далеко. Идти захотели все.
— Всем нельзя, — рассудила главный повар Таня Белкина. — Кто-то должен остаться у костров. Нужно держать котлы на маленьком огне.
— Я останусь, — раздался голос Женьки Струменского. Таня Белкина посмотрела на него недоверчиво.
— Катите, катите! — махнул рукой Женька. — Огонь поддержать как-нибудь сумею.
— Только совсем-совсем маленький, — сказала Таня. — Совсем-совсем, — заверил ее Женька.
Ребята отправились в лес. Женька остался у костра. Он сидел на сучкастой коряге, которую никто не мог разрубить, такая она попалась крепкая, смотрел в огонь и задумчиво шевелил прутиком раскаленные угли.
Вполне съедобную и даже очень вкусную пшенную кашу с мясом после обеда пришлось отнести в деревню свиньям. Свиньи ее, кажется, ели. Главный повар Таня Белкина намертво засунула нос в согнутую руку и глухо всхлипывала.
Олег Григорьевич сказал «однако» и стал заводить киноаппарат «Кварц».
Римма Ясевич подскочила к Струменскому и захлебнулась от возмущения.
— Ну, знаешь! — только и смогла выговорить она. Оказалось, что, когда ребята ушли в лес, Женька налил себе миску супа, наелся каши, накидал под котлы дров и захрапел в тени под кустом. Суп здорово выкипел, но есть его было можно. А каша стала черной, как копченая селедка.
Вокруг котлов в молчании столпился лагерь. Женька боком поглядывал на ребят и обкусывал на пальце ноготь.
— Ладно, чего там похороны разводить! — крикнул кто-то из мальчишек. — И без каши обойдемся.
— Обойдемся! — не очень дружно поддержали его.
— Такое со всяким может случиться.
— Что — со всяким?! — закричала Римма. — Что — со всяким? Разве дело в каше? Сам-то он поесть не забыл! Успел! Понимаете вы? Успел! По завязку наелся! Все работали, а он ел. Лежал под кустом и ел! Какое он имел право есть без нас? Какое?
От злости и возмущения она топала ногой и чуть не ревела.
— Ой-ой, — обнял ее за плечи Олег Григорьевич. — Нервишки, председатель. А собираешься в педагогический.
Он повернулся к Тане Белкиной:
— Что, шеф-повар, кашу будем оплакивать или обедать? Горна я что-то, однако, не слышу.
Горнист кинулся к палатке за горном, и над лесом звонким эхом прокатился сигнал к обеду.
На вечернем «Огоньке» Римма Ясевич зачитала новый приказ. Сначала в нем шло про то, за что Женька наказывается. А когда Римма произнесла: «приговорить Евгения Струменского к высшей мере наказания», у костра сделалось так тихо, что стало слышно, как звенят комары и булькает вдали по камням речка.
Женька поднял брови и посмотрел на Олега Григорьевича. Но физик сам с интересом ждал, что будет в приказе дальше. Женька побледнел. Даже в красных отблесках пламени было видно, как у него отлила от лица краска.
— Встань, Струменский, — приказала Ясевич.
Он медленно поднялся и, разведя руки, пробормотал:
— Я ведь не нарочно, ребята…
— Приговорить Евгения Струменского, — сурово повторила Римма, — к высшей мере наказания: двум дням сидения на троне.
У костра зашумели. Женька сглотнул слюну и сунул руки к огню. Женька просто грелся. Женька улыбался. Он любил шутить сам и хорошо понимал шутки.
— С трона их величество, — читала Римма, — имеет право вставать только в случае крайней необходимости и после сигнала «отбой». Всем оказывать их величеству знаки королевского внимания и беспрекословно выполнять все их просьбы.
