Несколько секунд длилось молчание.
— Мить, по-моему, эта новая биологичка, Елена Федоровна, не как все, — сказала оживившаяся Мила.
— А может, как все? Только притворяется? А потом окажется, что как все. Как у тебя там? — Он кивнул на дверь кабинета.
— Я же сказала — ничего нового.
— Ну-с! — с бодрой улыбкой появился в дверях седеющий доктор. — Здравствуйте, Полина Сергеевна. Рад вас видеть. Прошу пожаловать в кабинет.
Неожиданно Милина мама заплакала.
— Не пойду я к вам. Все равно же ничего не понимаю, что вы там толкуете. Вот пусть лучше он пойдет, Митя. Он все знает, он умный, а я дура неграмотная.
— Перестань, мама, — успокаивала ее Мила.
— А что я пойду, доченька? Ну, опять скажут операция нужна, а я буду стоять да глазами хлопать. Пусть Митечка пойдет, пусть там все ему и расскажут.
Доктор обескураженно слушал причитания Полины Сергеевны, а потом спросил:
— Он кто? Милин брат?
— Нет, — поспешила с ответом Полина Сергеевна, — но дочка Митечку слушает.
Седеющий доктор задумался, а потом решительно сказал Мите:
— Прошу!
***
Ноги высокого, худощавого доктора, которые он до сих пор держал вытянутыми, обвились вокруг ножек стула.
— Ну, хорошо, — выпалил он. — Допустим, мы этому молодому человеку разъясним суть вещей. Но ведь не могу те я без письменного согласия родителей делать такую операцию. Может быть, все же разыскать отца?
— Нет, отец, как я понял, не в счет. И потом, сейчас дело не в родителях, а в девочке. А она как раз слушается этого молодого человека, — объяснил седеющий доктор.
— Больше, чем матери? — удивился худощавый доктор. — Ну что ж… бывает. Тебя как зовут? — обратился он к Мите.
Юноша смотрел на врачей с холодным недоверием.
— Митя, — сказал он.
Худощавый врач — очевидно, он был хирургом — сказал коротко и ясно:
— Так вот, Митя. Ты мужчина, и я скажу тебе прямо: врожденное сужение легочной артерии прогрессирует и в настоящее время непосредственно угрожает жизни Милы. Ты знаешь, что такое легочная артерия?
— Знаю, — ответил Митя.
— Если не сделать операцию немедленно, девочка может умереть в течение ближайших месяцев. По правилам, ее бы следовало не выпускать из больницы, но я сторонник того, чтобы пациенты в таких случаях сами ждали спасения от операции. Тогда она лучше проходит. Ты понял? У нас вся надежда на тебя.
Митя молчал.
— Что же ты молчишь?
— Это очень опасно? — спросил он. — Какой процент успешных случаев?
***
Мила жила в старом одноэтажном доме, сносить который не собирались.
В большой комнате с окнами, выходящими в сад, Митя и Мила не зажгли свет, несмотря на ранние зимние сумерки.
Глядя в окно, Мила спросила Митю:
— Ты в Москве бывал?
Митя сидел на старомодном диване. Здесь было совсем темно, и Митя мог спрятать от Милы свое отчаяние.
— Да.
— А в Ленинграде?
— Я ж тебе рассказывал.
— Помню. Вы даже в Ташкенте и во Владивостоке жили.
— Я сначала думал — здесь тоже не задержимся, да вот, кажется, осели.
— А я нигде не была. И, кроме этого сада, ничего хорошего не видела.
Сад за окнами с капелью и тающими сосульками был действительно прекрасен.
— А море? — напомнил Митя.
— Кроме этого сада и моря, — согласилась Мила, — и не увижу.
— Ерунда, — возразил Митя, — еще весь мир увидишь. Хирург сказал, что если бы он не был уверен в успехе, то не стал бы и уговаривать. Сейчас из ста таких операций девяносто проходят успешно.
— А десять?
— Зачем о них думать? Ты думай про девяносто.
— А я почему-то все время про десять думаю. Вот если бы дали мне билет на все виды транспорта и каникулы месяца на три — езжай куда хочешь, — мне бы, наверно, не так страшно было.
Мила сдержала слезы, а потом повернулась к Мите.
Она подошла к дивану и села рядом с мальчиком. Наверное, она так никогда не смотрела на Митю, и у мальчика перехватило дыхание.
Мила придвинулась поближе к Мите, и тот совсем перестал дышать.
— Митечка, — зашептала Мила, — если ты скажешь, чтобы я согласилась на операцию, я соглашусь.
Мила помолчала.
— Только ты не говори, ладно? Я даже на «Синей скале» не была, где отец на турбазе сторожем. Туда все туристы, которые к нам приезжают, обязательно взбираются. А я только всю жизнь мечтала…
Митя не мог вымолвить ни слова.
— Ну… Митя…
В эту минуту в комнату вошла Полина Сергеевна. Она щелкнула выключателем, и в комнате зажегся свет.
— Вот и чайник вскипел, — сказала Милина мама. — Сейчас почаевничаем, и сразу на душе веселее будет. Ставь, доченька, чашки.
— Полина Сергеевна, — сказал Митя твердо, — мы с Милой решили, не надо ей на операцию ложиться.
— Митечка! — расплылась в радостной улыбке Милина мама. — Вот спасибо! Вот умница человек! Ты посмотри, посмотри на Милочку, посмотри, как она сразу ожила. Даже щечки покраснели. Если этих докторов слушать, они такого наговорят, что и жить не захочешь. Бери, Митя, бараночку. Вот надо только следить, если в школе с Милочкой, не дай бог, что случится, чтоб неотложку проклятую не вызвали. А то увезут, и там уж ничего спрашивать не будут. Один раз так было, да бог миловал: главный хирург в командировке оказался. Варенье возьми, Митенька, вишневое, сама варила…
***
Заведующая учебной частью Галина Петровна сидела перед зеркалом и задумчиво вертела в руках губную помаду.
Рядом с завучем стояла заведующая воспитательной частью.
Дело происходило, очевидно, на квартире у одной из них.
— Я эту штуку, — сказала Галина Петровна про помаду, — наверно, лет десять в руках не держала.
— Не бойтесь, Галина Петровна, она не взорвется. Дайте-ка мне. — Она взяла из рук завуча золотистый тюбик. — Надо действовать смело. Раз, два — и готово. Нравится?
— Раз мы решили, что надо к девочкам в общежитие пойти… — со страхом разглядывая себя в зеркале, начала Галина Петровна.
— Правильно, пусть не думают, что мы какие-нибудь допотопные ихтиозавры, — продолжила Наталья Ивановна. — Я сейчас себе так глаза подведу — закачаетесь.
— Дайте-ка я — мне сподручнее, — мстительно предложила завуч и почти вырвала карандаш из рук Натальи Ивановны. — Кстати, — продолжала она, придавая глазам своей коллеги модную раскосость, — почему наших девочек поместили в общежитие «Лифстройремонта»?
— Очень просто, — стараясь мимикой не помешать Галине Петровне, отвечала Наталья Ивановна. — Общежитие выстроили на рост. А пока лифтов в городе кот наплакал. Поэтому везде аншлаг, а оно пустует.
— Ну как? — спросила Галина Петровна, любуясь своей грубоватой работой.
— Три с плюсом, — ответила заведующая воспитательной частью.
— А что, если я сотру помаду? — робко спросила Галина Петровна.
— Не выйдет, — засмеялась Наталья Ивановна, — она несмываемая.
***
Этажная кухня общежития «Лифтстройремонта» была оборудована по последнему слову техники: сверкающие пластиком шкафы, холодильники, электрические плиты. На каждую из плит сейчас приходилось по одной практикантке Педагогического института. Девочки здесь были дома и поэтому вновь пустили в ход свои ультрамодные наряды. Передники, замысловато повязанные косынки и другие кухонные детали только усугубляли дело.
От одной плиты к другой, принюхиваясь и приглядываясь, важно расхаживал Юра Рябинин.
— Печенка! Будем иметь в виду! — произносил он таким тоном, как будто его согласие разделить трапезу с кем-нибудь из девушек было высочайшей наградой за кулинарное искусство. — Котлеты? — остановился Юра у Лениной плиты. — Тоже неплохо. С луком?
— А как же!
— Имеешь шанс! — обнадежил девушку Юра. — Перца, девочки, не жалейте перца! После недели школьных завтраков, которые скромно служили нам обедами, меня тянет к взрослой пище. Мне грезится чахохбили!.. А тут что? — спросил Юра красавицу «англичанку», ткнув пальцем в кастрюлю.
— Что получится, — ответила Ира. — Я туда всего набросала. Может, выйдет солянка.
— А что? Весьма возможно! — обрадовался Юра.
— Девочки, сегодня у моряков в общежитии танцы! — неожиданно объявила Ира.
Все радостно зашумели:
— Ура!
— Наконец-то!
— «Эх, если б вам ходить по суше, да только ленточки носить!»
— А в котором часу?
— Ой, у меня котлеты пригорели!
— «Зачем вы, девочки, красивых любите…»
Когда шум стих, будущая учительница литературы Оля сказала:
— Только советую, девочки, не позволяйте себя провожать до дверей общежития. Здешние мальчики как вывеску «Лифтстройремонт» увидят, так сразу прощаться начинают.
— Оль, — сказала Лена, — а ты бы мальчику, который тебя провожал, объяснила: я, мол, учительница.
