Но все-таки троечки Батон получал, потому что он хитрый и умел как-то на Ивана Сергеевича действовать, представлялся, будто он неспособный, но зато жутко откровенный.
Иван Сергеевич его спросит:
— Ну, почему ты опять ничего не знаешь?
Батон вздохнет и ответит:
— Потому что я неспособный.
— Что значит неспособный?
— Ну, дурак я, — поясняет Батон.
Все, конечно, начинают хохотать.
Один Батон не смеется и стоит грустный, и вид у него такой, будто он триста лет ничего не ел.
А директор уже ручкой нацелился, чтобы Батону двойку влепить. Но посмотрит он на батонскую физиономию и опустит руку.
— Ну, Мелков, смотри. Уж в следующий раз…
А в следующий раз Батон пару слов выучит — и директор жутко обрадуется и поставит ему тройку.
В школе мы директора видели мало. Но и дома он тоже не сидел. Когда у него не было уроков, он все время куда-то уезжал. Говорили — хлопотал насчет денег и материалов, чтобы школу перестраивать. Но уж когда он к нам в класс заходил, мы даже догадаться не могли, что с нами через минуту будет.
К нам учителя из Приморска приезжают, только одна Мария Михайловна здесь живет. И с другими учителями все было ясно: придет, спросит, поставит сколько-то там отметок, выкинет Батона из класса, если тот разболтается, объяснит урок и домой уедет. А директор — никогда заранее не знаешь, что сделает.
Как он нас каток заставил построить — это смех один.
Пришел один раз и говорит:
— Был я на днях в Камышовке, заходил в школу…
Мы молчим. Камышовка так Камышовка… Школа там совсем маленькая, при рыбхозе. Ребята воображают, что они короли моря, потому что там в каждом доме лодка с мотором. По бухте они к нам плавают, а по берегу мы их не пускаем — даем банок, чтобы не воображали.
— Ребят тамошних знаете? — спрашивает директор.
— Знаем, — говорю я, — только они нас еще лучше знают — сколько банок от нас получили.
— Каких банок?
— Разных. По шее, по горбу — вообще куда попадет.
— Ишь ты… — удивился директор. — Я и не знал, что теперь это банками называется. Знаю, что банка — скамья в лодке, еще банка — отмель в море, еще банка — скажем, консервная; оказывается, есть и такая банка. И за что же вы их «банками» угощаете?
— Сами знают.
— А все же?
— Воображают много.
— Ясно, — сказал директор. — Мне тоже показалось, что они хвастуны.
— А чего они хвастались, Иван Сергеевич? — спрашивает Батон.
— Да ничего особенного. Теперь-то мне понятно, в чем дело.
— А в чем дело?
— Да и говорить не стоит.
— Нет, вы скажите, раз начали.
— Ну, сказали… Подождите, как же они сказали? Примерно так: трое на одного вы храбрые, а если ровно на ровно, то они вас. Как же это? Ага! Разметелят!..
— Разметелят?! Так и сказали? — взвился Батон.
— Точно так.
— А вот мы после уроков туда сбегаем.
— Да они, Мелков, не «банки» имели в виду, — сказал директор. — Они говорили про хоккей — команда на команду.
Тут уж я не выдержал.
— А в шайбу им вообще с нами не светит!
— Да? — спросил директор с каким-то сомнением. — Так, может быть, их пригласить?
— А где играть будем?
— Вы же играете на улице.
— На улице плохо укатано. Если матч, то лед нужен, — говорю я.
— Лед, конечно, лучше, но где же его взять?
— Льду у нас целое море, — говорю я. — Расчистить надо.
— Этот лед не годится, — сказал директор. — Сегодня расчистите, а завтра дунет с берега и угонит ваш каток. Или — к берегу подопрет, поломает вашу площадку.
Это он верно сказал, лед у нас все время гуляет.
— Да и залить недолго, — говорю я.
— А воду где взять?
— Протянуть от водопровода. Только шланг нужно достать.
Директор покачал головой.
— Не знаю, не знаю… Я здесь человек новый. Даже не представляю, к кому обратиться.
— На водокачке попросим шланг!
— А дадут?
— Неужели не дадут! — сказал я. — Вон у Кольки отец — слесарь, он у них все время там ремонтирует. Колька, поговоришь с отцом?
— Можно, — сказал Колька.
— А ты думаешь, получится? — спросил Кольку директор.
— Получится, — ответил Колька, и все в классе уже знали: если Колька так сказал, то шланг будет.
Но директора наш шланг не очень обрадовал. Он сидел какой-то унылый и все сомневался. А мы его как дурачки уговаривали.
— Земля сейчас мерзлая, — говорит директор, — вам площадку не выровнять.
— У меня отец на тракторе, — сказал я, — ему на десять минут работы.
— А он согласится?
— Не знаете вы моего отца, — говорю я.
Вид у директора был такой, будто он совсем и не хотел, чтобы каток сделали. Даже отговаривал.
— Дни сейчас короткие, — говорил он. — Пока уроки выучите, темно будет. Какой интерес в темноте кататься?
— Можно свет провести.
— А как?
— Четыре столба нужно вкопать, — сказал Умник. — Там метров двести примерно.
— Нам столбов не достать, — сказал директор.
— А у коровника линию как раз меняют. Нам и старые годятся.
— А провода?
— Тоже можно оттуда взять.
— Да? — с сомнением спросил директор.
— Да, — сказал Умник.
— А кто линию потянет?
— Мой отец, — сказал Умник. — Он вообще-то электрик…
— Не знаю, не знаю… — сомневался директор.
— Иван Сергеевич, можете не сомневаться, — сказал я. — У нас слово — олово. Через воскресенье все будет готово.
— Ну, ладно, — нехотя сказал директор. — Уговорили. Давайте строить. Звонить, что ли, в Камышовку?
Заливали каток мы сами.
А через воскресенье пришли к нам камышовские — и мы их разделали 16:6.
После игры я сказал Сашке, камышовскому капитану:
— Ну, кто кого разделал?
— А мы и так знали, что вы сильнее, — ответил Сашка. — Вот летом на лодках вы к нам не суйтесь. А про хоккей мы ничего не говорим. У нас народу мало, запасных нет.
— Чего же тогда хвалились?
— Мы и не хвалились.
— Ври, нам директор сказал.
— Чего сказал?
— Что вы нас грозились разделать.
Сашка посмотрел на меня как на полоумного и говорит:
— Это вы грозились. Это он нам сказал, а не вам!
— Да мы-то сами слышали, — говорю я.
— И мы сами слышали, — говорит Сашка. — Зуб даю! Мы даже каток начали делать, только не успели. Это у вас тут бульдозеры, а у нас все надо руками.
— А чего он к вам приходил?
— Он же у нас немецкий ведет, — сказал Сашка.
Я смотрю на Сашку и ничего не понимаю. Думаю, может, он заговаривается от расстройства, что они проиграли.
— Это он у нас ведет!
— И у нас тоже. У нас учителей не хватает. А в будущем году мы к вам перейдем.
— Этого еще не хватало, — возмутился я. — Только ты все врешь!
— А ты у него спроси.
Иван Сергеевич сидел на краю поля. Он постелил полушубок на камень, как раз на тот, который я с поля выволакивал, и сидел в одном свитере. Ему было жарко, потому что нашу встречу он судил без коньков, а носиться ему приходилось по всему полю.
На поле катались девчонки. Они притащили радиолу, воткнули ее в розетку на столбе и теперь наслаждались от восторга.
Сверху светила лампа, падал легкий снежок — и вообще все было, как на катке в Приморске, только бесплатно.
— Ну что, Мурашов, хорошее дело сделали? — спросил меня директор, когда я подошел.
— Мы-то? — сказал я. — Конечно, нормально.
— Вы-то? — переспросил директор. — Вы-то пока ничего не сделали. Это всё отцы ваши.
— Но поле-то мы заливали!
— Разве что заливали…
— Иван Сергеич, — спросил я, — кто кого вызывал? Они нас или мы их?
— Это уже другой вопрос, — ответил директор. Он посмотрел на меня, засмеялся и повторил: — Это уже совсем другой вопрос, Мурашов.
ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ НЕ ДУМАТЬ?
У нашего будильника что-то со звонком не в порядке. Он звонит не подряд, а с перерывами: вякнет — помолчит, снова вякнет — будто хрюкает. Отец говорит — похоже на сверчка, а по-моему, хрюкает или квакает.
Когда отец составил для меня расписание и будильник стали заводить на половину девятого, я понял, что полчаса — это жутко большой срок.
Раньше я вставал в восемь и, полусонный, тыкался по углам — искал то носки, то учебники. Теперь, когда все собрано с вечера, даже полчаса слишком много. Теперь я встаю по своему расписанию. Я его отработал на опыте: пару раз пришел в школу раньше, пару раз опоздал, но зато сейчас ни одна минута у меня не пропадает и ни одной нет лишней.
Встаю я теперь так, как, например, сегодня.
Вот будильник хрюкнул, я подскочил и увидел, что стрелки стоят на половине девятого. Ботинки стоят у кровати, брюки разложены на стуле около кровати, и я подумал, что пять минут всегда выгадать можно.
