С утра мама возилась в кухне, а потом пришла ко мне, и мы стали разговаривать о том, что у меня почему-то пропадает интерес к рисованию. Маме очень нравится, что я рисую, а я таки умею рисовать. Понятно, ведь я рисую почти с самого рождения.
В который раз мы вспоминали, как я, еще и говорить не умея, сидя на горшке, просила «тетладь и каландас» и рисовала маму. Потом рожицу в платке — это была бабушка, а в шляпе — отец. Вспоминали мы и то, как однажды я построила на столе башню из трех гирь. Сначала из трех больших, а потом из трех маленьких. «Смотри, — показала я маме сначала на большие, — это башня, — а потом на маленькие: — А это та же башня, только издали». Говорят, папка тогда очень был горд, что я уже понимаю перспективу. Ха, могу себе представить! И когда потом при Доме культуры открыли художественную школу, наши меня туда сразу же и отдали. Четвертый год хожу. Правда, только раз в неделю, после уроков. Я уже работала с сухой иглой, делала линогравюры, сграффито, мозаику и лепила. Срисовываю и с натуры. Цвет меня не очень интересует, зато в графике я хороша. До прошлого года я побеждала на всех конкурсах. А в этом году фактически что-то увяла.
Дядя Андрей, отец Йожо Богунского, говорит, что в переходном возрасте такие удивительные дарования обыкновенно исчезают. Он доктор, вот и воображает, что умнее всех на свете. Я думала об этом и пришла к открытию, что всему причиной вовсе не его глупый переходный возраст, то есть не его, а мой. Ха-ха! Переломный возраст вовсе ни при чем, тут совсем другое.
— Но что же? — спросила мама. У нее был такой заинтригованный вид, что я ей сказала:
— А то, что в начале каждого нового учебного года у меня всегда такое чувство, будто я борюсь с прошедшим. В рисовании, конечно.
— Да чего тебе бороться-то? — удивилась мама. Она иногда нарочно так глупо удивляется, чтобы все из меня вытянуть.
— Ты сама отлично понимаешь, — загадочно пошутила я, чтобы подразнить ее. Мы иногда так поддразниваем друг друга.
— Ну, не дерусь, конечно, на кулаках, — говорю, — но просто мне больше не хочется рисовать так и то, что я рисовала в прошлом году, и не сразу находишь что-то новое. На этот раз я вот уже несколько месяцев в таком состоянии.
Мама была поражена. Я-то всегда сразу вижу, пусть скрывает как угодно. Только не знаю, что ее так поразило. Подумаешь, дело какое, что я меньше стала рисовать! По крайней мере, меньше бумаги в доме валяется.
— Послушай, детка, — заговорила она наконец, — а ты умеешь ставить в тупик! Надеюсь, ты не хочешь сказать, что у тебя кризис творчества? Все-таки ты еще не такой уж художник.
Господи! Кто говорит, что я художник? Я и не знала, что у художников бывают кризисы творчества! С меня хватит переходного возраста, то есть того, что на меня без причины нападает слезливое настроение. А иногда смешливое. Сейчас меня охватило смешливое, я даже маму заразила до того, что прибежала бабушка из кухни и начала возмущаться.
— А только я тебе скажу, — осадила я маму, — что учитель в изобразительном лучше понимает нас, художников. (Ха-ха!) Я ему тоже об этом рассказала, и он мне дал добрый совет. По этому совету я сейчас и собираюсь делать конкурсную работу.
— Что ж, я искренне рада, — сказала мама уже совсем серьезно.
А добрый совет заключался вот в чем: учитель рисования мне сказал, что это со мной потому происходит, что я берусь за сюжеты, которые мне не по силам, что технически я бы с ними еще справилась, да все порчу умственной незрелостью. Он вовсе не хотел этим сказать, что я тупица, а имел в виду, что мне еще нет и пятнадцати. И что я должна рисовать то, что меня действительно захватывает, а не то, что рисуют другие, как бы мне это ни нравилось. «Не старайся перепрыгнуть саму себя, — сказал он, — это невозможно, и в лучшем случае приземлишься на мягкое место». Факт, выражение не очень-то изящное. Но он не хотел меня обидеть. Я-то поняла, что он имел в виду.
Придя домой, я взяла работу, которую готовила к конкурсу, и задумалась: действительно ли меня захватывает этот сюжет? Мамочка моя, да нисколько! Как картина мне он интересен, сама ведь рисовала, но в жизни — ни капельки. А сколько пришлось попотеть, пока я вырезала на линолеуме все эти тридцать восемь рядов заброшенного виноградника! На первом плане было дерево, голое и печальное, как щука. Справа — хижина с дырявой крышей, а на заднем плане — черные горы. Называлось это «Осенняя грусть», и там не должно было быть ничего живого, даже ворону я переделала в толстую ветку. Все это мне с самого начала не доставляло удовольствия, но папа меня подбадривал — он любит такие серьезные сюжеты. А сделано прилично, я могу в школе ее оттиснуть — пусть будет ему на память. И пусть говорит, что это работа самого Дубая. Да и как могло мне это нравиться, когда никакой осени не было! И даже если б так, то осенью меня больше всего интересует школа и волейбол во дворе. А в рисовании как раз все живое. Танк, к примеру, у меня не выйдет, зато солдата в нем я изображу классно. Или вот дети в поезде: поезд получится кое-как, а детишки в окнах смеются, будто живые, того и гляди выскочат наружу. Я и грустных детей могу рисовать, да так, что самой плакать хочется. Но «Осенняя грусть» меня никак не интересовала, и это, верно, именно то, из-за чего я могла приземлиться на мягкое место.
— Не бойся, мама, — сказала я, — я уже обдумала, что сделаю на конкурс.
И обдумала! Я ей не врала. Я нарисую то, что меня сейчас больше всего захватило.
Это Сонечка, и Рудко, и Петер.
Сперва-то я ничего не собиралась говорить о них, потому что это мой секрет. Но потом не выдержала и рассказала маме все о Сонечке и о том, что еще никто ей не рассказывал сказок.
Хи-хи! Что я узнала! Иван Штрба и Ева влюблены! В одно время родились да еще в одно время поженятся! Приходила ко мне Марцела, сестра Ивана, и все мне разболтала. У Евы уже кончилась желтуха, она позавчера пошла в школу, и классная руководительница велела Ивану помочь ей догнать пройденное. Он носил ей уроки, еще когда она болела, и всегда мочил и причесывал волосы, чтобы Ева видела его, когда ее мама откроет дверное окошко и возьмет у него уроки.
Теперь они вместе ходят в школу, Иван всегда ждет ее за углом, а на Марцелу кричит, чтобы проваливала. Барышня Евочка вчера уже была и на каточке, и они держались с Иваном за ручки. Марцела злится, потому что Иван теперь не хочет брать ее с собой, а одну ее никуда не пускают. Она уже хотела жаловаться, но я ее отговорила и рассказала, как Йожо Богунский убегал из дому. Йожо ей нравится, она всегда передает ему приветы, когда Богунские приходят к нам в гости. И я ему каждый раз передаю, но Марцела его не интересует, потому что ему нравятся только романы да приключения. А мог бы гордиться, что такому сопляку передает привет девочка на год старше. К тому же Марцелу наградили за учебу, а у милого Йожиньки по математике огромная двойка. Ну, такой уж он странный. Туповат немножко.
А Марцела совсем спятила. У нее шикарные зеленые глаза, а волосы обкромсаны по-матросски. Мне она очень нравится, но она самая сумасбродная во всем нашем доме. Чего только она не вытворяет, когда Йожо у нас! Звонит по десять раз и всегда является, спрашивает какую-нибудь ерунду, только чтобы увидеть Йожо. А этот осел, ясно, забьется в уголок и читает моего «Охотника за оленями» или «Кон-Тики». Это его обычное занятие, когда он к нам приходит. Мне-то наплевать, но раз как-то захотелось мне посмотреть любовное свидание, и я потащила Марцелу с собой в комнатку, вроде достать русский учебник для Ивана. Мои книги лежат в той комнатке. И что же сделал этот тупица Йожо, когда вошла Марцела. Ни-че-го! Читал себе дальше, разве что спиной повернулся. Марцела, правда, утверждает, что он пробормотал приветствие, только это вранье. Да ладно, пусть себе радуется!
А что она отколола в день поминовения! В тот день Богунские приходят к нам, и мама с тетей Яной поминают своего брата, дядю Виктора, который погиб во время автомобильной катастрофы. Мне тогда было всего четыре года, но я его помню, потому что у него были белые зубы, и он всегда смеялся и подбрасывал меня к потолку. Я еще помню, как этот потолок приближался ко мне… В день поминовения бабушка немножко плачет, а мама с тетей Яной ее утешают. Папа с дядей Андреем играют в шахматы. Йожо скучает, потому что ужинаем мы с родителями. Мне это ничего, я люблю слушать взрослых, хотя мне и запрещают встревать в разговор. Это мне разрешается только на рождество да двадцать четвертого марта, потому что тогда у меня день рождения.
Так вот какой номер отколола Марцела в день поминовения. На лестничной площадке перед нашей дверью зажгла три свечки и прицепила к ним записочку: «За грешную душонку Иозефа Богунского».
Святая дева! Я думала, что лопну со смеху, потому что, когда они уходили, дядя Андрей споткнулся о свечки. Но тут же я разозлилась на Марцелу, потому что дядя Андрей смерил меня взглядом, да так, что меня мороз пробрал, и я только и ждала, как он скажет: «У некоторых единственных деток (!) в переходном возрасте исчезает не только талант, но и серое вещество мозга». Ох! Как он меня допекает этим идиотским «переходным возрастом»!
