— Не путайся под ногами!
— Не морочь мне голову!
— Шел бы ты, наконец, во двор!
Матери устали от тяжелой работы, измучены вечной нуждой, неотвязной думой о том, как свести концы с концами, будет ли завтра что положить в горшок. Тут нетрудно и подзатыльник схватить, если подвернешься не во-время на глаза. И потому лучше всего, если дома делать нечего, выбежать во двор. Здесь встречаются все дети со всех этажей обоих подъездов. Точнее — не все: Хаимок, сын сапожника, только из окошка смотрит на веселые игры детей.
На дворе есть песок, в котором возятся самые маленькие. Его много осталось после постройки каретника, задняя стена которого выходит на их двор. Там много места, есть где побегать, поскакать, поиграть. Дворников Генек умеет взбираться на крышу каретника и прыгать оттуда, другие не решаются. Они слишком малы, трусят. Генек — самый старший, то есть не самый старшин из всех детей в доме, но старший из тех, которые играют во дворе. Потому что мальчики постарше, как, например, Игнась, двора не признают.
— Это для малышей, — говорят они, отправляясь на незастроенные пустыри, далеко за парк.
Малыши очень довольны этим. Гораздо лучше играть без больших мальчиков. Те дразнятся, и начинаются драки.
С тех пор как Адась после болезни стал играть во дворе, Зося все время подбегает к окну посмотреть вниз, как он там. И Анка, хоть она и устала, часто после возвращения с фабрики сходит вниз и смотрит, не слишком ли утомляется Адась, не слишком ли напрягает едва зажившую ногу.
И тогда она видит в окне сапожника бледное личико Хаимка и его большие черные глаза, с тоской устремленные на играющих детей. Хаимок смотрит, как они бегают. Шевелит губами, когда Генек начинает считалочку: «Энтлички, пентлички, червонные столички, на кого попадет — тот искать пойдет».
— А почему Хаимок не играет с вами? — спрашивает Анка, когда запыхавшийся братишка подбегает к ней.
— Знаешь, он больной, ему нельзя, — объясняет Адась.
Но через несколько дней, когда Анка возвращается с фабрики, она застает Хаимка во дворе. Дети играют, а он робко стоит у стены и смотрит на них широко раскрытыми глазами.
— Почему ты не играешь? — спрашивает Анка.
— Он не умеет бегать, — поспешно объясняет Стефця, но в это же время раздается голос Генека:
— Мы не хотим играть с жиденком.
Анка будто не слышит, что сказал Генек.
Она берет Хаимка за руку.
— Ты не умеешь быстро бегать?
— Я долго болел. Мне нельзя, — тихо отвечает Хаимок и низко опускает голову.
— Вот видите, Хаимок был болен, вот почему. Так же, как Адась, — ведь он тоже всего несколько дней бегает, как вы. Но ты, наверно, умеешь делать что-нибудь другое, правда, Хаимок?
Хаимок переступает с ноги на ногу, что-то обдумывая.
— Я знаю сказки… всякие… И разные истории тоже… Когда я лежал в больнице, мне сестра приносила много книг из библиотеки. Так я помню.
Дворников Генек уже не выпячивает презрительно губы. Он слушает. Слушают и другие, внимательно слушают, что говорит Хаимок. Анка сжимает в своей руке руку мальчика, как будто желая ободрить его.
— И можешь их рассказать?
Печальное личико Хаимка оживляется.
— Могу, могу. Я ведь дедушке всегда рассказываю, потому что он слепой и не может читать.
Круг ребят смыкается теснее. Теперь и Хаимок в этом кругу. Он уже не один.
— Про Али-Бабу знаешь? — спрашивают его.
— Про Али-Бабу тоже… А недавно я читал про диких гусей и как один мальчик летал с ними… — робко говорит Хаимок.
Детские глаза загораются любопытством. Здесь, на дворе, единственной книжкой был старый календарь. Но в самом интересном рассказе не хватало последней странички, и никак нельзя было узнать, чем он кончается. А этот Хаимок, подумайте, говорит, что читает много книжек!
Анка кладет руку на плечо мальчика. Это как будто придает ему храбрости. Он чувствует себя в безопасности.
— И еще… я могу сделать солнечные часы… Только это не сейчас… это в полдень надо делать, когда есть солнце.
— И можешь узнать, который час? Какие часы? — расспрашивают Генек и Сташек, те двое, которые раньше больше всех дразнили Хаимка.
— Увидите завтра, — говорит Анка, — а теперь играйте, не все же вам бегать. Можете играть в краски или в золотой шар…
Игр много. Анка уходит наверх. Хаимок остается с детьми. Сначала он — красная краска, потом он держит золотой шар. А потом задает детям смешные загадки. На дворе уже не так шумно, а игры все интереснее…
Адась возвращается домой довольный.
— Знаешь, он нам рассказывал про мальчика, которого карлик превратил в карлика. И знаешь, он нам рассказывал про диких гусей и про гусака, который улетел с ними, — знаешь, такой домашний гусь. Еще он нам рассказывал про таких ворон и еще рассказывал про лисиц, знаешь?
У Адася горят щеки, так все это было интересно.
— А завтра он нам сделает солнечные часы. И мы всегда будем знать, который час. И он сказал, что Генек всегда бил его, а он на него не сердится, и часы будут всех и Генека тоже.
Анка улыбается. Малыш в увлечении размахивает руками. Он ужасно взволнован. Даже Игнась поднял голову от книги и слушает.
Вечером, когда Адась уже спит, раздается стук в дверь. Это сапожник, отец Хаимка, принес сапоги Игнася. Он прибил к ним подметки.
— Сколько вам следует? — спрашивает Анка.
— Сколько следует? — Сапожник стоит на пороге и смотрит красными, воспаленными глазами на Анку. — Ничего не следует. И я хотел вас, панна Анка, поблагодарить за моего мальчика.
Анка краснеет.
— Почему же… Что же тут…
Сгорбленный сапожник покачивает головой.
— Я так огорчался, так огорчался! Он у меня больной, слабенький такой. И всегда ему хочется во двор, к детям. Так дети его дразнили. Этот Генек дворника бил его, и они не хотели с ним играть. Так он приходил домой и плакал, почему они не хотят с ним играть. А сегодня пришел такой веселый: он весь вечер играл с детьми.
— Так и должно быть, — говорит в смущении Анка.
— Должно быть, должно быть, — повторяет сапожник, — а не было. Только сегодня.
— И Хаимок любит играть, — прибавляет Анка.
— А почему ему не играть? Он хороший мальчик, послушный мальчик, а они его так дразнили…
Анка стоит и не знает, что еще сказать этому сгорбленному, печальному человеку.
— Спасибо вам, панна Анка, за моего мальчика. Теперь совсем по-другому будет, когда он может погулять по двору. А то раньше он все в комнате, а у нас тесно и кожей воняет. И он от этого кашлял все больше и больше. Так если вам, панна Анка, надо будет для себя или для брата подметки поставить, так я поставлю. Ведь и вам, панна Анка, тоже ведь нелегко, — говорит сапожник, оглядывая комнатку. — Так я уж пойду. И еще раз спасибо вам за моего мальчика.
— Не за что, — тихо говорит Анка.
— Ой-ой, — качает головой сапожник, — есть за что, и еще как! Это только так говорится: все люди — братья. А ребята всегда дразнили моего мальчика: «Жид, жид!» А вы, панна Анка, объяснили им, так теперь они с ним играют и видят, что он такой же, как все, и сказки знает, и играть умеет…
Сапожник ушел. Анка улыбнулась. Как хорошо, что маленький Хаимок не будет больше одиноко стоять у стены сарая, отверженный! Потому что ведь в самом деле все люди — братья.
«А кто сказал это же так недавно, до сапожника?» — подумала она. Слова о братстве людей прозвучали в ее ушах, как что-то очень знакомое. И только немного спустя она вспомнила свои недавние размышления, все передуманное в то время, когда она была в таком отчаянии, а люди спасли ее и когда благодаря их помощи Адась не остался калекой, а стал опять здоровым, веселым мальчиком.
Глава VII
Б А Б У Ш К А
К А Л И Н О В С К А Я
— Что же это будет с Калиновской? — огорченно восклицает на лестнице пани Тобяк, держа, по своему обыкновению, руки под синим полосатым передником.
— А что случилось? — удивляется толстая булочница Матильда.
— Так вы ничего не знаете? Дочку-то отвезли в больницу, ребят забрали родственники куда-то на Долгую улицу, а старуха осталась одна как перст! Она ведь и с кровати-то встать не может. Как же она жить будет?
Матильда только тяжело вздыхает.
— Если бы у меня было время, я бы забежала к ней, прибрала б маленько, да где уж, еле-еле со своими делами управишься, как придешь с этой стирки…
Голоса соседок умолкают. Зося долго стоит на лестнице. Слова пани Тобяк звучат в ее ушах.
Да, в самом деле, ведь тогда, во время пожара, от которого у Зоси и сейчас еще розовые рубцы на руках, старушка на четвереньках подползла к печке. Целые дни она проводит в постели. Что же будет теперь?
Зося тихонько подходит к закрытой двери и стучится.
— Войдите, — отвечает знакомый голос.
