В таком духе ведут разговор отец с сыном. Существуют, оказывается, различные мнения о том, с каким ускорением трогать с места машины определенных марок, а также о расходе бензина.
Во всем этом Катрин, можно сказать, ничего не смыслит, она смотрит в окно на улицу и убеждается в том, что точка зрения водителя резко отличается от точки зрения пешехода.
Когда Катрин стоит на краю тротуара и глядит на проезжающие мимо машины, ей кажется, что машины — это какие-то жестяные клетки, в которые втиснуты люди. Наоборот, сидя в машине, все видишь в другом свете. Это ты проскакиваешь мимо людей, что стоят на краю тротуара, и все расстояния сокращаются. Создастся впечатление, что ты в чем-то превосходишь эти неуклюжие, остающиеся за стеклом существа.
«Лада» останавливается у поликлиники.
Франк выскакивает из машины, открывает заднюю дверцу.
Господин Лессов оборачивается:
— Ну вот у тебя опять появился румянец. Может, тебе просто было холодно. Я включил отопление.
— Большое спасибо, что подвезли меня, — благодарит Катрин.
— Всего хорошего, поскорей выздоравливай.
Господин Лессов легонько пожимает ей руку — может, боится сжать сильнее? И сразу снова берется за руль.
Катрин старается побыстрей выбраться из машины. Не хочет задерживать господина Лессова: времени у него мало и оно высоко ценится. Франк помогает ей, а потом осторожно закрывает дверцу и машет отцу, девочка тоже машет.
Господин Лессов ловко подстраивается к веренице машин, и его «Лада» быстро удаляется. Катрин поправляет шарф, одергивает куртку.
— Ведь удобнее же, чем на мопеде или в трамвае, — говорит Франк.
— Да, видно, машины ваш пунктик, твой и твоего отца.
Франк улыбается:
— О машинах мы можем говорить часами. Если же речь пойдет о чем-то другом, все будет иначе.
Катрин без его помощи поднимается по ступенькам в поликлинику.
— Я подожду на улице, — говорит Франк, достает из кармана пачку сигарет и, устроившись на перилах, болтает ногами.
— Ты тут замерзнешь, — остерегает его Катрин.
— Будешь долго, так зайду внутрь. Не переношу запаха в поликлинике. — Он закуривает сигарету. — Иди лечись.
Катрин входит в здание. А хорошо, что тебя кто-то ждет. Раньше, когда она ходила к врачу, с ней всегда были мать или отец.
Неприветливая регистраторша, та же, что была позавчера, не обращает никакого внимания на Катрин. Сегодня не нужно ни в чем разбираться и ничего записывать. Сидя очень прямо на своей табуретке, она стучит на машинке. А Катрин входит в кабинет врача и точно знает, чем должен кончиться ее визит. Следующую неделю ей необходимо еще поберечься, пусть врач удостоверит, что ей следует избегать всяких ненужных нагрузок. И все-таки к врачу Катрин подходит обычной своей походкой, боли ведь она не испытывает.
— Очень, очень рад. Вы больше не хромаете. Прекрасно. Давайте-ка глянем на рану.
Врач снимает повязку. Довольно неприятная процедура. Катрин едва не застонала и без всякого труда могла бы осуществить свой замысел — не создавать благоприятного впечатления.
Но она стискивает зубы и не стонет. Молодой врач внимательно осматривает рану.
— Порядок, полный порядок, — устанавливает он, — процесс заживления уже начался.
Катрин это и сама видит.
— Мы наложим сегодня легкую повязку. Но перенапрягать ногу вам не следует.
Катрин согласно кивает и благодарит. Последние слова врача она передаст дома, она подчеркнет их. «Ну что ж, возьмем такси, — скажет отец, — сорок марок у нас найдутся». А если она предупредит, что должна на следующей неделе к врачу? «В деревне тоже есть врач, — ответит отец. — Там тебе мигом наложат свежую повязку. Ты же знаешь доктора Мейзеля».
Увы, молодой врач ни слова не сказал о том, что ей нужно показаться еще раз. Может, он просто забыл; сестра доложила ему о больном, которому требуется срочная помощь.
Франк удивлен, что она так быстро вышла.
— Дела как будто идут неплохо, — говорит он.
— Да, неплохо.
— А ты и не рада вовсе, — удивляется Франк.
— Нет, рада, — говорит Катрин и думает об отъезде в домик, о долгой неделе, когда ее не будет в городе.
— Я знаю здесь кафе-мороженое, — говорит Франк, — и приглашаю тебя.
Девочка согласна. Но с трудом подавляет уныние. Что о ней подумает Франк? Сочтет, пожалуй, кривлякой.
Кафе-мороженое находится неподалеку, на Карл-Маркс-аллее. По дороге туда Катрин обретает свою обычную невозмутимость.
— Дорогое заведение, — предостерегает она Франка.
— Может, чуть дороже, чем в других местах.
Он уверенно входит в кафе, оглядывается, замечает — сейчас еще утро — хорошее место, маленький столик у окна.
Впервые сидит Катрин напротив Франка и не может избежать его взгляда. У Франка худое лицо, от ветра чуть покрасневшее. А какого цвета у него глаза?
Катрин злится на себя за то, что сунула руки под стол; Франк, тот держится естественно, он уже взял меню. Внезапно, к собственному удивлению, она спрашивает:
— Какого цвета у тебя глаза?
Франк с изумлением глядит на нее и широко открывает глаза, опушенные невероятно густыми ресницами.
— Какого цвета глаза? Ну, сама погляди. — Он тянется к ней над столом.
— Так я вообще ничего не вижу. Смотри на свет.
— В удостоверении личности записано: цвет глаз серый, — говорит Франк и послушно поворачивает лицо к свету, падающему сквозь огромное окно.
— Верно. И все-таки неверно, — устанавливает Катрин, — какой-то еще цвет подмешан.
— Да, — подтверждает Франк, — желтый.
— Ты прав, какой-то у них золотистый отблеск. Катрин слышит собственный голос, ощущает теплое дыхание Франка и удивляется, что задала ему этот вопрос. Франк смотрит ей в глаза, и Катрин не избегает его взгляда, при этом еще раз обнаруживая своеобразный отблеск его глаз. Но тут же откидывается на спинку стула и быстро говорит:
— Ну что там есть? Дай-ка мне.
Франк протягивает ей меню, их пальцы при этом на мгновение соприкасаются.
— Там много чего есть, — отвечает Франк, — выбери, что хочешь.
— На цену тоже надо смотреть, — возражает девочка, — моя мама в этом случае очень внимательна.
— Здесь нас не собираются обводить вокруг пальца, — успокаивает ее мальчик.
Катрин выбирает какао-глассе.
— Что такое? И это все?
— Да, — говорит она, — я люблю какао-глассе. Недовольно бормоча себе что-то под нос, Франк заказывает официантке две порции.
— Почему ты не взял что-нибудь другое? — спрашивает Катрин. — Тебе ведь не обязательно брать то же, что я.
— Мне тоже хочется какао-глассе, — отвечает Франк. Катрин искоса приглядывается к нему, замечает его разочарование и, как ни странно, рада, что он так реагирует.
Катрин вообще проявляет к Франку слишком большой интерес. А он пьет свое какао, выражая, — так, во всяком случае, ей кажется — крайнее к нему презрение.
— Два шарика мороженого я бы, пожалуй, съела, — говорит она.
— Ну вот видишь! — радостно восклицает Франк.
Он подходит к официантке, заказывает мороженое, делая это, как считает Катрин, очень мило. Официантка быстро приносит мороженое и взбитые сливки.
— Это что, два шарика? — спрашивает Катрин.
— Разумеется. Фрукты и взбитые сливки полагаются к ним. Кстати, то, что тебе нужно. Фрукты — это витамины. А взбитые сливки полезны для твоего ослабевшего организма. Потеря крови и прочее.
Она насмешливо улыбается:
— Предлог ты, видно, всегда найдешь?
— Если человек не способен все объяснить, говорит мой отец, значит, у него кишка тонка.
— А твой отец все всегда объясняет?
— Да.
— Знаешь, он выглядит усталым.
— Ты находишь? Я как-то не заметил. Правда, у него вечно дела. Такая уж работа. Но он, как мне кажется, умеет компенсировать это напряжение. К примеру, водит сам машину.
— Водит машину? И это отдых?
— Да. По возможности на самых оживленных улицах. Тогда он может всласть ругаться, а это дает разрядку.
Катрин представляет себе господина Лессова, видит мысленно, как уверенно и величественно ведет он свою синюю «Ладу». Она еще слышит его замечания, вспоминает его испытующий, оценивающий взгляд. Интересно, какого он о ней мнения? Наверняка не очень-то высокого.
— Мне кажется, ты отцу понравилась, — говорит Франк, обрывая ее размышления.
— С чего это ты взял?
— Ну, чуть-чуть я отца знаю. Он так дружелюбно с тобой разговаривал.
— А обычно он не такой?
— Знаешь, вежливость и дружелюбие следует различать. Он может быть чертовски вежливым, но так свою вежливость выказывает, что она тебя изничтожает.
Длинной ложечкой Катрин достает из вазочки фрукты.
— Я рад, что мы с тобой сидим тут и что тебе хорошо, — говорит Франк, — а на катке я не стану больше выделывать такие отчаянные пируэты. Все могло плохо кончиться.
