Сережка уже не шикал на Пека, когда тот заводил свои реактивные самолеты и таскал по полу старый электрический утюг-ледокол.
Подошло воскресенье.
Когда Сережка проснулся, в комнате сверкало солнце. После пасмурных февральских дней было оно еще неокрепшим, нежарким, но очень веселым.
Пек в одних трусах стоял на коврике и, подражая старшему брату, выравнивал на своей постели одеяло.
Мама спала, повернувшись к стене. На стуле возле ее изголовья лежали бумаги и автоматическая ручка. Видно, она писала папе и поздно заснула. Сережка осторожно подошел к ней. Лицо мамы было спокойным. Солнце вспыхивало в ее пушистых волосах золотыми искорками. Тени под глазами исчезли, а на щеках появился румянец.
Сережке вдруг стало так хорошо, что он шлепнул себя руками по голым бокам и хитро подмигнул Пеку.
— Пек, знаешь что? — он прислушался к маминому дыханию и оттащил брата за шкаф. — Давай маме на завтрак суп сварим?
Глаза Пека зажглись надеждой.
— С клецками?
Сережка кивнул.
Ребята быстро оделись. Пек начал закатывать на рубашке рукава.
— Сережка, и себе по тарелочке, ладно?..
— Ладно, — сказал Сережка. — Я побегу за мясом, а ты начинай картошку чистить.
На кухне Пек достал из корзины пять больших картофелин, сел на табурет и взялся за нож.
— Добавь еще одну! — крикнул из дверей Сережка. — Пусть на каждого по две штуки будет. — Скоро он прибежал из магазина и выложил на стол перед Пеком порядочный кусок мяса.
— Во, с мозговой костью… Для навара.
Пек ткнул пальцем пористую кость.
— Крепкие мозги… Может, разварятся, а?
— Наверно, — согласился Сережка. — Продавец сказал, — специально для супа…
Ребята вымыли мясо под краном, положили в кастрюлю, нарезали туда картошку, морковку, лук и поставили на плиту.
Сережка несколько раз видел, как мама приготовляла тесто для клецок. Он вытащил кулек муки, отсыпал немного в миску, разбил туда яйцо, добавил соли.
— А какой водой разводить надо, сырой или кипяченой? — спросил Пек.
— Наверно, сырой… Все равно в супе сварится, закипит, — решил Сережка.
Они месили тесто до тех пор, пока можно было ворочать ложкой, а когда ложка начала гнуться, Пек предложил покатать тесто по столу.
— Крепче будет, — убеждал он.
Сережка вывалил тесто на стол, но стронуть его с места оказалось не так-то легко. Оно намертво прилипло к клеенке.
— Ну и пусть прилипло, — пробормотал Пек, — ты муки добавляй и на одном месте замесим.
Сережка поручил это дело брату, сам пошел пробовать мясо. Он долго тыкал в суп вилкой и, наконец, крикнул Пеку:
— Готово, пора загружать!
— Загружай, — уныло отозвался Пек, с трудом вытаскивая из теста свои толстые, коротенькие пальцы.
— Значит, не отлипает? — глубокомысленно спросил Сережка.
— Не отлипает, — подтвердил Пек.
— Ну и пусть, мы стол к плите придвинем.
Ребята с трудом придвинули стол к плите. Сережка окунул ложку в бульон, затем поддел ею немного теста.
— Ты по полной бери, — запротестовал Пек, — маме поправляться надо… И вообще толстые клецки вкуснее.
Бульон в кастрюле кипел, клецки кружились, словно гонялись одна за другой. Скоро Сережка пригасил газ, и они пошли накрывать на стол.
Мама уже проснулась. Она поцеловала обоих сыновей и подозрительно глянула на Пека. Локти у того были в муке.
— Это я об стену в кухне, — неумело соврал Пек, отряхиваясь.
Сережка переменил на мамином стуле салфетку, расставил тарелки и побежал за супом… Суп был густой и мутный… Разлив его по тарелкам, Сережка недовольно подвинулся к Пеку.
— Не мог уж замесить как следует… Все клецки разлезлись.
— А вот и не разлезлись! — проворчал Пек, вытаскивая из тарелки большой, в полкулака, комок теста.
Мама удивленно помешивала суп ложкой.
— Что, если она есть не будет? — прошептал Сережка, соскабливая ложкой прилипшую к зубам клецку.
Пек завел глаза под лоб; веки у него начали подозрительно пухнуть. А мама отхлебнула одну ложку, другую, с улыбкой посмотрела на ребят и сказала, что уже давно мечтала о таком супе.
В классе тихо. Заядлые шептуны загляделись на желтых солнечных зайцев и замолкли.
У доски переминался с ноги на ногу коренастый толстошеий Мишка Жарков. Отвечал он нудно, путано. Называл Короленко Владимиром Галонычем, а Тыбурция — паном-Тридурцевым.
Учительница сидела подперев щеку рукой, недовольно хмурилась.
Но вот скрипнула дверь — и тишины как не бывало. Ребята задвигались, загудели. Мишка у доски приосанился, сказал смело:
— Мария Григорьевна, все уже… Можно сесть?
Учительница вздохнула.
— Садись.
— Мария Григорьевна, на минутку… — позвали из-за: двери. В щелку ребята увидели высокого военного моряка и седую голову завуча.
Сто́ит только учителю выйти из класса, как у ребят сразу найдется масса дел.
Староста Нинка Секретарева громко объявила, что если кто хочет пойти в ТЮЗ, то завтра нужно принести по пяти рублей. Мишка с ухмылкой доказывал, что точка во сто раз лучше двойки и даже тройки.
Учительница пробыла за дверью недолго. Она вошла в класс, легонько подталкивая перед собой чистенькую белокурую девочку с толстыми короткими косами. Мария Григорьевна была невысокого роста, — только на голову выше Мишки и других ребят, но рядом с новенькой она казалась солидной и высокой.
— Познакомьтесь, — сказала она сразу всему классу, как могут говорить только учителя, — это ваш новый товарищ, Валя Круглова. Она приехала из Таллина и с сегодняшнего дня будет учиться у вас в классе…
Раскосый, чернявый Лёвка Ковалик (ребята прозвали его Кончаком) проворчал: «Очень приятно». А Витька насмешливо заметил:
— Какой это товарищ, это же просто девчонка!
Мальчишки заулыбались. Девчонки возмущенно загудели.
— Не болтай глупостей! — сказала Витьке учительница, а новенькой показала на свободную парту.
Новенькая села, выпрямилась, заложила руки за спину и словно окаменела в этой неудобной позе.
— Мумия египетская, — определил Кончак, — Слышишь, Витька, в классе нафталином запахло.
Витька шумно втянул носом воздух и раскатисто чихнул.
— Тебе дует! — сказала Мария Григорьевна. — Иди сядь к Вале.
Витька пустился было в объяснения:
— А чего я сделал?.. Что, уж и чихнуть нельзя?.. — но, глянув исподлобья на учительницу, понял, что все его ухищрения бесполезны. Он недовольно запихал книжки в портфель, постоял, посмотрел на закапанные чернилами половицы да так, с опущенной головой, и пошел через весь класс на новое место. Расстегнутый портфель он тянул за угол по полу, и весь вид его как бы говорил: «Что ж, сажайте с этой клюквой, с этой мумией… Мы еще и не такое терпели». Подойдя к парте, Витька ворчливо скомандовал:
— Подвинь-ксь, ты… Расселась, как в карете.
Новенькая и без того сидела на самом краешке скамьи; она прижала локти к бокам и съежилась.
Витька разложил на парте все свои книжки, тетрадки, карандаши, вынул даже завтрак, завернутый в пергаментную бумагу, затем развалился на скамейке и критически оглядел свою соседку.
Девочка отвернулась, подняла плечи.
Витьке был виден только ее маленький, почти прозрачный нос, Витька поморщился, перевел глаза на потолок, сделал вид, что изучает трещины на штукатурке, а сам думал: «Если по этому носу дать хорошего щелчка, то он, наверно, разлетится на сто кусков». Витькины пальцы уже сложились в упругое кольцо, но тут к их парте подошла Мария Григорьевна.
— Сядь как следует.
Витька неохотно выпрямился.
— Он же мешает тебе, — чего ты молчишь?..
— Нет, он мне не мешает, — прошептала новенькая и уставилась большими испуганными глазами на Витьку… Витька засопел, стал медленно краснеть… А Мария Григорьевна улыбнулась и направилась к своему столу.
Кое-кто из ребят бросал на Витьку с Валей любопытные взгляды. Мишка Жарков прикладывал руки к груди, вытягивал шею и закатывал глаза.
— Ладно, смейтесь, — Витька покраснел еще больше, — смейтесь, смейтесь… А этой новенькой, Вальке, я покажу… — Для первого раза Витька пнул свою соседку ногой.
Она поморщилась.
— Молчишь?.. Ну сейчас запоешь! — Витька стал придумывать новую каверзу, но тут прозвенел звонок.
На перемене их парту окружили ребята. Девочки расспрашивали Валю, хорошая ли в Таллине была школа. Левка — Кончак — кричал с подоконника:
— Крейсеры на Таллинском рейде есть?
Позади всех тянулся на цыпочках другой Витькин приятель, Генька, тоже хотел что-то спросить. Витька видел его белый лоб с блестящей серебристой челкой и большие застенчивые глаза… Геньку оттолкнул Мишка Жарков, растолкал ребят и, бесцеремонно навалившись на Витьку, спросил:
