«Бабушка обнаружила пропажу… — вот первое, что я подумал. — Она вызвала отца со службы…» Моё лицо мгновенно покрылось капельками холодного пота.
Дверь из комнаты распахнулась, и на кухню вышел доктор, тот самый толстый доктор, который был у нас на днях. За ним с полотенцем в руках шла бабушка. Вытирая кончиком полотенца заплаканные глаза, бабушка спросила:
— Да есть ли, господин доктор, надежда?
— Надеяться всегда нужно, голубушка! — скороговоркой сказал доктор, надевая на голову шляпу. — Вечером я опять зайду!
— Алёша! Помоги господину доктору сойти с лестницы, — заметив меня, сказала бабушка. — Потом беги в аптеку. Вот рецепт.
Я помог сойти доктору с нашей крутой лестницы и помчался в аптеку.
Когда я вернулся с лекарствами, отца уже не было дома. Он ушёл опять на службу. Бабушка хлопотала около кипящего самовара, наполняя бутылки горячей водой. Доктор велел прикладывать к рукам и ногам матери грелки, чтобы ослабить приступ болезни.
В этой суматохе и тревоге бабушка не обратила внимания на то, что я так рано вернулся из школы. И я, зная, что мать почти при смерти, всё-таки был способен радоваться, что бабушка ни о чём меня не расспрашивала.
Воспользовавшись первой удобной минутой, когда в комнате, где стоял комод, никого не было, я положил три рубля в нижний ящик. Я вздохнул с облегчением. Мне казалось, что сети, в которых я запутался, наконец порвались и я вот-вот вырвусь на свободу…
Несколько часов мать была в полубессознательном состоянии, и бабушка запретила мне и сестрёнке заходить к ней. К вечеру матери немного полегчало, и она попросила, чтобы я и Лена посидели подле неё. Отец позвал нас.
— Больше десяти минут не сидите. Она очень слабая, — шепнул он.
Мать полусидела, откинувшись на подушки, и часто и тяжело дышала. Красное ватное одеяло закрывало её только по пояс. В комнате пахло лекарствами и было сумеречно.
Обычно бледное лицо матери теперь пылало, и от этого она выглядела оживлённой и очень молодой.
— Здравствуйте, мама! — робко сказал я, останавливаясь у изголовья кровати.
— Алёша, ты лучше сюда стань! — мать показала рукой на другой конец кровати. — А то я плохо тебя вижу…
Я стал так, чтобы свет от окна освещал только мать. Моё лицо было в тени.
Мать спросила, ели ли мы сегодня, — она знала, что бабушке было не до обеда, — потом вдруг заговорила о Снежке.
— Неужели он не найдётся, Алёша? Я к нему, будто к человеку, привыкла… — опять, как в прошлый раз, сказала она.
Моё лицо залилось краской, оно горело, как от солнечного ожога. Какое счастье, что я стоял спиной к окну!
Мне хотелось броситься к матери и всё, всё рассказать, но я не посмел… Мать так слаба, я не должен ничем волновать её.
— Он найдётся, мама… — я невольно опустил глаза. — Вот у Шмыровых Мурка два месяца пропадала…
— Хоть бы нашёлся! А то я всё думаю, может, запертый где сидит и от голода помирает…
Каждое слово матери, как иголкой, кололо меня. Я не выдержал, слёзы потекли по щекам, и я выбежал в другую комнату.
— Алексей! Алексей! Ты же мужчина! — с укоризной сказал отец.
Я бросился на свой сундук и, сунув голову под подушку, дал волю слезам. Бабушка, чтобы успокоить меня, принесла мне выпить пахучего настоя из какой-то лекарственной травы.
Успокоившись, я вышел на кухню умыться. Со двора меня кто-то громко окликнул:
— Эй, Власьев, выходи!
Я выглянул в окно. У крыльца стоял мой одноклассник Мишка Торопыгин, задрав наверх свою плоскую, как блин, физиономию.
Перескакивая через несколько ступенек, я бросился вниз. Мишка мог подняться к нам и при всех спросить, почему я не был в училище.
— Ты чего не был в классе? — голос у Торопыгина был недовольный. — Вот бегай тут к тебе… — заворчал он.
— А я тебя просил? — перешёл я, на всякий случай, в наступление.
— Не ты, а учительница велела узнать.
— Мать больна сильно. За доктором и в аптеку бегал. А задано что?
— Семьдесят пятая и семьдесят седьмая задачи. Потом стихотворение на сорок пятой странице. Плещеева, что ли! Ну и всё! — пробурчал Мишка, недоверчиво поглядывая на меня. — А ты не врёшь, Власьев, что мать больна?
У меня ёкнуло сердце. Только бы не вздумал Торопыгин спрашивать у бабушки.
— Честное слово, не вру. Мать плоха очень. А вот за труды подарю тебе ножик! — я сунул руку в карман и вытащил Сёмкин ножик.
— Ничего ножичек! — похвалил Мишка. — Пожалуй, рубль стоит. Ну, спасибо, Власьев! — заторопился он, боясь, что я передумаю и отберу подарок.
В ту же секунду я пожалел, что поспешил со своим подарком. В калитку вошёл доктор и спросил меня, как чувствует себя мать. Мишка посмотрел на меня, вылупив глаза, — значит, я не наврал ему. Чего же ради я подарил ему ножик? На всякий случай он припустил бежать.
Доставая из кармана нож, я нащупал квитанцию на Снежка. Эту главную улику непременно нужно было спрятать. Держать квитанцию дома было опасно: у меня не было собственного стола или хотя бы ящика, который я мог бы за крыть на ключ. Безопаснее всего было спрятать её на пустыре, в одной из старых бочек.
Я пробрался на пустырь. С самого утра у меня не было возможности прочесть, что написано в квитанции. Теперь уже было темно, и я с трудом разглядывал буквы.
«Принята в заклад от Семёнова Николая белая меховая шкурка в количестве одна. Сроком на один месяц», — прочёл я.
Не веря себе, я ещё и ещё перечитывал вписанные в квитанцию ровными круглыми буквами строки…
— Белая меховая шкурка! Белая шкурка! Шкурка! — громко шептал я, продолжая держать перед глазами квитанцию. Потом всё качнулось вокруг, и я, чтобы не упасть, сел прямо на землю.
Может быть, читая эти строки, вы улыбаетесь. Ведь это похоже на забавную историю. Если бы это было так…
В исступлении я вырвал из земли прошлогодние кустики какой-то жёсткой колючей травы. Я кусал рукав своей рубашки, чтобы удержать крик.
«Шкурка! Шкурка! Меховое изделие! Вместо живого тёплого Снежка, который так громко мурлыкал у матери на коленях, я получу обратно его шкурку! Вот такую мёртвую, как лисичка на одноглазом боа той барыньки… Она будет лежать в ящике с чёрным номером… Она будет пахнуть нафталином… Почему я не решился сказать Храниду, что буду приносить еду для Снежка?.. Из-за этого он не понял меня…» В ушах у меня будто шумела водяная мельница. Мелькали тёмные пятна перед глазами. «Шкурка будет лежать в одном из тех ящиков с чёрными номерами… Бедный, милый Снежок! Прости меня! Прости меня, Снежок! Снежок! Снежок! Я негодяй! Трус! Прости меня!..»
Резкий гудок паровоза, пронёсшегося вдали на всех парах, напомнил мне, что нужно идти домой. Засунув квитанцию обратно в карман, я побрёл к дому, продолжая всхлипывать.
До рассвета я не спал, прислушиваясь к каждому шороху из комнаты, где лежала мать. Отец всё время сидел у её кровати. Приняв лекарство, привезённое доктором из городской больницы, мать, наконец, задремала. На рассвете бабушка сменила отца. Сквозь неплотно прикрытую дверь я видел, как бабушка с работой в руках сидела подле окна, поминутно взглядывая на спящую мать. Потом, измученный, я всё-таки уснул.
Утром меня разбудил отец.
— Алексей! Пора в школу!
У матери сидела Сёмкина хозяйка. Мать чувствовала себя лучше, но была очень слаба. Видел я её только издали.
После чая бабушка надела на голову чёрную плетёную косынку, которую она носила только в тех случаях, когда ходила по делам или в церковь. Я понял, что она идёт к Храниду… Отец тоже собирался идти на службу.
— Провожу тебя до школы, Алексей! — сказал отец. — Нам по пути.
Это было первый раз в жизни, что он предложил пойти вместе. Видно, на душе у него было очень тяжело.
Так как я пришёл в класс минут за двадцать до звонка, то я успел решить задачи и кое-как выучить стихотворение. На уроках я был невнимателен и поминутно хватался за карман, боясь, не потерял ли я квитанцию из ломбарда.
Торопыгин несколько раз заговаривал со мной, но я смотрел на него волком. Я злился, что, поддавшись страху, зря подарил ему Сёмкин ножик.
Как только кончился последний урок, я стремглав выскочил из школы.
— Власьев, пойдём вместе! — крикнул Торопыгин мне вслед.
— Я в аптеку! — соврал я и побежал к ломбарду.
Погода, холодная и пасмурная с утра, совсем испортилась. Лил дождь, и в воздухе временами кружились снежинки. Не обращая внимания на лужи и потоки грязи, я мчался к ломбарду. Про себя я шептал фразы, которые скажу Храниду. Я собирался просить его только об одном: не убивать Снежка и принимать еду для него до тех пор, пока я не выкуплю его. В сумке у меня лежали кусок хлеба и немного варёного мяса. Мясо я потихоньку вытащил из чугунка со щами на кухне.
