И даже сам Ваня с испугу выронил палку из рук.
Такой смелой была маленькая птица и такой грозный для врага был её крик.
С тех пор Ваня никогда не думал, что мать у него маленькая и всего боится. Даже в самом тёмном лесу ему с ней не было страшно.
1944
I
Свои желания, которые часто посещали Володю Ибряева, он всегда считал весьма необычайными.
Совсем недавно ему вдруг захотелось пожить под кустом, росшим у решетки бульвара.
Он забрался туда и просидел там до тех пор, пока его не выгнал сторож. Но пока сторожа не было, Володя успел все же хорошенько подумать о самом себе.
Он оглянулся на все девять лет, протекших с самого его рождения, и пришел к заключению, что повидал-таки на своем веку немало. У него был велосипед московского завода — прекрасная машина, выкрашенная в зеленый цвет; он летал с отцом на самолете, ездил под землей в метро, катался на пароходе по Москве-реке и даже однажды на Чистых прудах сам правил верблюдом, запряженным в тележку.
Одного только не испытал в своей жизни Володя: он никогда не плавал на плотах.
Но, вспомнив об этом, Володя ничуть не огорчился. Кататься на плотах по реке представлялось ему делом очень легким и, уж во всяком случае, куда легче, чем ездить под землей в метро.
Однако больше, чем плоты, занимало, пожалуй, Володю то обстоятельство, что за всю свою жизнь он не разорил ни одного птичьего гнезда.
Он даже не знал, как выглядят настоящие птичьи яйца, потому что те яйца, которые из «Гастронома» по утрам приносила мать, Володя настоящими признавать не мог. Какие же это яйца, если их едят всмятку по утрам и если на каждом из них стоит помеченное черной краской число! Но и это дело показалось Володе пустым. Стоит только выехать из Москвы подальше, и у него будет сколько угодно яиц.
Так и решил он сделать.
И с этих пор у него появилось новое желание. Он стал проситься на каникулы к тетке, которая жила где-то далеко в деревне, на самом берегу Днепра.
Мать долго не соглашалась отпустить туда Володю одного.
Но вот однажды сама тетка приехала в Москву, и Володю отправили с ней.
Одно только удивило Володю с самого начала: деревня, куда привезла его тетка, оказалась городом — главная улица была вымощена камнем, и по ней от лесопильного завода имени Сталина до вокзала ходил длинный автобус.
Но зато дом, где жила тетка, стоял действительно над крутым обрывом на самом берегу реки. А внизу, посередине реки, медленно плыли плоты. Они лежали плоско на воде, неуклюжие, громоздкие, и по вечерам на них зажигались костры.
Как горели они там на смолистых бревнах, окруженные со всех сторон водой?
Этого Володя никак не мог узнать.
Когда бы ни посмотрел он на реку — днем ли, вечером, — она всегда бежала мимо, унося с собой плоты, и ничто не стояло тут на месте.
Даже облака, и те убегали от него на другой, более низкий берег.
И, с досадой отвернувшись от реки, Володя отправлялся в сад за домом отыскивать гнезда.
Но и гнезд нигде не было видно.
В саду, обнесенном дощатым забором, росло лишь несколько кустов крыжовника и одна только груша, высокая, как липа.
Не на ней ли вьют свои гнезда птицы?
И однажды Володя попробовал взобраться на нее, Он до крови ободрал о кору колени и руки и изорвал в клочья свой галстук, зацепившись за острый сучок. Но вершины ее не достиг.
Очутившись снова на земле под деревом и потирая свои расцарапанные ладони, Володя с огорчением подумал: «Где же тут гнезда?» И никогда в жизни так сильно не хотелось ему найти гнездо, как сейчас.
Вдруг позади раздался звук шагов.
Володя обернулся.
По саду, раздвигая кусты крыжовника, шла девочка Фимка, каждый день приносившая тетке из деревни Брусяны молоко. Она ступала по земле легко, потому что всегда ходила босиком, и была проворна, как мальчик.
Ноги и руки, даже губы ее были покрыты пылью, а глаза серебристого цвета глядели насмешливо прямо Володе в лицо.
— Зачем лазишь на грушу? — сказала она, усмехнувшись. — Ведь дули еще не поспели.
— Я не за грушами лез, — ответил ей Володя с презрением, потому что все же это была только девочка Фимка, которая вряд ли каталась в метро, да и вряд ли могла знать в гнездах хоть какой-нибудь толк. Однако он добавил: — Я хотел найти гнездо.
— Гнездо? — удивленно спросила Фимка и, подняв глаза вверх, посмотрела на вершину груши.
Посмотрел туда и Володя.
Тонкая красная ленточка, оторвавшаяся от его галстука, развевалась теперь высоко на сучке. Ветер трепал ее с силой, вытягивал, хлопал, завивал на конце, но оторвать от сучка не мог.
И Фимка посмеялась над ветром.
— Старается, — сказала она, — а толку нет. И гнезда тут тоже никакого нет. Гнезд у нас в лесу, в Брусянах, сколько хочешь.
Володя посмотрел на нее с недоверием.
— А на плотах покататься тут можно где-нибудь? — спросил он.
— И покататься на плотах можно у нас же, в Брусянах, — ответила Фимка. — У меня дед плотогон, Сергей Семенович. Хочешь, приходи. Хата наша первая с краю. Ты только приходи до солнца, рано. А то они, плотогоны, мало спят.
— А где же эти Брусяны? — спросил Володя.
— Вот те! — удивилась Фимка. — Не знаешь, где Брусяны? А вот тут они, за низиной, и версты не будет. Идем, покажу.
И они вышли из сада на дорогу, и Фимка, протянув свою худую длинную руку, показала в ту сторону, где совсем близко, через поле, стоял большой молчаливый лес.
II
Как ни мало доверял Володя Фимке, однако на этот раз он лег спать рано, как только село солнце и погас над садом вечерний свет.
И всю ночь, неизвестно почему, снилась Володе Фимка, которая, как и утром, насмешливо глядела своими серебристыми глазами прямо ему в лицо.
Проснулся он тоже рано и, стараясь не разбудить тетку, вылез через окно.
Он не взял с собой ни хлеба, ни мяса, а захватил только коробку бумажных пистонов и свой пистолет, с которым не расставался никогда.
Еще дремали крыши и заборы и под забором дремала трава. И никого не было кругом. Только белая лошадь паслась у ворот перед садом, точно каторжник бряцая своими железными путами.
Володя обошел лошадь в страхе и посмотрел на небо.
Ни одна звезда не горела в нем, и нигде не видно было солнца. Но заря уже занялась, хотя свет ее был еще так слаб, что глаза у лошади казались фиолетовыми, как у безумной.
«Как рано, как рано!» — подумал Володя, сжимая в кармане пистолет.
Он прошёл мимо сада и, оглянувшись назад, посмотрел на него.
Сад стоял весь свинцовый от обильной росы. Резкий ветерок свистел в ветвях высокой груши, и красная ленточка все еще висела на сучке. Она по-прежнему хлопала, вытягивалась, струилась, словно, как и Володя, собиралась отправиться в далекий путь.
Оглянувшись на нее еще раз, Володя двинулся по дороге в Брусяны.
И вскоре груша с ленточкой и весь сад скрылись за домами, исчез и город с рекой.
Перед Володей открылись в низине поля. Они дымились, точно горячий, политый водою пепел. А солнца все не было видно. По дороге в город пробежала на рассвете собака. И на голом, только что вспаханном поле что-то блеснуло — может быть, золото, или стекло, или капля росы, осевшая на холодный суглинок.
Но Володя шел быстро, не останавливаясь.
«Как рано! — снова подумал он. — Москва еще, наверное, спит».
Он представил себе, как спит Москва, спят будки с газированной водой, спят колонны Большого театра, и за этими мыслями не заметил, как внезапно встал перед ним из тумана лес и низкие избы лесной деревушки Брусяны.
Тонкие сосны росли у самых изб, и сквозь маленькие окна можно было видеть, как внутри, в избах, жарко пылают печи. Вся деревня дымилась, словно поле, которое Володя только что оставил позади.
«Как рано, как рано! — подумал Володя в третий раз. — И Фимка еще, наверное, спит».
Он вошел в избу, стоявшую первой с краю, и в удивлении остановился на пороге.
В избе уже никто не спал.
За столом сидела Фимка, держа в руке огромный ломоть хлеба, а Сергей Семенович — старик с черным лицом — пил из большой кружки квас.
На столе стояла миска с горячей картошкой, и возле нее стопкой были сложены ложки. Но ложками никто не ел. Фимка брала из миски картошку, клала ее перед собой на стол и ударом кулака раскалывала пополам. Потом ела, запивая из той же кружки квасом.
— Вот и мальчик пришел, — сказала она деду, показав на Володю пальцем. — Хочет на плотах покататься. Покатай его, дед, а?
Старик охотно ответил:
— Отчего же, можно и покатать. Все можно.
— Всё можно, — повторила за ним Фимка, стукнув кулаком по картошке, и под её рукою картошка сверкнула, как сахар.
Тогда только Володя вспомнил, что он ничего не ел. Дрожа от голода, он сделал два шага к столу.
— Садись, — оказала Фимка и положила на стол картошку.
