Стараются мужики. Пугачев заявил, что лучшему стрелку будет с его царской головы шапка. Шапка дорогая, мерлушковая, с малиновым верхом. То-то бы угодить в самое яблочко.
Однако дела стрелков плохи. В щит еще кое-как попадают. А вот о большем не думай.
Намучились, намерзлись крестьяне. Стали роптать.
– Ружья кривые. Мишени далекие. На морозе руки дрожат. Попробовал бы тут сам царь-батюшка в яблочко стрельнуть.
А в это время Пугачев прибыл проверять, как идут учения, и услышал крестьянские речи.
Подъехал Емельян Иванович к стрелкам. Увидев царя, крестьяне попадали ниц.
– Встаньте, - приказал Пугачев. - Тут воинский плац, а не государевы палаты. Тут пригиб не мне, а умельцам делай.
Поднялись мужики.
– Ружья, значит, кривые?
Замялись крестьяне.
Слез Пугачев с коня.
– Ну-ка, подай сюда кривое ружьецо-то.
Подали Пугачеву ружье.
Вскинул Емельян Иванович стволину. Приклад к плечу, палец к курку бах!
– Попал, попал! В самую отметину! - заголосили крестьяне.
Взял Пугачев второе ружье - во вторую мишень. Взял третье, вскочил на коня и с ходу, с рыси - в третью. И снова в самую середину, снова навылет.
Поразевали крестьяне рты. Остолбенели от такого умельства. И Гришатка разинул рот. "Ай да стрелок! Ай да царь-батюшка!"
Подъехал Пугачев снова к крестьянам.
– Ну как, детушки, ружья кривые или глаз ваш косит?!
– Глаз, глаз, государь! - закричали крестьяне.
– То-то, - рассмеялся Пугачев. - Как же нам с шапкой, детушки, быть?
– Твоя шапка, твоя! - кричат вперебой крестьяне. - Тебе полагается. По закону. По справедливости.
– Эн, нет, - говорит Пугачев. - А ну-ка выходи, кто смелый.
Нет смелых. Боятся стрелки при царе попасть в полный конфуз.
В это время Пугачев заметил Гришатку.
Сунул Пугачев ему в руки ружье.
– Стреляй!
Прицелился Гришатка. Руки дрожат. В глазах туман. Однако ослушаться государя боится. Стрельнул.
– Попал, попал! - взвыли мужики. - Ух ты, в самую тютельку, в самое яблочко.
– Ух ты! - не удержался и сам Пугачев. Снял он со своей головы шапку. - На, получай!
Растерялся Гришатка, как быть, не знает.
– Бери, бери! - гудят мужики. - Государь жалует.
Взял Гришатка шапку, надел, утонул по самые уши. А когда приподнял шапку, то Пугачева рядом уже и нет. Лишь снег от конских копыт клубится.
– Эх, мало, мало у нас пушек! Ружей мало. Пороху бы нам побольше! сокрушается Емельян Иванович.
Затеял Пугачев разные хитрости. То среди ночи подвезут казаки под самый Оренбург охапки сена и распалят костры. В крепости подумают, что это подошла пугачевская армия, и откроют страшный огонь из пушек.
– Так-так, - посмеивается Пугачев. - Хорошо. Ядер у них тоже не тысячи. Пусть, пусть постреляют.
Потом стали выманивать из крепости воинские отряды.
Для этого поступали так. Подойдет пугачевский разъезд поближе к городу. А основные силы в стороне, в засаде.
Увидят в крепости, что отряд мал, откроют ворота. Вылетят конники. Пугачевцы же делают вид, что отступают. Заманивают они неприятеля. Подведут солдат к задуманному месту. А там - раз! - выскочили из засады товарищи. И неприятельский отряд либо в плену, либо порублен.
Однако в Оренбурге вскоре догадались про пугачевские хитрости.
Сколько ни ездят казаки к Оренбургу, как ни кричат, ни выманивают осажденных - никакого успеха.
Тогда Пугачев приказал запрячь в сани тройку добрых коней.
Оделся и сам поехал.
– Батюшка, да куда же ты? - взмолились пугачевские помощники. - Да видано ли дело, чтобы сам царь - и вдруг вроде как за приманку. Да пожалей ты себя. Не царское это дело. А вдруг как убьют!
– Не убьют, не убьют, детушки, - отвечал Пугачев. - Не убьют. Я завороженный. Ружья нужны нам, ружья. Нельзя нам без них.
И вот тройка у самого города.
Промчался Пугачев взад-вперед вдоль оренбургского вала.
– Эй, солдатушки! - закричал. - Вам ли против своего законного государя идти. Рушь господ, открывай ворота.
– Пугачев! - понеслось по крепости.
Подумал Рейнсдорп: "Вот так удача!"
– Эй, верховые наружу!
И снова открылись ворота, снова погоня.
Мчат царские санки лихо, во весь опор. Кони как птицы. Шеи вперед, гривы по ветру, ногами по снежному месиву цок-перецок.
Промчит Пугачев саженей сто - двести, приостановится. Подпустит погоню поближе. И снова плеткой коней.
Почуяли верховые недоброе. Остановились. Отстали. Решили вернуться назад.
– Эх, эх, пропали ружья! - сокрушается Пугачев.
Снова заворачивает он коней к Оренбургу. Снова взад-вперед у самого вала. И снова за ним погоня. И так несколько раз.
Добился все же своего Емельян Иванович, заманил правительственный отряд до задуманного места.
Выскочили пугачевцы, изрубили отряд.
– Хорошо, хорошо! - говорит Пугачев. - Вот и ружьишек штук тридцать. Да и сабли, да конская сбруя. Эхма, не царское оно, конечно, дело этак по капельке! Да ведь и море капелькой полнится.
Пугачев любил играть в шашки. Играл со своими командирами. А тут как-то надумал сыграть с Гришаткой.
– Главное, - поучал Пугачев, - чтобы в дамки пройти. Дамка, она всему полю хозяин.
Конечно, поначалу Гришатка проигрывал Пугачеву. А потом наловчился.
И вот как-то сложилась игра так, что Гришатка первым и в дамки пролез, и шашек у него на доске больше.
Струхнул Гришатка: "А ну как царь-государь рассердится".
Сделал он вид, будто бы не замечает, что дамкой следует бить, то есть сделал Гришатка фука.
Понял Пугачев Гришаткину хитрость.
– Э, нет! - говорит. - Ты не хитри. Не гни перед сильным шапку. Бей! Не зевай! Шашки, они тем хороши, - стал рассуждать Емельян Иванович, - что тут, как на войне, словно бы ты полководец. Умен - победил. Недодумал тебя побили. Вот так-то, Гришатка.
Однако потом, когда они кончили игру и Гришатка выиграл, Пугачев вдруг заявил:
– Побил ты меня, Гришатка. Царя своего побил. Не стыдно тебе?
Смутился Гришатка, не знает, что и ответить.
А Пугачев опять укоряет:
– Побил, побил, не пожалел...
Краснел Гришатка, краснел. "Как же это понять царя-батюшку?! - И вдруг: - Э, была не была!"
– Так ведь тут как на войне... Бей! Не зевай!
– Молодец, ой молодец! - рассмеялся Пугачев. Посмотрел он пристально на Гришатку, потрепал по голове. - Башковитый. Эх, жить бы тебе в добрые времена! - Пугачев задумался. - Вот возьму власть, учиться, Гришатка, тебя пошлю. Там в Испанию или Голландию, к немцам али к французам. И станешь ты у меня первейшим человеком в науках. Про Ломоносова, чай, слыхал? Ломоносовым будешь.
"Добрый царь-батюшка, - подумал Гришатка. - Добрый. Зазря я его обыграл".
К Пугачеву в Берды прибыла группа крестьян вместе с своим барином. Притащили помещика на суд к государю.
И вот снова крыльцо "царского дворца" как тогда, во время присяги. Кресло. Ковер. Пугачев в кресле.
Пугачев начинает допрос. Обращается то к мужикам, то к помещику:
– Ну как, детушки, лют был барин у вас?
– Лют, лют, уж больно лют, царь-государь, продыху от его лютости не было! - кричат мужики.
– Ну, а ты что скажешь, господин хороший? - обращается Пугачев к помещику.
Молчит, не отвечает помещик.
Пугачев опять к мужикам:
– А бил ли вас барин, руку к телу прикладывал?
– Бил, бил, батюшка! Собственноручно. Кожа, поди, по сей день свербит.
– Так, - произнес Пугачев и снова к помещику: - Не врут, правду сказывают мужики?
Молчит, не отзывается барин.
Лицо у Пугачева начинает багроветь. На скулах желваки проступают. Вздувается шея.
– А не забижал ли он стариков и детушек малых?
– Забижал, забижал, великий государь. Ой, как забижал! Васятку Смирнова до смерти запорол батогами. Федотку Краснова посохом покалечил. Старика и старуху Раковых, о господи, в мороз босыми гонял по снегу. Не выжили, померли Раковы.
Нечего сказать в оправдание барину. Понимает он, что не миновать ему лютой казни.
Но вдруг Пугачев смягчился, согнал с лица своего суровость.
– А может, и добрые дела есть у вашего барина? Может, забыли вы, детушки?
Видит помещик такое дело.
– Есть, есть добрые дела! - закричал он что есть силы. - Я на пасху всем по копейке жалую. На великий пост богу за души усопших поклоны бью.
– Так, так, - подбадривает Пугачев.
– Я и за вас помолюсь, - слукавил помещик, - за ваше величество...
– Да, - усмехнулся Пугачев, - вижу, и вправду много добрых дел на твоей душе. Так как же, детушки, - обратился к крестьянам, - карать мне вашего барина или миловать?
Мужики враз, как по команде, бросились Пугачеву в ноги:
