Потом, опять же глазами матери, Талья взглянула на неприбранную гостиную с разбросанными повсюду вещами, которые никто не потрудился положить на место; увидела отца с победной улыбкой на лице, поскольку дочь встала на его сторону; Диего, уставившегося в темный экран телевизора и по-прежнему сжимающего книгу, так что побелели костяшки пальцев; собственные гневные глаза.
Вдруг изображение растаяло, будто кто-то нажал кнопку, и остался всё тот же пустой, темный, серый зал.
— Теперь ты понимаешь? — спросил проводник.
Талья кивнула; по щекам ее текли слезы.
— Я не хотела этого говорить. — Она пыталась оправдаться, хотя бы перед самой собой.
— Нет, хотела, согласись.
— Я не хотела причинять ей боль!
— Так-таки не хотела?
Талья слегка пожала плечами, но сдаваться не собиралась.
— Ну, может, совсем немножко. Она ведь тоже заставила меня страдать. Она хотела уйти, бросить нас! — Голос ее повышался, пока не сорвался на крик. — Я ведь просто хотела, чтобы она поняла, что мы ее любим, что она нам нужна, и не уходила, не оставляла нас одних!
— Однако сказала ты прямо противоположное.
— Да, — еле слышно пробормотала Талья.
— Поэтому она тебя не поняла.
— Значит, я использовала слова как оружие? — после долгого молчания спросила Талья.
— Да.
— Но я еще маленькая и не всегда поступаю правильно.
— Так и есть, — сказал проводник, — только в данном случае возраст ни при чем. Ты использовала слова как взрослая, потому они здесь и сохранились.
— А по-другому нельзя их использовать?
— Можно, но сначала их нужно научиться переводить.
— Как с другого языка?
— Что-то вроде того.
— Пожалуйста, научите меня. Тогда не придется ждать пять лет, и я смогу сказать то, что я действительно хотела сказать.
Проводник задумался, будто принимая решение.
— Иди за мной, Талья. Сначала посмотрим, принадлежишь ли ты к людям, которые могут научиться.
Ана Диас, мать Тальи, кружила по гостиной своей подруги Марги, в волнении хватая все, что попадалось на пути: кассету, вазочку, книгу, статуэтку, — и тут же ставила их назад…
— Марга, я не знаю, что делать. Уже больше восьми, а дома к телефону никто не подходит. Ума не приложу, куда они могли подеваться.
— Поскольку Мигеля трудно представить на кухне, они, наверное, пошли поесть гамбургеров или чего-нибудь в этом роде. Позвони ему на мобильный.
Ана покачала головой.
— Почему нет?
— Потому что если мобильный звонит у него в каком-нибудь общественном месте, он ведет себя будто надутый биржевой брокер — отвечает только после четвертого или пятого звонка, чтобы все видели, как в нем нуждаются, говорит громко, свысока посматривая на окружающих, а на меня вообще ноль внимания. Нет уж, спасибо. Подожду до десяти или до половины одиннадцатого, когда дети лягут, чтобы спокойно с ним поговорить.
— А с ними ты поговорить не хочешь?
Ана снова покачала головой:
— Диего, наверное, ушел к Педро. В последнее время я его почти не видела; он из тех, кто определенные ситуации не выносит. А Талья…
— Что Талья? Она без тебя и дня прожить не может.
— Не уверена. Думаю, лучше нам пока не разговаривать.
— Да что случилось, Ана?
— Ты моя лучшая подруга, но сейчас я хочу во всем разобраться сама. Я тебе потом расскажу.
— Пойдем поужинаем в какой-нибудь китайский ресторанчик, — предложила Марга, понимая, что проблема подруги слишком серьезна и одними расспросами ее не разрешишь. — В конце концов, если они где-то развлекаются, почему бы и нам не доставить себе удовольствие? К тому же завтра суббота.
Ана улыбнулась.
— Хорошо, пойдем. За многие годы это первая пятница, когда я могу делать что хочу. И я уже сто лет не была в китайском ресторане.
Провожатый оставил ее одну в маленьком, круглом как пузырь зале, где она парила наподобие космонавтов в кораблях, летающих вокруг Земли. Сам зал утопал в мягком розовом свете, настолько убаюкивающем, что Талья понимала: если в ближайшее время ничего не произойдет, она уснет. Она так устала, будто целый день карабкалась по горам, а на самом деле всего-навсего побеседовала с каким-то странным существом и побывала в таинственной библиотеке. Правда, до этого она четыре часа отсидела в школе, но воспоминания об уроках почему-то казались сейчас чем-то очень далеким, словно за давностью времени потеряли значение.
Она на несколько секунд закрыла глаза, а когда открыла, увидела висящего прямо над ней Пабло, который тряс ее за руку.
— Ну и напугала ты меня, малявка! Я думал, ты умерла.
Талья в растерянности заморгала:
— С чего бы это мне умирать? Я просто уснула и уже видела сон, а ты меня разбудил.
— Расскажи, что с тобой тут случилось.
Чудно было беседовать, летая вроде мыльных пузырей, то вверх головой, то вниз, но зацепиться за что-нибудь и спокойно повисеть, а тем более посидеть и поговорить как нормальные люди, не представлялось возможным.
— Наверное, то же, что и с тобой, — сказала Талья. — Меня отвели в библиотеку, или архив, или что-то в этом роде, показали мои слова и привели сюда.
— А твои слова… поддаются регенерации?
Талья не знала такого слова, но предположила, что речь идет о сроке годности.
— Через пять лет они станут безвредными. А твои?
Пабло помрачнел и слегка от нее отплыл.
— Мои не поддаются, — ответил он, повернувшись к ней спиной.
— Хочешь сказать, они останутся навсегда?
— Именно это я и сказал, — раздраженно бросил он.
— Почему?
Пабло промолчал.
— Я спрашиваю, почему, — не отставала Талья.
Разозлившись, Пабло сделал слишком резкое движение и вместо того, чтобы повернуться к девочке, завертелся, как крутое яйцо на гладком кухонном столе, пока Талья не схватила его за руки и не остановила.
— Насколько я понимаю, потому что я сказал Хайме правду. Я сказал, что нечего уводить у друга невесту, а главное — что я дружил с ним, так как всегда считал его хуже себя, понимаешь? Он ниже, глупее, беднее, внешне непривлекателен… и всё в таком духе.
— Это правда?
— Насчет роста и внешности — чистая правда: достаточно просто на него взглянуть.
— А то, что ты дружил с ним только потому, что он хуже?
Пабло снова отплыл от Тальи.
— В этом проклятом зале даже двери нет. Если они нас не освободят, мы никогда отсюда не выберемся, — злобно пробормотал он.
— Кажется, я тебя кое о чем спросила и жду ответа.
— Ну не знаю, — Пабло пожал плечами. — Отчасти да, особенно в начале.
— Вы давно дружите?
— Мы познакомились, когда нам было по десять лет, в интернате. Мои родители собирались разводиться и решили отослать меня туда, чтобы я не видел, как они целыми днями ругаются. Хайме жил там по стипендии. Я оказался совсем один, без друзей, был очень подавлен и не представлял, как все сложится дома. Хайме тоже никого не знал и к тому же сильно скучал по семье. Сначала мы сблизились, поскольку оба чувствовали себя несчастными, затем я стал помогать ему с уроками, а он защищал меня от взрослых ребят — так и подружились. Хайме жил в бедном квартале, поэтому был гораздо более решительным, да и улица многому его научила. Когда мы получили степень бакалавра и перешли на следующую ступень, мои родители сняли квартиру, чтобы мы и дальше были вместе. На Хайме они полагаются больше, чем на меня.
— Твои родители так и не разошлись?
— Если бы! Как только сбагрили меня, сразу разбежались. Мать теперь замужем за аргентинцем — у него свое ранчо с коровами, — а отец нашел девчонку почти моего возраста. Я им всем только мешаю.
Талья со страхом подумала, что и ее может ждать такая участь: Диего уедет учиться в другой город, родители разведутся и каждый заведет новую семью, а она окажется где-нибудь в интернате за тридевять земель отсюда.
— Хайме мне как брат, — продолжал Пабло. — Кроме него, у меня никого не было. К тому же он вел все хозяйство: ходил за покупками, готовил, стирал…
— Ну и нахал же ты! — не сдержалась Талья.
— Мои родители платили за квартиру и уже подыскивали, куда бы его устроить после окончания учебы. Нужно же было как-то их отблагодарить, вот он обо мне и заботился. А в один прекрасный день явился, такой виноватый, и сообщил, что встречается с Йоландой. Ну, я его и выгнал. В конце концов, квартира-то моя.
— Йоланда — твоя невеста?
Пабло неопределенно пожал плечами, и это движение отбросило его к стене похожего на пузырь зала.
— Какое-то время мы встречались, но я считаю, не стоит встречаться с одной-единственной девушкой, потому что она сразу начинает думать о замужестве и прочем занудстве.
