того, как они успели распаковать свои чемоданы. Приезжих было четверо — трое мужчин и молодая женщина. Все они были сотрудники крупного иллюстрированного журнала: увешанный с ног до головы оптикой в кожаных чехлах бородатый венгр был фотокорреспондент, язвительный молодой человек с изрытым оспой лицом был писатель, а мужчина, который говорил шепотом — можно подумать, он стыдился своего голоса, решила Клодина, — был консультирующий в журнале детский психиатр.
Женщина — красивая, с большим ртом и неотразимой улыбкой — побывала всюду, куда только можно было пойти. За ней неизменно семенил фотокорреспондент, что-то бормотал по-венгерски и мерил воздух экспонометром. В школу они явились как хозяева — из седьмого класса их было видно в окошко — и сделали не меньше миллиона снимков. Потом они сели в свой взятый напрокат «форд» и поехали на заправочную станцию мистера Крауса, а на следующий день, в субботу, стали рыскать вокруг Робиновых домиков, даже пытались влезть на орешину. Клодина испугалась: вдруг Робин подумает, что это она их наслала (хотя те, разумеется, узнали о домиках из ее дневника), и рассердится на нее еще больше. Но он твердо держал свое слово и не разговаривал с ней.
Двое других из приезжей компании, рябой писатель с вечной своей скептической усмешкой, словно он сомневался даже в том, что земля — шар, и шепчущий психиатр, держались в тени. Клодина их несколько дней вообще не видела, и, только когда они пришли к ним в дом и расселись в теткиной гостиной, она стала догадываться, к чему клонится дело.
Тетя Лили считала, что племянница ушла в кино с Робином смотреть Чарлтона Хе́стона в роли Иисуса Христа, поэтому Клодина без труда пробралась в дом через кухню и стала подслушивать. Говорил в основном детский психиатр, Клодина сразу узнала его младенческий шепоток, а тетя Лили, вся разодетая, в коралловых серьгах и шелковой шали, благоухающая туалетной водой, сидела на самом кончике стула — как только не свалится! — и слушала так внимательно, что даже подвески в ее ушах, казалось, не смели шелохнуться.
— Конечно, мисс Краус, — шептал детский психиатр, — женщина такого необыкновенного ума, как вы, не может не сознавать, что помогла формированию одного из самых одаренных подростков нашего времени. Разумеется, если Клодина сама писала свои дневники.
— Почему вы сделали эту оговорку?
Клодине с ее наблюдательного поста не было видно психиатра, зато в поле ее зрения находился бурно вздымающийся бюст тети Лили и сатанинская усмешка рябого писателя.
— Потому что за все годы моей работы я впервые встречаю такое сочетание глубины и целеустремленности у столь юного существа.
— Но вы забываете, доктор Фиббедж, — Клодине показалось, что именно так тетка назвала психиатра, — вы забываете, что она всегда была очень замкнутым ребенком. У нее всего один настоящий друг, и единственно, с кем она делилась мыслями и говорила о книгах, была я.
— Должен заметить, — вмешался писатель, — что в «Дневнике Клодины» я нахожу ваши мысли, мисс Краус, и ощущаю вашу душу.
Выражение, которое разлилось по лицу тети Лили, поразило Клодину смесью страха, алчности и расчета — точь-в-точь такое выражение появлялось у сидящей на голливудской диете теткиной приятельницы, толстухи Мэри Клемфасс, когда ее искушали где-нибудь в гостях кусочком торта.
— Простите, но… — медленно произнесла тетя Лили. — Мистер Ноулс поверил мне, когда решил печатать дневник, почему же я должна что-то объяснять теперь вам?
— Мистер Ноулс не знал вас так, как знаем мы.
Тетя Лили вспыхнула, и писатель — его звали мистер Крафт — поспешно добавил:
— Нет, нет, я вовсе не хочу сказать, что вы кого-то обманули. Но ведь вы не только умная и тонкая женщина, вы еще и чрезвычайно скромны. Вам, естественно, не хотелось раскрывать, какое огромное влияние вы оказываете на малютку Клодину.
«Малютку»! Клодину чуть не стошнило. Она повернулась, прошла на цыпочках по коридору, бесшумно открыла заднюю дверь и помчалась к Уэлсам. Влетев к ним в кухню без стука, она столкнулась нос к носу с Робином, который стоял посреди комнаты с банкой арахисовой халвы и доставал ее оттуда пальцами.
— Только не говори, что не разговариваешь со мной! — выпалила она, пользуясь тем, что рот у Робина полон. — Ой, что я сейчас слышала! Ты бы на моем месте тоже прибежал посоветоваться.
Рассказ Клодины о тете Лили и ее гостях Робин выслушал вполне спокойно и даже чуть-чуть прикрутил свой транзистор. Но когда она дошла до алчного блеска в теткиных глазах, он поднял руку.
— Стоп! — Он повернул рычажок на полную мощность: «А теперь передаем по вашей просьбе самую популярную мелодию недели — «ПЛАЧУ И РЫДАЮ» в исполнении «Мэдменов» [7]. Потом выключил транзистор и сказал невозмутимо: — Мне все ясно. Эти типы тебя замордуют. Изведут хуже «Битлов».
— Думаешь, я сама не понимаю?
— Сейчас они пока ведут пристрелку. Я слушал передачи по программе Длинного Джона и изучил их технику. Сначала они поговорят с твоими друзьями, потом с твоими врагами, потом с твоей семьей. К тому времени, как они дойдут до тебя, им будет известна о тебе каждая мелочь, и ты будешь чувствовать себя так, будто они читали твои письма или подслушивали, как ты разговариваешь во сне. Вот так-то, Клодина, за все приходится расплачиваться.
— Ах, надоели мне твои нравоучения! Между прочим, эти типы и до тебя доберутся, увидишь.
— Уже добрались. Как ты думаешь, куда они заглянули перед тем, как явиться к вам?
Клодина широко раскрыла глаза.
— И что ты им сказал?
— Ничего особенного. — Вид у Робина был скучающий. — Сказал, что календари я взял у дяди Берджи для наших домиков. Сказал, что понятия не имел, что ты там с ними делала. Сказал, что у тебя богатое воображение, почти как у меня.
— Спасибо.
— Они меня расспрашивали о твоей тетке. А я им сказал, что она самая умная женщина в Фениксе, умнее, чем все наши училки, вместе взятые, включая мисс Бидуэлл.
— Ну, для этого многого не требуется. — Клодина задумалась. — Слушай, у вас есть печенье?
— Только «Ритц».
— Сойдет. — Она запустила руку в протянутую ей Робином коробку. — По-моему, ты что-то придумал.
Робин кивнул.
— Пока все будут считать, что книгу написала ты, житья тебе не дадут. Типы вроде этого Фиббеджа…
— Он доктор.
— А, какая ра! Они в тебя вцепятся мертвой хваткой и начнут изучать, как козявку. Вечно на тебя будут указывать пальцами, учителя начнут тыкать в нос: «Ай-ай-ай, мисс Краус, автор такой книги мог бы написать сочинение и получше». А если ты поступишь в университет…
Клодину передернуло.
