Иногда я оглядывался, так, на всякий случай. Озеров уже наверняка отправился за нами. Он понял, что мы удрали к провалам, просчитал всё и спешил за нами. Озеров быстро по лесу ходит, я думаю, он может даже бежать. Но у меня всё равно есть время. Часа четыре или три.
Упырь болтал.
...Я даже стал изучать испанский язык. Ты слышал про дауншифтинг? Это такие люди, они разбогатели, а потом плюнули на всё и уехали в Доминикану. Они живут в таких хижинах, ловят рыбу и ничего не делают...
Сначала я долго не мог понять, что это с ним. Нет, он, конечно, не отличался молчаливостью и раньше, но теперь вообще будто прорвало его. Наверное, он чувствовал. Люди чувствуют такие вещи, и не только люди, животные тоже. И всё время на меня поглядывал.
...Но у папы тогда не получилось ничего, его как раз повысили, и мы никуда не поехали. А мама поехала на курорт. А я уж и не поехал, мне надо было в школу идти. Слушай, а если вдруг папа узнает, что мы сбежали, как он разозлится! Надо будет ему сказать, что мы случайно заблудились. Давай скажем, что ночью мы услышали, как в нашу палатку кто-то лезет, испугались и убежали, а потом в лесу заблудились...
Я молчал. Я не мог почему-то с ним разговаривать. Мне было противно. И жарко, пот всё время набегал на глаза. И с языком происходило что-то ненормальное, он стал разбухать у основания, а может, это мне уже просто казалось.
...И потом, у нас ничего не получилось. У нас почему-то всегда ничего не получалось. В другой раз мы собирались в Египет, на пирамиды смотреть, я целый год готовился, надо было научиться с трубкой дышать, и я дышал в ванной, даже хорошо научился, но потом мама уехала вдруг в Прагу...
Он болтал, мне даже казалось, что он забыл, что мы идём к провалам искать Секацкого, вёл себя так, будто мы на самом деле в походе. Знакомимся с достопримечательностями, собираем чагу разную, лопух сушим.
...В Праге такие замки, там привидения везде живут...
Вдруг он остановился. Я тоже остановился. Упырь спросил:
Слушай, Никит, а почему именно сейчас они решили к провалам пойти? Ведь и раньше можно было спокойно всё сделать, ведь правильно?
Правильно, — согласился я. — Но, видишь ли, тут многое в одну точку сошлось. Во-первых, собаку с ошейником только недавно обнаружили, а значит, карта появилась совсем недавно. А во-вторых, ракеты.
Ракеты? При чём здесь ракеты?
Ты что, не помнишь, что Вырвиглаз про кладбище рассказывал?
Нет...
От этих пусков трясётся земля, — сказал я. — А от этой тряски наружу вываливается всё, что в земле находится. В Филисове даже кости носорога вывалились.
Носорога?
Ну да, волосатого. Или шерстистого, не знаю, как точно. Там берег реки обвалился, и наружу выступили кости. С провалами то же самое. Так что там могла тоже земля обвалиться, и всё, что под глиняными наносами было, оно и открылось. Метеорит мог запросто проявиться. Поэтому Озеров туда наверняка уже свою банду отправил. Ну или отправит скоро, и мы должны их опередить. Ты же не хочешь, чтобы метеорит достался Озерову?
Он его в музей хочет поместить... — возразил Упырь.
В музей! — усмехнулся я. — В Лондонский музей метеоритов! Продать за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, даже и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают... А земля в последнее время тряслась, отчего там могло всё что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли... Короче, надо идти...
Где-то далеко-далеко завёлся дятел, тук-тук-тук, тупая дробь.
Кукушка. — Упырь поглядел в небо. — Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?
Не знаю, наверное, из-за температуры волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:
Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?
Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки, даже сотни лет жизни.
Классно, — сказал довольный Упырь, — кукушка мне много отсчитала!
Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.
Надо идти, — повторил я.
Ну да, пойдём...
Лес менялся. Он был уже как парк: редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше было на них не наступать.
Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?
Что? — спросил я. — Что ещё?
Волк.
Какой волк?
Двухголовый... — совсем шёпотом сказал Упырь.
Я хихикнул.
Не, я, конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так... Лес тут такой непривычный... Илья говорил, что тут какой-то дух...
Какой ещё Илья? — не понял я.
Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что вообще дух тут всё охраняет...
Не будь похож на Вырвиглаза. Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.
Но мне самому стало не по себе, а может, это было просто от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, уже выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.
Я понимал, что это температура, что это нервы, разыгравшееся воображение, я всё это понимал, но ощущение присутствия не отпускало.
Нет тут никого, — сказал вдруг Упырь.
Что? — не понял я.
Нет никого.
Ты тоже чувствуешь?
Ага. Но нет никого. В лесу часто кажется, что кто-то за тобой смотрит. Это синдром джунглей. Нормально.
Нормально...
А чего ты тогда трясёшься? — спросил Упырь.
Трясусь... Не знаю. Трясусь. Приболел, наверное.
Он ещё про глаза рассказывал... — напомнил Упырь.
Тут я уж не выдержал и огляделся ещё раз. Никаких глаз вокруг не было, не надо нам никаких красных глаз... Почему, собственно, красных? Почему глаза должны быть красными? Лес как лес, светлый, но какой-то при этом мрачный. Или казалось мне это? Ощущение присутствия...
Нет никаких глаз, — твёрдо сказал я. — Пойдём. Пойдём. Или уже передумал?
Нет, не передумал. Просто...
Кто-то настойчиво и нетерпеливо смотрел мне в затылок, я обернулся рывком — и никого. Дерево. Деревья. Между ними какие-то тоненькие и худолистные рябинки в человеческий рост. Всё замерло, застыло.
Что? — уже испуганно спросил Упырь.
Ничего. Всё в порядке. Просто показалось... Что там Вырвиглаз говорил, петуха в жертву надо принести?
Да, чёрного...
Отлично.
Я принялся вытряхивать из карманов петушков, отлитых из чуть подгорелого сахара. Петушков оказалось много, я купил их и сам не заметил, сколько купил, они вываливались на мох.
Петушки... Зачем...
Какая разница? Чёрный петух, петушок? Это тоже в конце концов петух...
И я стал раскидывать леденцы в разные стороны. Глупо. Если бы я посмотрел на себя со стороны неделю назад, я бы, наверное, засмеялся. Суеверия, у нас тут полно суеверий...
И подумал бы, что я дурачок. Дурак.
Надо было собраться. Собраться. Я собрался. В домашней аптечке что-нибудь вчера... От чего только? Грипп, наверное, — простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви... Лимон бы сожрать...
Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.
И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал, и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.
Я на самом деле не бывал у провалов, хотя, если быть честным, добраться до них пробовал, как и большинство местных мальчишек. Ходил, да не дошёл. И не с Вырвиглазом это было, так, с одним типом, мы с ним дружили два лета. Сам он жил в Мурманске, а на каникулы приезжал к бабушке, она тогда ещё жила в доме, в котором живут Соловьёвы. Его звали Дима, он был наполовину слепой, с толстыми очками, возможно, из-за этого в нём жил неистребимый исследовательский дух. Дима, правда, считал, что в провалах обитают фашисты, засевшие тут ещё с войны, и в доказательство показывал вырезку из газеты «Краевые ведомости». В ней рассказывалась история про то, как во время войны над нашим городом по ошибке выбросился немецкий десант.
Из военных объектов у нас тогда были только тушёнковый завод и железнодорожный мост, за неимением лучшего немецкие десантники решили напасть на них. Но из области вызвали смершевцев, они быстро справились с фашистами, загнали их в лес и перебили по одному.
Это, кстати, правда, я потом узнал. Немецкие каски и оружие в краеведческом музее — остатки как раз той экспедиции. Но только мой приятель Дима считал, что их загнали к провалам и совсем не перестреляли, а наоборот — десантники разобрались со смершевцами и спустились в провалы, в тамошние подземные пещеры. Сейчас все эти фашисты уже давно померли, но оружие их так и осталось внизу, и его легко достать.
