Дима хотел себе каску и пулемёт, а я хотел взять себе автомат. Зачем-то. Хотя мог прожить и без автомата. Мы пробирались к провалам, но не срослось, поскольку на полпути Димка встретил в одной из поперечных канав мотоциклетный двигатель без одного цилиндра, Димка загорелся этим двигателем, и мы до вечера тащили его домой, а когда этот двигатель увидела бабушка Димки, то разозлилась и велела нам тащить его обратно.
Больше мы к провалам не ходили. К тому же Димка решил строить полосу препятствий для тренировок на спецназовский манер.
Что-то я развспоминался, вспомнил этого Димку, зачем? Хорошо, что мы туда тогда не попали, провалы — опасная штука, это Озеров правильно сказал...
Мы приближались. Я начинал чувствовать усталость, продвигаться стало тяжелее — под мхом объявились округлые плоские камни, эти камни были будто масляные, и я часто оскальзывался. Упырь реже. Ещё бы — у него ведь суперкроссы, на каких-то, наверное, осьминожках или ещё чем. Подошва пружинит, облегчает хождение.
Но и Упырю было тоже нелегко — на носу болталась прозрачная капля, пот, Упырю жарко, Упырь устал.
А я и вообще... Руки болели, и колени стали болеть, будто кто-то насыпал в них песка, и было ещё верное доказательство того, что я был болен: когда я поворачивал голову, то чувствовал, как мозг на чуть-чуть, но отстаёт от черепа. Голова наполнилась жидкостью, и мозг болтался в ней независимо от остального. Поганое ощущение, самое поганое во всех болезнях. Значит, грипп. У меня всегда такой грипп, причём он возникает сам по себе, стоит мне хорошенько простыть или промокнуть, видимо, бациллы гриппа живут во мне, и стоит немного дать им волю, как они вырываются. А потом всё происходит стремительно: болезнь накидывается и жрёт, день или два дня я валяюсь, и вдруг резко, с испариной, отпускает.
И судя по уже начавшему отслаиваться мозгу, я был близок к пиковой форме. Это от нервов. Нервы расшатались, подтолкнули болезнь...
Хочешь шоколадку? — спросил вдруг Упырь.
Нет, — ответил я. — Не хочу, спасибо, что-то нет аппетита... Башка трещит. Надо придумать... придумать, что врать будем?
То есть?
То есть Озеров не дурак. Он уже наверняка понял, куда мы двинули. Так что скоро будет здесь. Надо ему сказать...
Скажем, что заблудились.
Не пойдёт. — Я отрицательно помотал головой, это было больно.
Упырь стоял, разинув рот, нижняя, похожая на U губа оттянулась ещё дальше. Гадость со мной, меня сопровождает гадость, ползёт за мной, цепляет липким щупальцем, почему...
Не пойдёт. Озеров не поверит, что мы заблудились, надо сказать ему... Ладно, потом подумаем, что сказать... А это что?
Только сейчас я увидел — совсем недалеко от нас, шагах в... не знаю, недалеко, виднелась широкая, метров в двадцать, конусообразная воронка. Такие бывают у муравьиных львов, только они в песке свои воронки раскапывают, а эта была во мху, тут, наверное, жил лосиный лев...
Там лев, — указал пальцем я.
Ты что? — Упырь потрогал меня за плечо. — Какой лев ещё...
Муравьиный лев, очень похоже...
На какого ещё льва? — Упырь принялся вглядываться мне в глаза. —Тут ещё львы, что ли...
Проехали, — отмахнулся я. — Это я к тому, что форма такая, будто снизу кто-то тянет...
Это что, и есть провал? — спросил Упырь.
Да. Но это новый, ещё не успел как следует провалиться. Это как ловушка, сверху мох и земля, а под ними пустота, если наступить, то можно ухнуть. Идёт лось или медведь, проваливается, и получается дыра. Вообще-то тут везде камень, а на нём почва наросла и мох. А так — скалы. Настоящие провалы должны быть с каменистыми краями, настоящие провалы дальше. Рядом тут уже. Пойдём, пока не поздно...
Озеров не будет ругаться, — сказал вдруг Упырь.
Почему это?
Я знаю.
Глаза его сузились. Ну да, Озеров же не дурак; конечно же, он знает, кто такой Упырь, чей он сынуля. Поэтому шибко ругаться не будет. Это правильно.
Надо обойти. — Я указал на воронку. — Справа.
Мы стали обходить. Вообще, жутко было. Мне всё
казалось, что вот-вот под ногами разверзнется пропасть и я полечу куда-то в вечную тьму... Во тьму. Никто не найдёт. Никогда.
Может, вернёмся? — спросил Упырь.
Почему?
Не знаю... Как-то не по себе мне...
Я ему ничего не ответил. Я уже видел провал. Настоящий. Вернее, не видел, а как-то предчувствовал, что ли. Он был впереди. Какое-то неуловимое для глаза, но вполне ощутимое понижение, сдвиг в температуре воздуха, тишина вокруг. Была тишина. Сердце у меня стучало, и горло тоже стучало, будто кто-то сжимал шею горячей рукой. Мне даже стало страшно — а вдруг Упырь услышит меня, не мои шаги, а моё сердце, которое просто взбесилось.
Тут уже рядом, — сказал я. — Зачем возвращаться?
Да, действительно, — согласился Упырь. — Глупо... Такой путь проделать — и всё зря...
Упырь почесал лоб, подумал и сказал:
Ерунда. Конечно же, ерунда, нервы. Пойдём.
Он улыбнулся и поёжился.
Провал должен был возникнуть неожиданно, говорили так. Почему многие падают в него — потому, что он прыгает, как зверь. И не успеваешь даже сделать шаг назад, голова кружится — и всё, полетел... Тьма.
Я сбросил рюкзак, надо подойти налегке, мало ли что, вдруг придётся побарахтаться. Скорее всего, мне не придётся ничего делать, скорее всего, его слизнёт с краю, говорят, так всегда случается, провал прыгает, от него не увернуться.
Я сбросил куртку.
Упырь шагал вперёд. Катился, как мячик. А потом остановился. И я тоже остановился, в нескольких метрах от него.
Провал, — прошептал он. — Видишь?
Я видел.
Настоящий, — подтвердил я. — Сделаем так...
Дыхание перехватило, я взял фляжку, отхлебнул,
но проглотить воду не смог, выплюнул, левое плечо проткнул ледяной штырь, я болтался на нём, как муха, больно.
Огляделся. Справа был ещё один провал, недалеко. То, что надо, как раз.
Я вытер рукавом пот, рукав почти промок.
Сделаем так, — сказал я, — будем обследовать их постепенно, один за другим. Но их тут много вообще-то, так что ты иди к этому, а я — к тому. Надо подойти как можно ближе и посмотреть вниз... Ты понял?
Понял.
Ну, тогда пойдём. Ты налево, я направо. Не спеши.
Скользких камней стало больше, мне казалось, что они блестят и пускают в меня солнечные зайчики. Мне бы сейчас поспать хорошенько, если бы я отоспался, то мне стало бы гораздо лучше, я знаю.
Я повернулся и направился к правому. Оглядывался, даже не оглядывался, а смотрел всё время на Упыря. Он немного постоял, потом пошагал в нужную сторону.
Осторожнее! — посоветовал я. — Камни скользкие...
Упырь сделал несколько шагов, замер на секунду и двинулся тоже. Он не торопился, двигался как-то деревянно, как-то механически, будто робот. Остановился, опять остановился, ну что же такое, почему это всё никак не кончится!!!
Я рванул к нему. Собравшись, скопив в кулак всё, что ещё осталось. Бежал, запинался, упал, разодрав о камень руку. Упырь мялся, оглядывался назад, будто вляпался в смолу.
Я подбежал близко, вплотную почти, так что он даже отшатнулся, точно я был чудищем каким.
Ну что? Что опять?! Так мы тут до вечера протопчемся, Озеров уже идёт по следу...
Страшно, — признался Упырь. — Страшно...
И уставился на меня. И мне захотелось взять, схватить его за шкирку, треснуть в лоб и тащить, тащить туда, к обрыву.
Да чего страшного-то? Подходишь, смотришь, а если чего увидишь, то мне свистишь... А я в свой провал провалюсь... тьфу ты, блин, совсем уже всё... Посмотрю в свой провал. Встретимся через пять минут...
Упырь не двигался.
Ну ладно, — сказал я. — Ты же сам сказал — зря, что ли, в такую даль тащились? Ты же сам хотел на эти провалы...
Я не знаю всё-таки...
Давай! — рявкнул я. — Пошёл! Пошёл...
Голова стремительно наливалась болью, в глаза
протекала красная муть, зубы болели, всё болело.
Пошёл!
Я смотрел на Упыря и никак не мог понять. Или глазам поверить, что ли... С ним случилось что-то. Или мне так казалось уже, не знаю. Лицо у него как-то изменилось. Расправилось, что ли...
Зачем всё так?
Будто взяли это упырское лицо, и помыли водой с серебром, и отразили в кривом зеркале, и всё выправилось — был Упырь, стал Денис. Человек.
Ничего, — сказал я. — Всё будет в порядке, поверь мне. Давай. Иди. Иди!
Упырь вздрогнул.
Сейчас он пойдёт.
Провалы ведь чем ещё опасны — края у них неустойчивые. Или берега у них неустойчивые. Они нависают, да, нависают, легко обрушаются, провалы прыгают...
Легко. Меня тошнило. Сильно. Я чувствовал, ещё чуть-чуть — и меня вывернет на синий-синий, сиреневый мох. Что, может, я упаду даже.
Упырь сморщился, сказал:
Мне Катя сказала, что ты со мной стал дружить только потому, что хочешь в институт поступить. Это правда?
