Ознакомительная версия.
— Вот оно, времечко, как бежит, — проговорил Герасим, подымаясь с последнего «отдыха». — Ведь больше трех месяцев ушло, как мы Москву оставили.
— Летом завсегда скоро время идет, — заметил Рыжик, — летом и полежишь, и покупаешься, и вздремнешь в лесочке, ну, и не видишь, как время бежит… Так это вон тот город и есть Нижний? — переменил он разговор.
— Он самый, голубчик. Город наш хороший и древний. На двух реках стоит.
— Как — на двух?
— На Оке да на Волге. Обе они, как сестрицы, подошли друг к другу и слились вместе.
— А какая из них больше: Ока или Волга?
Герасим при этом вопросе рассмеялся тихим мелким смехом.
— Экий ты какой! — проговорил он сквозь смех, и вся его фигура, медленно выступавшая вперед, закачалась, как маятник. — Да разве можно Волгу и вдруг с Окой сравнить? Ока — река, Волга — царь-река! Вот она какая, наша матушка Волга! Такой реки во всем мире не найти. По дороге она нам не такой казалась, а вот придем сейчас в Нижний, да поднимемся на Косу, да оттуда как глянем вниз, вот тогда и ты поймешь, какая такая есть на свете река Волга, про которую, как про мать родную, говорят.
— А какая это Коса? — спросил Рыжик.
— В кремле она, ужо увидишь.
Часа через два Санька стоял на знаменитой Косе и в безмолвном восхищении смотрел на необъятную равнину, убегавшую в бесконечную даль. Здесь было на что смотреть.
На широкой поверхности обеих рек, точно по стеклу, скользили тысячи судов. С высоты кремля огромные, как дома, пароходы казались маленькими, а лодки — игрушечными. Сама Волга широкой сверкающей полосой мчалась в степь, разрезав землю на две части.
— А куда она идет? — после долгого молчания спросил у Герасима Рыжик.
— Волга-то? Она, голубушка, далеко ушла, до самого моря…
— Вот так река! Даже глазам больно стало глядеть, — проговорил Санька, а затем спросил: — А где же ярмарка?
— Ярмарка вон где, за мостом…
— Ты пойдешь туда?
— Пойду, голубчик, потому мне домой через ярмарку надо: мы за вокзалом живем.
— Ты сегодня домой пойдешь?
— Сегодня, голубчик, сегодня.
Санька взглянул и умолк. Ему вдруг сделалось невыразимо грустно. Сегодня он должен был расстаться с Герасимом, к которому уже успел привязаться всей душой.
«Вот он домой пришел, а я?..» — думал Рыжик про себя, и чувство зависти невольно овладело им. «У всех есть дом, — продолжал он думать, — есть дорога, а у меня ни родных, ни пути, ни дороги…»
Печаль росла в душе Саньки, и он всю дорогу до самой ярмарки слова не вымолвил.
— Вот и ярмарка! — сказал Герасим, когда они прошли мост.
— Какая это ярмарка!.. — недовольным тоном проговорил Санька. — В Москве на любой улице больше народу. Да и дома здесь как в городе, а не как на ярмарке…
Его настроение духа немного улучшилось только тогда, когда они стали подходить к балаганам. Еще издали Санька услыхал какое-то гуденье и невольно ускорил шаги. А когда он увидал площадь, битком набитую людьми, увидал флаги на шестах балаганов и услыхал барабанный бой и хриплые звуки шарманки, он схватил Герасима за руку и врезался в толпу, как камень в воду. Громадная, многочисленная толпа слилась в одну плотную живую массу и почти незаметно двигалась то взад, то вперед. Перед толпой выстроилось в ряд не менее десяти балаганов, театров, каруселей.
Перед каждым балаганом на высоких деревянных помостах стояли «артисты» и зазывали публику.
Среди «артистов» были и клоуны с выпачканными мелом и сажей лицами, и певцы, осипшие и мокрые от пота, и певицы в коротеньких юбках, и музыканты-гармонисты, и фокусники, и балалаечники в лаптях… И на всех этих «артистах» и на их костюмах, на самих балаганах лежала печать нищеты и убожества. Толпа, обожженная горячим июльским солнцем, с жадностью ловила каждый жест паяцев, каждое слово. Стоило какому-нибудь клоуну упасть или высунуть язык, как она немедленно отвечала ему одобрительным смехом. Сначала первые ряды засмеются, потом волна смеха прокатится дальше и вся толпа загудит так, что и не разберешь: смеется эта масса людей или рычит. Только по отдельным лицам можно было догадаться, что толпе весело. Вон молодая круглолицая баба, в ситцевом платочке с красными, как кровь, цветами, быстро, как белка, грызет подсолнухи белыми, крепкими зубами и смеется тихим внутренним смехом. Она заражает стоящую рядом старуху, у которой смех густо сбил морщины на впалых, сухих щеках и обнажил беззубые десны. А вон, как безумный, заливается молодой деревенский парень, а ему вторит маленькая босоногая девчонка, которую смешит не клоун, а этот наивный парень.
Площадь вся залита ярким, знойным светом, живет полной жизнью.
Смех и говор толпы, песни и крики «артистов», оглушительные марши шарманок и военных оркестров, барабанная дробь и крики осла из зверинца слились в один сплошной сильный гул, в котором нет возможности разобраться.
Санька, попав в это царство зрелищ, смеха и веселья, почувствовал себя, как рыба в воде. Бедный Герасим едва за ним поспевал.
— Вот здесь посмотрим… А гляди-ка, что такое?.. Вот так рожа!.. — беспрерывно повторял Рыжик, перебегая от одного зрелища к другому.
Перед одним из балаганов на узеньких деревянных мостках проделывали разные штуки акробаты — отец и сын, как говорили в толпе. Отец был старик высокого роста, лысый и костлявый, а сын — малокровный, бледный мальчик лет семи, с большими наивными глазами и синими жилками на исхудалом лице. Старик был одет в убогое трико, которое прилипло к его мокрому, потному телу. Это трико когда-то было кремовое, но от времени и грязных пятен оно сделалось серым; во многих местах оно было заштопано, зачинено и свидетельствовало о крайней бедности. Тело акробата от старости уже не гнулось, и он, как легко можно было догадаться, нестерпимо страдал, когда из-за куска хлеба в угоду толпе должен был сгибаться и ходить колесом. Когда Санька подошел к балагану, старый акробат, стоя затылком к толпе, медленно и с трудом выгибал назад туловище. На оголенных загорелых руках жилы вздулись и сделались синими, лицо опрокинулось к спине. Лицо это, плохо выбритое, с жидкими длинными усами, по мере того как опускалось к ногам, становилось коричневым, а глаза, смотревшие в небо, и острый подбородок наливались кровью. С большим трудом старику удалось достать помост и таким образом представить из себя нечто вроде колеса. В этой неестественной позе старик был ужасен. Его лысая голова почти касалась досок, на которых он стоял; сухие ребра, будто обручи, отчетливо выступали сквозь мокрое и грязное трико. Акробат тяжело дышал, и выгнутые в дугу живот, грудь и длинные, худые ноги лихорадочно и нервно дрожали… Вдруг сын акробата всплеснул ручонками, вскрикнул и одним прыжком вскочил отцу на живот, где и принялся показывать разные штуки. Толпа приходила в восторг от этих жалких людей и как будто радовалась их страданиям. А рядом с акробатом стоял толстый, безобразный клоун с выпачканным лицом и дурацким колпаком на голове. Он рукой вертел перед животом своим, изображая шарманку, и хриплым голосом выкрикивал песню собственного сочинения, глупую и чрезвычайно бессмысленную.
А рядом, перед другим балаганом, лезли из кожи «артисты»-конкуренты, всячески стараясь привлечь внимание зрителей на свою сторону.
У Рыжика глаза разбегались, и он не знал, на что раньше смотреть. У него даже зародилась надежда самому попасть в число «артистов».
— Послушай, голубчик, — обратился к нему Герасим, — мне домой пора. Прощай и не поминай лихом…
— Ты что, домой? — на минуту остановился Санька. — Ну, прощай, спасибо!.. А я, кажись, поступлю куда-нибудь здесь, — добавил Рыжик и указал глазами на балаганы.
Спутники расстались.
Санька крепко пожал другу руку и сейчас же повернул в другую сторону. Но не успел он сделать и двух шагов, как услыхал позади себя какой-то гул и необычайный шум. Рыжик оглянулся и увидал, что толпа чем-то встревожилась. Санька, как большой любитель всякого рода скандалов, бросился назад. На бегу он успел схватить несколько отдельных восклицаний и фраз:
— Фокусника задавило…
— Не одного… Весь тиятер провалился…
— Доски-то проломились, ну и того…
Эти отрывочные разговоры еще сильнее раздразнили любопытство Рыжика, и он энергичней заработал локтями. Минуты через две он был уже на месте происшествия.
Случилось вот что. Вся труппа «франко-русского театра» стояла на мостках и зазывала публику. Вдруг доски обломились, и вся труппа вместе с помостом упала на землю. Все думали, что все обошлось благополучно: «артисты» со смехом вскочили на ноги и посылали воздушные поцелуи, делая вид, что все случившееся входило в «программу». Толпа неистово захохотала, а некоторые захлопали в ладоши и закричали «бис», как вдруг из-под досок раздались чьи-то стоны. Сухощавая кассирша, в маленькой шляпке с гусиным пером, первая услыхала эти стоны и подняла тревогу. Оказалось, что фокусник того же театра проходил под мостками в тот момент, когда последние обломились. Он не успел отскочить и был задавлен.
Ознакомительная версия.
