— Понимаешь, мы не успеем побыть у водяного колеса. Они двинулись дальше сквозь заросли папоротников. Орельен молчал. Хоть бы он сказал что-нибудь, пусть даже обругал ее как следует, только бы не оставлял одну, совсем одну в этом гнетущем молчании!
— А знаешь, Орельен, твоя чашка очень красивая!
Он обернулся с недоверчивым видом, но выражение лица Катрин, по-видимому, успокоило его, и он улыбнулся ей своей светлой улыбкой.
Они свернули влево и вышли на берег канала с черной водой, обсаженного с обеих сторон старыми каштанами, который привел их прямо к мельнице.
Водяные лилии и кувшинки расстилали на темной воде свои круглые плотные листья, по которым, казалось, можно было перейти, как по мосткам, на другой берег.
— Совсем как канал в Жалада, куда я однажды упала, когда была совсем маленькой.
Орельен взглянул на Катрин, зрачки его расширились от испуга. Он порывисто схватил ее за руку, словно она собиралась снова свалиться в воду, и стиснул кисть так крепко, что девочка вскрикнула. Орельен ослабил хватку, но не выпустил ее руки.
— Ты могла утонуть, Кати…
— Наверняка. Меня спас тогда мой плащ — он развернулся на воде, как лист кувшинки, и удержал меня на поверхности… А потом течение прибило меня к берегу…
— Боже мой! Боже мой! — испуганно повторял Орельен.
Смешно было смотреть на его лицо с высоко поднятыми бровями и широко раскрытыми глазами, а главное, слышать, как он повторяет свое «боже мой» — он, который, по примеру папаши Лартига, всегда утверждал, что не верит ни в бога, ни в черта!
Они побрели вдоль берега канала. Орельен старался идти с края, ближе к воде, оттесняя Катрин от берега. Скоро они дошли до конца канала, где белая от пены вода с шумом низвергалась вниз и падала на огромное черное колесо, приводя его в движение. И тут Катрин, обманув бдительность Орельена, вдруг шагнула к самому берегу и наклонилась над кипящей водой. Обернувшись, она увидела лицо мальчика, бледное и застывшее, словно маска. Срывающимся голосом он попросил ее отойти от водяной пучины. Катрин попятилась. Значит, он тоже боится, что она может исчезнуть из его жизни? Да, боится… как боялась и она, когда, открыв глаза в зеленых джунглях папоротников, не увидела впереди его стриженого затылка. Это двойное открытие взволновало Катрин: значит, можно чувствовать к чужому человеку такую же сильную привязанность, как к родному брату?
Она ощутила одновременно счастье, тревогу и грусть, открыв, сама того не подозревая, какое место занимает в жизни Орельена, Они уселись у подножия старой акации, простиравшей свои ветви над пенящимся водопадом.
— И это колесо крутит все машины на фабрике?
Как будто это не было и без того ясно! Но Катрин чувствовала, что должна во что бы то ни стало заговорить, нарушить тяготевшее над ними молчание.
— Ну да… Потому-то король и приказал построить фабрику у воды. Только вот машин у нас не так уж много. Говорят, в Лиможе есть фабрики в пять, десять раз больше нашей, с огромными паровыми котлами, которые вертят множество машин.
— А правда, что сам король приезжал раньше сюда?
— Может, и не сам король, но его люди…
Катрин знала: вскоре после того, как жена аптекаря из Ла Ноайли нашла близ города белую глину — каолин, прапрадед Эмильенны Дезарриж основал в Ла Ноайли фарфоровую фабрику, назвав ее Королевской. Более ста лет фабрика принадлежала предкам Эмильенны. Катрин жалела, что этому теперь пришел конец, а то молодая барышня приезжала бы хоть изредка на фабрику и обходила мастерские; наверное, она обратила бы внимание, как ловко приклеивает Катрин тоненькие, изящно изогнутые ручки к дорогим чашкам.
Однажды утром Эмильенна и ее мать оделись во все черное. Катрин удивилась этому неожиданному трауру. И тогда Эмильенна объяснила ей:
— Мы идем на заупокойную мессу по Людовику Шестнадцатому. Каждый год мама заказывает мессу за упокой души короля.
Когда Катрин принесла полдник, Эмильенна, блестя глазами, сказала маленькой служанке:
— В этом году народу в церкви было гораздо больше, чем обычно. Мама говорит, что это добрый знак. Король скоро вернется на трон и вернет нам фабрику.
«Странно, — подумала Катрин, — разве может мертвый король, по которому служат заупокойную мессу, вернуться на трон?» Она поделилась своим недоумением с Франсуа, но брат ничего не смог разъяснить ей. В ближайшее воскресенье он, не обращая внимания на яростные знаки, которые делала ему Катрин, рассказал всю историю дядюшке Батисту. Старый рабочий расхохотался:
— Я не над вами смеюсь, ребятишки! Я смеюсь над этими бедными барыньками с их глупыми мечтами. Нет, он не вернется больше, их возлюбленный монарх, ни мертвый, ни живой! Помолчав немного, дядюшка Батист продолжал: — Людовик Шестнадцатый — тю-тю! — наши предки оттяпали ему башку! В детстве я знавал старого сапожника, который в тот день стоял на часах у гильотины. Не может быть и речи о том, чтобы этот Людовик снова вернулся в наш мир. Но знатные дамочки с Верха надеются, что один из его внучатых племянников когда-нибудь захватит власть. Если такое произойдет, я в тот же день обязуюсь подарить им белую ворону, такую же белую, как их королевское знамя!
Насмешливые слова старика возмутили Катрин, и даже теперь, вспоминая их, она не может удержаться от негодования. Откуда дядюшке Батисту знать, что белому знамени не суждено в один прекрасный день взвиться вновь над Королевской фабрикой, как было когда-то?..
— Кати, нам пора возвращаться!
Катрин положила руку на колено Орельена. Луч солнца упал на ее пальцы, и они просвечивали розовым на темном фоне потертого и заплатанного вельвета, обтягивавшего колено мальчика.
— Да, пора возвращаться, — ответила она, но даже не шевельнулась, убаюканная теплым воздухом летнего вечера и монотонным шумом воды, падавшей на фабричное колесо.
Она продолжала сидеть без сил, без воли, любуясь игрой солнечного света на своих пальцах и темном вельвете. Постепенно ей начало казаться, что ногти ее превратились в драгоценные камни, а темный вельвет — в черный бархатный футляр для этих драгоценностей. Но солнечный луч переместился вправо — и чары рассеялись. Осталась полудетская рука с обломанными ногтями, уже обезображенная тяжелой работой, и дешевая поношенная материя, заштопанная и залатанная.
Резким движением Катрин сняла руку с колена Орельена и, вскочив с места, принялась бегать, прыгать с ноги на ногу, громко приговаривая веселые детские считалки, которые так любили Клотильда и Туанон.
Некоторое время Орельен молча ускорял шаг, едва поспевая за бежавшей Катрин. Но скоро ее безудержное веселье передалось ему, и он тоже запрыгал, засвистел. Запыхавшиеся, ошалевшие от бега, они выскочили на опушку каштановой рощи как раз у края откоса, круто спускавшегося к красно-белой дороге.
Отдышавшись немного, Катрин и Орельен сбежали по откосу на дорогу.
Катрин попыталась сделать еще одно танцевальное па, но, смутившись, тут же остановилась. Словно угадывая ее мысли, Орельен тоже подтянулся и обрел привычный серьезный вид.
— Как бы нас не увидели… — пробормотал он, — сторож, а то и сам хозяин, или какой-нибудь горновщик, заступающий в ночную смену… — И, выпрямившись, Орельен степенно добавил: — Мы с тобой теперь рабочие, понимаешь?
Катрин тоже испытывала чувство гордости от сознания, что трудится на фабрике. Но первые дни достались ей нелегко. Она так мечтала о работе, которая обеспечила бы нужды ее близких и не разлучила бы ее с Эмильенной. И вот теперь…
Всей этой истории могло и не быть, если бы не Матильда, краснолицая горничная, и ее покровительница, мадемуазель Рашель. События разыгрались через пять или шесть дней после того майского вечера, когда Катрин застала Орельена на церковной паперти. Открытие это произвело на девочку тягостное впечатление, и, быть может, поэтому послеобеденное время, которое она проводила ежедневно в обществе Эмильенны, казалось ей еще прекраснее, чем прежде.
Смолистый запах голубого кедра смешивался с густым ароматом роз из соседнего розария. Время от времени Катрин поднимала глаза от простыни, которую вышивала, и бросала взгляд на Эмильенну, сидевшую напротив. Молодая девушка держала в одной руке кружевной зонтик, а в другой открытую книгу, которая поглощала все ее внимание, так что она порой даже задерживала дыхание. Катрин испытывала восхищение и зависть перед книгой, целиком захватившей строптивое воображение Эмильенны. Какое неведомое очарование таилось в этих страницах — очарование, которое ей никогда не суждено узнать?..
Наконец Эмильенна захлопнула книгу и некоторое время сидела молча, словно видела перед собой события и героев прочитанного романа. Затем снова открыла книгу, рассеянно перелистала ее и вдруг резким движением швырнула в траву. — Жизнь совсем не похожа на книги!
