На завод мы ехали в трамвае. Ребята, перебивая друг друга, объясняли мне, где мы едем.
— Красивый город, верно? — спросил Коля.
Я ответил не сразу.
— Юра, брат, повидал всякие города, — сказал Алексей Коле. — Это ты, кроме Ростова, света не видел.
— А Балаклава? — задиристо сказал Коля.
— Мы его зовем «Клава из Балаклавы», — пояснил мне Алексей. — Он в Балаклаве родился.
Ребята мне нравились, но я не мог унять волнения. У входа в цех нас поджидали еще пять человек, среди них была одна девушка.
— Соня Бровкина, — сказал Коля и добавил: — Такая фамилия дана ей за ее соболиные брови.
У девушки действительно были удивительные брови — черные, длинные, пушистые.
Мы расселись на груде досок, и Алексей сказал:
— Вопрос один — о новом нашем товарище Юре Коробцове. Мы должны разъяснить ему, кто мы, что делаем, какие задачи перед собой ставим.
— Как у тебя с образованием? — строго спросила Соня.
— Пять классов здешней ростовской школы еще до войны, и все, — ответил я.
— Значит, надо поступать в вечернюю школу, — так же строго сказала Соня. — У нас в бригаде все учатся, все должны получить среднее образование. А бригадир уже в вечернем институте занимается.
— Со школой не проблема, — сказал Алексей.
— Насчет выработки… — заговорил угрюмый парень в потрепанном черном кителе. — Мы из смены в смену меньше ста трех процентов не даем. Это значит — работать надо ответственно…
— Погоди ты, — остановил его Алексей. — Юре сперва нужно станок освоить. На это клади неделю — не меньше.
— А план на него ведь будут давать?
— Ну и что! Поднажмем всей бригадой и будем пока выполнять и его норму.
Потом мы прошли в цех, и Алексей подвел меня к станку:
— Кумекаешь хоть маленько?
Станок был похож на тот, на котором я проходил обучение, но с дополнительным полуавтоматическим устройством. Только к концу смены я самостоятельно обточил болт. Автоматика, которая в объяснениях бригадира выглядела сплошной радостью токаря, для меня обернулась сплошной мукой. Станок думал и действовал быстрей меня.
— Ничего, Юра, ничего, — утешал Алексей. — Главное у тебя есть — ты кумекаешь, что к чему. Дня два-три, и дело пойдет…
После смены бригада в полном составе повела меня в общежитие, которое находилось недалеко от завода. Это был новый пятиэтажный дом. Шестеро ребят занимали две комнаты.
Меня поселили в комнату с маленьким Колей, Леонидом и бывшим матросом Кириллом.
Вскоре все они ушли в вечернюю школу. У меня болело все тело, и я прилег.
Я думал о том, что мистер Глен, как всегда, оказался прав. Он говорил, если я буду вести себя правильно, я обоснуюсь здесь без всяких трудностей. Значит, я имел все основания быть довольным собой.
Когда я проснулся, в комнате царил полумрак. За столом сидели ребята, ужинали и тихо разговаривали.
— Проснется, объясним ему, что убираемся сами, по очереди, — сказал Коля.
— Но он же до получки ничего не даст на шамовку, — сказал, немного заикаясь, Леонид.
— Разложим на троих, потом отдаст, — пробасил Кирилл. — Но в дальнейшем чтоб все было на равных. Я не согласен с Сонькой, что мы должны нянчиться с ним, как с больным сироткой. Парень он крепкий, и, если в башке у него мозги, он сам все поймет.
— Не забудь — он вырос на чужой закваске, — сказал Леонид.
— Пусть сама Сонька и занимается с ним, — сказал Коля.
— Три часа отхрапел, можно будить. — Кирилл встал из-за стола и подошел ко мне.
Я закрыл глаза.
— Юра, подъем, — произнес он басом у самого моего уха. — Ужин на столе.
Когда я сел к столу и принялся за яичницу с колбасой, Кирилл спросил:
— А ты готовить умеешь?
— Не приходилось.
— Ты все же присмотрись, как мы готовим, — добродушно сказал Кирилл.
За чаем Коля попросил:
— Рассказал бы ты нам, Юра, как там, в капитализме, жмут рабочего человека.
— Я этого не видел, — сказал я и увидел удивленные взгляды ребят. — Ну, правда не видел!
— Как это — не видел? — возмутился Кирилл. — Сам работал у станка и не видел?
— Может, ты не знаешь, как капиталист делает свое богатство? — спросил Коля.
Я молчал. Леонид, не замечая, что Кирилл делает ему какие-то знаки, продолжал:
— Да ты что, слепой, что ли? Там же все построено на том, что тысячи людей работают, обливаясь соленым потом, а богатства, которые они создают, неизвестно почему присваивает один человек — хозяин.
— Как это — неизвестно почему? В Германии, например, есть такой промышленник Крупп, — сказал я.
— Знаем, Альфред Крупп, — уточнил Кирилл.
— Немцы с его именем связывают всю историю могущества Германии, — сказал я, вспомнив, с каким уважением о династии Круппов говорил немецкий рабочий дядюшка Линнель, который учил меня токарному делу.
— Да, на пушках стояла марка Круппа, — согласился Леонид. — Но чьи руки делали эти пушки? Круппа, что ли? Вот же в чем соль.
— А меня в той жизни больше всего возмущает безработица! — заявил Коля. — В самой хваленой стране Америке — миллионы рабочих рук не имеют дела. Да если бы у нас в каком-нибудь самом занюханном городишке обнаружилось что-нибудь похожее, сразу сняли бы все руководство. Ты знаешь, что в нашей стране нет безработицы?
— Нет, не знаю, — ответил я.
— Вот это да! — воскликнул Коля. — Да ты — сплошная темнота!
Все засмеялись, а Кирилл сказал:
— Видно, нашему Юре всерьез надо мозги вправлять.
Ребята стали укладываться.
Я лежал с открытыми глазами и думал…
На первый взгляд, это было смешно, что ребята, которые дальше своего Ростова нигде не бывали, разъясняют мне, какая жизнь там, на Западе. Но я действительно никогда не задумывался над тем, что они мне сегодня говорили… Конечно, от всего этого легко отмахнуться с помощью волшебного словечка «пропаганда». Но я не мог заподозрить, что эти ребята занимаются пропагандой. Они — простые парни, я видел, как они работают и как живут. Интересно, есть ли среди них коммунисты? Нет, ни один из них даже намеком не походил на образ коммуниста, созданный в моем воображении мистером Гленом и другими учителями… Значит, я борец за освобождение этих ребят от ига коммунизма? Но пока я не заметил, чтобы они чувствовали себя порабощенными…
Все было не ясно. Впрочем, мало сказать — не ясно. Все было не так, как должно быть, если то, чему меня учили, считать правдой. «Просто я рано начал делать выводы, — подумал я. — Я еще очень мало знаю».
В воскресенье мы спали очень долго — досыта. Не вставали, нежились в постелях. Коля рассказывал свой сон:
— И, представьте мой ужас, я обнаруживаю, что Сонька моя жена и пилит меня, что я к ней невнимательный. Приснится же такая ересь!
— Человеку всегда снится про то, о чем он думает, — заметил Леонид.
— Дурила ты, — обиделся Коля. — Для того чтобы я женился на ней, нужно, чтобы земля наизнанку вывернулась. Она же сущая зануда — воспитывает всех напропалую.
— Между прочим, чего тебе, Коля, не хватает, так это воспитания, — сказал Кирилл. — А Соня из тебя, смотришь, человека бы сделала.
— Я и без того не собака, — отпарировал Коля.
В этот момент в комнату вошел Алексей. Он присел на мою кровать.
— Сейчас будет машина, в завкоме выхлопотал, поезжай искать свой дом, — сказал он. — Может, и знакомых найдешь.
Я начал торопливо одеваться.
Машину, которая имела сразу два прозвища — «газик» и «козел», — вел паренек лет двадцати.
— Зови меня Кузя, и вся музыка, — сказал он, когда мы знакомились.
Он уверенно гнал свой «газик» по уличкам и переулкам, чуть притормаживая на поворотах.
— Овражий переулок? Будет тебе Овражий переулок! — приговаривал он, продолжая петлять по городу.
Собираясь в Россию, я, конечно, не раз думал о том, что мне предстоит побывать на улице своего детства, а может быть, в родном доме. Эта мысль не выходила из головы с тех пор, как я приехал в Ростов. Я каждый день собирался туда пойти, потом откладывал и постепенно стал думать об этом спокойнее.
А теперь этого свидания с детством ничто уже не могло предотвратить. И я был рад этому. В конце концов, это нужно было и для дела. Но мне становилось все страшнее…
Никогда не забуду этого мгновения — машина делает крутой поворот и останавливается. Я смотрю прямо перед собой и чувствую, как сердце у меня сжимается, а затем бьется такими частыми толчками, что я невольно прижимаю руку к груди.
— Вот он, твой Овражий, будь он неладен! — слышу я словно издалека голос Кузи.
Мы остановились в начале улицы. Я видел ее всю, вплоть до взгорка, за которым угадывался Дон. Вон дом тети Лены. А справа — чуть наискосок — Пал Самсоныча. Все как было — даже скамеечка у забора. А впереди слева стоял мой дом, мой родной дом — точно такой, каким я его помнил. Не отрываясь, смотрел я на него… В какое-то мгновение мне вдруг почудилось, что я побегу сейчас домой, к маме, и она скажет; «Мой руки, сынок, будем обедать»… Я слышу голос Кузи:
