— Здрасти, — сказал он нам.
— Здравствуйте, — поздоровалась в ответ мама, отошла от окна и села на кровать. — Это сумасшедший дом… Я даю тебе слово, как только появится возможность, мы переедем из этого дома, из этого района. Слышишь, Мил? Переедем.
Тем временем сосед опять прошёл мимо нашего окна, таща за ошейник промокшего пса.
— Нагулялся — и домой, — пояснил он мне.
Всё понятно.
Пару недель назад наш сосед завёл собаку (зачем ему в квартире огромный сторожевой пёс — остаётся загадкой). Сегодня, из-за плохой погоды, ему не захотелось выгуливать питомца — и тогда соседушка проявил чудеса изобретательности.
На первом этаже нашего дома находится магазин, крыша которого образует небольшой козырёк прямо под окнами второго этажа. Сосед просто открыл окно и выпустил Тасю погулять по козырьку.
Мир, существовавший в моём воображении, казался мне куда логичнее этого. Это печально.
По причине депрессии, вызванной несовершенством этого мира, в школу я решила не ходить.
* * *
В нашем районе так много чаек. Но это не те птицы, что реют над морской пучиной, стремительно выхватывая рыбу из непроглядной толщи воды. Нет. Эти какие-то… Опустившиеся, что ли. Белые, наглые, они подлетают к мусорным бакам и отнимают еду у ворон. А иногда, как бездомные кошки, просто копаются в мусоре.
Район и называется «Чайка», но с птицами это не связано. Просто рядом площадь имени Валентины Терешковой, «Чайка» — её позывной. Ещё недалеко — площадь Гагарина… Что за райончик. Просто космос.
Сейчас птицы что-то совсем раскричались, так что при желании можно было представить себя на берегу моря. Впрочем, море мне не слишком нравится, хоть от него и принято приходить в восторг. Просто большое скопление воды.
Мы ездили на юг раз пять, с мамой и отцом. Где-то на антресолях хранится альбом с особыми, «морскими» фотографиями. На одной из них я даже улыбаюсь — это когда не знала, что меня снимают. Честно говоря, перед камерой я чувствую себя просто ужасно, потому и получаюсь соответствующе. Сейчас-то понятно, почему, а вот в детстве я была очень даже симпатичная. А ещё я была патологической лгуньей: рисовать не умела, а придумывать уже хотелось, вот я и сочиняла какие-то безумные истории — к примеру, о том, что в шкафу живёт привидение, мы с ним друзья, я кормлю его пылью и огурцами. Отец приходил в ужас от моей фантазии, говорил, что надо показать меня детскому психологу — и ничего не делал. Мама называла меня выдумщицей, покупала разноцветные карандаши, фломастеры и краски, и постепенно я прекратила пугать народ бредовыми рассказами и начала рисовать всё, что приходило в голову.
Ещё я таскала в дом червей, пауков, гусениц и прочих насекомых, так что отец хватался за сердце (и ничего не делал), а мама отвела в квартире место для живого (впоследствии — не очень живого, век насекомых, как известно, недолог) уголка и прочила мне славу Джеральда Даррелла — как оказалось, напрасно: интерес к живой природе иссяк одновременно со смертью последнего из моих питомцев. Не знаю, чем меня так прельщали все эти насекомые — должно быть, тем, что они никому не нравились.
В общем, мама всегда спокойно относилась к моим интересам, а отцу хотелось, чтобы у него была нормальная дочь, но никаких усилий он для этого не прикладывал. Мне кажется, он никогда меня не любил. А этих малышей он любит? Или свою новую жену? Хоть кого-то?
В дверь постучали.
— Заходи, мам.
— Помнишь, что будет пятнадцатого? — поинтересовалась мама.
Так… О нет. Должно быть, я забыла о каком-нибудь юбилее стодесятиюродной тётушки. Придётся идти её поздравлять. Я, конечно, могу отказаться, и мама скажет: «Я тебя не заставляю, конечно, если не хочешь идти — не ходи», но при этом непременно добавит: «А тётя Сима так хотела тебя видеть!» — и тогда я почувствую себя неблагодарной племянницей и соглашусь.
За праздничным столом соберутся дальние родственники, все эти тётушки, дядюшки, бабушки, кузены и кузины. Они будут мне говорить: «Какая же ты худая!» и откармливать, как гусыню в преддверии Рождества.
«Съешь еще этих мягких французских булок, да выпей чаю».
Как только моя тарелка опустеет, они подложат ещё и ещё, потому что не верят, что я уже наелась, как же можно наесться всего одной порцией запечённой свинины, горой картошки, тремя разными салатами и крохотным (килограммовым) кусочком торта со взбитыми сливками?
По крайней мере, в прошлый раз было так. Я запихнула в себя весь набор продуктов, заботливо уложенный на тарелку размером с поднос.
— А доба-а-авки? — коварно улыбаясь, поинтересовалась тётушка.
— Спасибо, я уже сыта! — вежливо отказалась я, довольно громко отказалась, но меня бы не услышали, даже если б я трубила в охотничий рожок или кричала в рупор.
Добавку всё равно положили.
«Съешь ещё немного рыбки! И вот этот салат. И пару бутербродиков с икрой», — хлопотала именинница. От бутербродов с икрой, этого неизменного атрибута праздничного стола, почему-то никогда не удаётся отказаться. Я ненавижу икру, терпеть не могу, когда чувствуешь, как она перекатывается во рту, а потом лопается, растекаясь по языку, оставляя солоноватый привкус. Будто это не икра, а какие-нибудь рыбьи глаза. Отвратительно. Пока я давилась бутербродом, в угоду хозяйке изображая неземное блаженство, вся родня на меня смотрела и ждала, когда же мои руки, плечи и щёки приобретут округлые формы. Когда я съела и добавку, родственники удивились: то ли тому, что я мгновенно не превратилась в пышнотелую кустодиевскую барышню, то ли просто тому, что при внешней субтильности я могу столько съесть.
— Ох ты ж. Не в коня корм, — подивлся двоюродный дед и вынес приговор:
— Тощая!
— А у неё, наверно, глисты, — проснулась одна из самых дальних и самых старых родственниц, с начала застолья не проронившая ни слова и смирно дремавшая над своей тарелкой с холодцом. Я даже не знаю, кем она мне приходится. Возможно, это и не родственница вовсе, а подруга одной из моих бабушек. На любом семейном празднике всегда найдётся чья-нибудь подруга, которую никто не знает.
Затронутая тема кишечных паразитов показалась мне не слишком подходящей для праздничного стола. Видимо, окружающие подумали также. Но бабушка то ли была немного туга на ухо, то ли уж слишком хотела поделиться своим жизненным опытом… В любом случае, она не умолкала.
— Точно. Он это, глист, — задумчиво говорила она, игнорируя настойчивые предложения попробовать какое-нибудь блюдо. — Бычий цепень или свиной. Ты вот что, ты побольше тыквенных семечек ешь. Помниться, году в семьдесят шестом…
Но что было в далёком семьдесят шестом (когда это вообще было?! Так странно думать, что мир существовал до моего рождения), я так и не узнала, потому что имениннице, наконец, удалось заинтересовать бабушку куриными котлетками, и её рот перестал быть свободным для разговора.
Родственники вообще любят пообщаться.
Тема разговора неизменна: воспоминания. Кто-нибудь из тётушек непременно вспомнит, какой милашкой я была в детстве и как трогательно пела песенку про паучка-паучка-тоненькие ножки. И как я однажды надела голубенькое платьице и хотела в нём сбежать в Австралию. Потом выяснится, что платьице надевала вовсе не я, а троюродный брат Петечка, и за столом повиснет неловкая пауза. Эпизод с переодеванием давно бы забыли, не откажись Петечка учиться на экономиста в пользу чудесной профессии дизайнера одежды. Теперь именно в голубом платьице родня видит корень зла. Если оно сохранилось, то его непременно нашли и предали ритуальному сожжению.
Ещё бывают вопросы. Их всего три: «В каком ты уже классе?», «Жених-то есть?», «А почему нет?». Впрочем, на второй вопрос лучше отвечать положительно, потому что пятиюродная сестрица Ася с врождённым инстинктом свахи непременно начнёт: «Милочка, ну ты же такая красивая девочка, особенно если перестанешь так ужасно красить глаза. Я знаю одного мальчика…» — и пошло-поехало работать брачное агенство.
Да, ещё придётся одеваться в приличную и желательно цветную одежду, чтобы родственники в качестве бонуса не задавали вопрос номер четыре: «А что, чёрный сейчас в моде?».
Пятнадцатое, пятнадцатое… Что же будет? Середина месяца. Но вряд ли мама это имела ввиду.
— Нет, не помню, — честно призналась я после долгих размышлений.
— Я же тебе несколько раз говорила! — вздохнула мама.
Напрягаю память, дословно воспроизвожу все наши разговоры за последние несколько дней… А! Точно! Командировка!
— У тебя командировка! — завопила я, радуясь, что моя память не так уж и безнадёжна.
— Верно, — оживилась мама. — И сколько дней меня не будет?
— Четыре.
— Где еда?
— В холодильнике. Как съем всё, что можно разогреть, достать полуфабрикаты из морозилки, — бодро отчеканила я.
