Ключарёв против
Открытое комсомольское собрание назначено было в понедельник, на три часа дня. Ребята успели после уроков зайти пообедать. Саша тоже прибежал домой. Он надеялся: вдруг мама вернулась из Академии. Взглянуть бы на неё до начала собрания! Мамы не было, хотя в комнате всё блестело, всё ждало её.
Саша встретился с Костей в условленном месте, у сквера. Два верных, испытанных друга молча направились в школу, торопясь на собрание, в повестке которого первом вопросом значилось: «Приём новых членов в ВЛКСМ».
Сегодня весь день для Саши прошёл в тяжёлом молчании. Если бы хоть кто-нибудь из ребят обратился к нему с самым ничтожным вопросом, Саша принёс бы повинную. Он рассказал бы им всё. Но ребята не замечали Емельянова. Это ранило Сашу. Он даже не старался притворяться беспечным. Кто поверит? Кроме того, он не мог.
— Что мне делать? — тихо спросил он Гладкова, к которому жался весь день.
— Неужели ты надеешься, что ребята первые станут мириться? — шепнул в ответ Костя.
Нет, Саша не надеялся.
— Подожду до собрания.
Теперь оставались минуты. Подходя к школе, Саша невольно замедлил шаги: последние остатки мужества изменили ему. Кстати, на пустыре произошла задержка. Там толпились ребята.
— Костя! Эй, Костя! — закричали пионеры 21-го отряда, приметив вожатого.
Вадик Коняхин бросил лопату и, не разбирая дороги, напролом полез к Косте, крича на весь двор таким тонким, пронзительным голосом, что звенело в ушах:
— Погодите! Постойте! Я скажу! Я!
Он застрял в целине; тем временем Шура Акимов обогнул по дорожке сугроб и, пока Вадик выбирался из снега, успел рассказать:
— Мы передумали. Будем делать каток, а не гору. Директор обещал поставить фонарь, когда мы расчистим пустырь. А Таня сказала, что на открытии заведут радиолу, будем кататься под музыку, и считается, что каток для всей школы.
Он вытер варежкой свой крохотный нос и поделился ещё одной новостью:
— Ребята придумали написать Сэму письмо. Фамилии вот только не знаем. И адрес…
В это время Вадик выбрался наконец из сугроба. Пионеры собрались возле Кости.
— Напишем? Костя, напишем? — кричал Вадик Коняхин, — Как ты советуешь, о чём написать? Или пусть просто узнает о том, что мы есть?
Саша угрюмо стоял в стороне.
— Не опоздать бы нам! — спохватился Костя, стараясь подавить оживление.
Особенного ничего не случилось — по дороге перекинулся со своими пионерами словом, и только, а Косте от радости хотелось бессовестно громко смеяться. Но из солидарности с другом он принял грустно озабоченный вид.
— Не опоздать бы нам! Саша, идём!
Впрочем, они напрасно спешили. Правда, зал был почти полон, но члены комитета ещё не показывались. Коля Богатов, Таня, Алёша Чугай, Борис Ключарёв и ещё несколько человек собрались в пионерской комнате. Никакого заседания не было, ни протокола, ни повестки, просто был разговор по душам. Он возник потому, что Борис Ключарев, комсорг 7-го «Б», пришёл в комитет сообщить о своём отношении к приёму в комсомол Емельянова.
Подперев кулаком висок и вытянув негнущуюся в колене раненую ногу, у стола сидел секретарь райкома Кудрявцев. Он молчал, внимательно слушал рассказ Ключарёва. Приезд Кудрявцева был неожиданным для всех, кроме Коли Богатова. Он не говорил никому о том, что ждёт Кудрявцева. Перебирая завязки своей папки с анкетами, заявлениями и другими деловыми бумагами, Коля стоял посредине комнаты. Его ошеломила история, которую рассказал Ключарёв.
Директор Геннадий Павлович тихо постукивал коротенькими толстыми пальцами по столу. Казалось, все ждали, что же предпримет секретарь комитета Коля Богатов, а он в это время мучительно разгадывал, как бы поступил на его месте Кудрявцев. Но Кудрявцев хранил непроницаемый вид.
«Ага! — понял Коля. — Они хотят, чтобы мы решали самостоятельно!»
— Итак, Ключарёв, ты окончательно против?
— Окончательно. Да.
— Пора начинать, — сказал нерешительна Коля.
— Однако… — возразил Алёша Чугай, перебирая на груди спортивные значки и делая вид, что страшно ими заинтересован. — Надо решить: поддерживаем или отводим? Или мы придём на собрание без определённого мнения? Я за то, что поддерживаем.
Ключарёв поднял серые, светлые, с острыми, как иглы, зрачками глаза:
— Отводим!
— Нет! Так нельзя! — вдруг громко крикнула Таня, — Так нельзя! Я два года знаю Емельянова. Здесь какая-то случилась ошибка.
— По совести говоря, не вижу причин, чтобы Емельянова слишком строго судить, — миролюбиво сказал Алёша Чугай, — Учится парень хорошо. Ну, собственником оказался немножко. А все-то мы…
— Что-о?! — Богатов яростно одёрнул куртку, горячая краска обожгла щёки и лоб. — Если мы будем так защищать Емельянова!.. Если комсомольцы решат принять Емельянова, потому что все мы «собственники немножко»… и миримся с этим спокойно!.. Значит, мы работаем плохо! Никуда! Нас должны переизбрать! Немедленно! Завтра!
Богатов помолчал, хмурый и тёмный, как осенняя туча, и, решившись, сказал:
— Пусть ребята сами разберутся в Емельянове. А кстати, и в себе разберёмся… Какие мы сейчас комсомольцы. Товарищи, пора начинать.
Ключарёв и Таня ушли. Смущённо покашляв, удалился Чугай.
Оставшись один, Коля сдержанно и официально спросил:
— Товарищ Кудрявцев, как вы советуете мне поступить?
— Поступай так, как подсказывают тебе твои комсомольские убеждения, — ответил Кудрявцев.
Да, Коля понял. Сегодня держит экзамен не только Саша Емельянов — все комсомольцы 407-й школы и он, секретарь комитета Коля Богатов, держат экзамен с ним вместе.
Зал гудел. Народу собралось больше обычного. Прежде всего почти в полном составе явился 7-й класс «Б». Он занял четыре ближних к сцене ряда, и отсюда-то главным образом разносился по залу, то возвышаясь, то спадая, приглушённый, сдержанный, но неумолкающий шум.
Вошли Костя и Саша, головы в первых рядах, как по сигналу, обратились к дверям. На мгновение шум снизился. Но вот показался Борис Ключарёв. Опять голоса заплескались. Это он, Борис Ключарёв, поднял нынче на ноги весь 7-й «Б». Кто-то радушно поманил его на припасённое место. Борис не пошёл к своим: он встал у стены.
Саша и Костя сели рядом.
Вначале Саша с таким удивлением разглядывал зелёные пальмы по краям сцены, стол, покрытый красным сукном, портреты и надписи на стенах, как будто впервые очутился в этом зале. Впрочем, скоро он устал притворяться. Он зажал между коленями переплетённые пальцы и больше не поднимал головы.
Однако не он один испытывал сегодня тревогу. Неспокойно было на душе и у Бориса Ключарёва.
Ключарёв не подошёл к своим оттого, что хотел ещё подумать перед началом собрания, хотя столько уж передумал за сегодняшний день. Конечно, Борис не мог назвать себя близким сашиным другом, вроде Кости Гладкова. Но Ключарёву нравился Саша. Так хорошо было, что он вступал в комсомол.
Вдруг за один день всё изменилось. Что-то тайное и неизвестное раньше раскрылось в Саше и оттолкнуло Бориса.
«А как он чувствует сам?»
Ключарёв посмотрел в конец зала.
Побледневшие щеки, вихор волос, жалко повисший надо лбом, сосредоточенный, ожидающий взгляд — весь какой-то перевернувшийся, новый, неясный, но несомненно страдающий Саша.
«Переживает!» — Ключарёв смотрел, как прикованный, в конец зала. Саша, встретившись с ним глазами, нахмурился, отвернулся. «Товарищами теперь нам не быть, — понял Борис, — Как это плохо и жаль, но молчать я всё равно не могу».
О многом ещё, стоя один у стены, подумал комсорг 7-го «Б»: о том, что такое смелость и честность, о долге, о дружбе и о том, как трудно обвинять и судить человека, когда жалеешь его.
А собрание между тем всё не начиналось. Алёша Чугай и Вихров перехватили Богатова как раз в тот момент, когда он поднимался на сцену.
— Колька, постой! — Чугай развернул номер «Вечерней Москвы». — Прочти!
Вихров обвёл пальцем заголовок.
Коля Богатов с откровенно озадаченным видом пробежал глазами статью.
— Странно!
— Сама судьба подослала бедняге на выручку вчерашний номер «Вечерней Москвы», — рассмеялся Алёша Чугай.
— Ты думаешь? — угрожающе спросил Коля, однако на объяснения времени не было.
Зал внезапно затих. Почему такая тишина?
— Э! Смотри! — Чугай тронул Вихрова за локоть.
Оба обратили взоры к дверям. У входа в зал стояли две девочки — Юля и Алла.
— Явилась! Сумасшедшая Юлька! — почти вслух простонал Костя. — Она и с Аллой подружилась для смелости!
Отчасти Костя был прав. Конечно, Юлька не отважилась бы придти в мужскую школу одна.
— Разве могла она пропустить такой случай, когда меня принимают в комсомол? — ворчал сконфуженно Костя, — Она уговорила Аллу. Понятно, понятно! И меня ещё называют юлькиной тенью! Вот кто тень.
