Он кричал долго и все никак не мог успокоиться. О моем позоре теперь знали все.
Султана так и не нашли. Для того, чтобы более убедить Жумагула в своей невинности, я еще раз при людях рассказал ему все, как было. Жумагул слушал, зло тряс бородкой, но руку мою не выпускал. Вдруг в стороне у дерева я увидел Султана. Он торопливо отвязывал повод лошади.
— Вон тот мальчик!..
Не успели люди повернуть в ту сторону головы, как Султан дал ходу на своем саврасом. Конь Жумагула, оказывается, был тоже привязан к этому же дереву. Разгневанный чабан встрепенулся, выпустил мою руку и кинулся к своей лошади.
Через несколько секунд началась погоня. Но где там брюхастому гнедому коню Жумагула было догнать быстроходного саврасого! Саврасый летит, как стрела. Султан знал, какую лошадь выбрать для себя.
Через некоторое время Жумагул вернулся с небрежно расстегнутым воротом. Видя, что я никуда не ушел и продолжаю стоять на месте, он спросил меня уже более миролюбиво:
— Чей он сын?
— Коневода Сугура.
— Какой Сугур?.. Это хромой, в «Жданове?»
— Да.
— Так он только что был здесь, — сказал Жумагул и снова пошел к месту, где были привязаны лошади.
— Мне можно идти? — спросил я его вдогонку.
Жумагул махнул рукой, давая понять, что я свободен и ко мне он больше никаких претензий не имеет.
Я тут же сел на своего коня и вернулся в аул. Мне было стыдно смотреть людям в глаза. Когда кто-нибудь попадался навстречу, я чувствовал, как щеки и уши у меня заливает краска. Некоторые смотрели на меня с усмешкой, другие — с молчаливым укором. А может быть, это мне только казалось.
* * * После случая на празднестве Султан ко мне больше не показывался. Я решил все-таки разыскать его и поговорить с ним.
На следующий день я выехал в аул коневодов. Здесь меня встретил отец Султана Сугур — маленький громкоголосый старик с жидкой бороденкой. Сидя на корточках у юрты, он возился со старой сбруей. Завидя меня, встал и пошел навстречу.
— Эй, иди-ка сюда, — позвал он не очень приветливо.
Я подъехал.
— Где Султан?
— Откуда я знаю...
— Как же это ты не знаешь? — сверкнул на меня глазами Сугур, угрожающе перебирая в руках камчу, — разве вы не вместе воруете каракуль?..
Сугур, прицеливаясь на меня злыми черными глазами и становясь все более сердитым, по-петушиному обошел вокруг моего коня и вдруг гневно налился краской и закричал:
— А ну, слезай с кобылицы!.. Я вам покажу! Я вас научу!..
И он, легко потянув за рубашку, опрокинул меня с коня. Я кое-как удержался, чтобы не растянуться на земле.
Со стороны на нас смотрели люди. Кто-то смеялся. Я стоял, растерянно опустив руки, и не знал, что мне делать. Такого позора я никогда не переживал. К тому же я чувствовал, что нашему вольному житью с Султаном пришел конец. Больше уж мы не будем с ним джигитовать по джайляу. Вскинув седло на плечи, я пешком направился в сторону своего аула.
Слух о том, что произошло на празднестве, дошел и до мамы. Честно говоря, я никогда не хочу ее огорчать, но как-то так получается, что в последнее время она часто расстраивается из-за меня.
Мне давно надо было с ней поговорить откровенно обо всем. Если бы я мог рассказать ей о том, что хочу стать писателем, что с Султаном сдружился только потому, что он доставал мне лошадей (я так люблю верховую езду!), что каракуль он стащил, не спрашивая меня, и на джайляу я приехал за тем, чтобы увидеть ее, — если бы все это я рассказал маме, она бы меня поняла и простила. Но я никак не могу начать об этом разговор, и когда мама в чем-либо упрекает меня, я неловко оправдываюсь, и глаза у нее становятся еще больше печальными. Видимо, в эту минуту она думает, не лучше ли ей выйти замуж за Каратая и тем самым наказать меня за все мои проступки. Но ведь мы с мамой не любим Каратая, и нам совершенно не нужен его облезлый, как старый верблюд, мотоцикл.
С такими мыслями я возвращался домой из аула коневодов.
...Мама сидела на пороге шалаша и штопала мою рубашку. Лицо у нее было грустное, и я уже знал, о чем она меня сейчас спросит. Подойдя к ней, я остановился и стал молча ждать. Не поднимая головы, она сказала:
— Сынок, что ты там натворил?
— Что я натворил?
— Разве я не говорила, чтобы ты не связывался с Султаном? Держись от него подальше.
И тут я решил объяснить маме все по порядку, сказать ей то, о чем я только что думал. Я сел рядом и начал:
— Я ничего не делал, мама...
Лицо у нее стало еще более грустным. Она посмотрела на меня, глубоко вздохнула и сказала:
— Неужели ты не знаешь, что я сохну от одних твоих похождений. Хватит тебе скитаться, вернись в аул и работай в колхозе вместе со всеми ребятами.
— И так вернусь, — буркнул я и замолчал. Разве я мог в эту минуту сказать ей, что хочу стать писателем.
Утром на центральную усадьбу колхоза отправилась грузовая машина. Шофер — веселый, разговорчивый парень по имени Каипжан — усадил меня в кабину, я простился с джайляу и поехал домой.
Наш путь шел в объезд: напрямик через горы машина не могла пройти. Снова, но уже с другой стороны, я увидел красноватые горы, вспомнил, что где-то там за перевалом стоит юрта, в которой живет конопатый мальчик Даулет.
Когда мы миновали равнину, Каипжан свернул влево и по бездорожью направил машину в горы.
— Куда мы? — спросил я.
— В этой лощине школьники косят сено. Сегодня кончают, захватим их с собой.
Чего-чего, а встретиться со своими ребятами именно сегодня я не хотел. Они уже, наверное, слыхали обо всем, налетят на меня роем и начнут дразнить. Особенно хитрый Жантас.
Мы подъехали к предгорью. На том берегу узкой бурлящей речки показалась юрта и белая палатка. Над палаткой реяло небольшое красное знамя. На лужайке, чуть пониже юрты, группа загорелых ребят в одних трусиках играла в волейбол. Я узнал среди них Жантаса, Темира и других.
Машина подошла к берегу речки, остановилась. Каипжан вылез из кабины и стал обследовать речку. Она была неглубокой, но на дне виднелись глыбы острых камней.
— Эй, ребята, где можно переехать на ту сторону? — крикнул Каипжан.
Ребята бросили игру и прибежали к речке. Загорелый коренастый подросток, спортсмен Батырбек, стоя на том берегу, сказал:
— Переезд остался далеко внизу. Здесь нигде не переедете...
— Как же теперь быть? — задумался Каипжан. — Меня председатель просил привезти вас домой.
Ребята загалдели, каждый спешил дать свой совет.
— А мы сейчас устроим здесь переезд, — заявил Батырбек так уверенно, как будто он всю жизнь тем и занимался, что устраивал переезды.
— Как же ты это сделаешь? — спросил Каипжан.
— Строительная бригада здесь оставила бревна; если под колеса положить шесть бревен, связав их по три, разве машина не пройдет?..
Стоило Каипжану согласиться с этим предложением, как Батырбек тотчас же распорядился:
— Дежурный, играй сбор!..
Мелькнув загорелой спиной, дежурный влетел в палатку и через минуту вынес оттуда сверкавший на солнце серебристый горн. Мальчик подбоченился, поднял горн и начал трубить сбор. Веселые призывные звуки полетели далеко в горы и вернулись оттуда эхом.
Ребята бежали к горнисту со всех сторон и выстраивались в шеренгу перед палаткой. Все это было сделано быстро и красиво. И мне стало очень обидно, что я сижу в кабине, а не стою там, в шеренге, вместе со всеми ребятами. По правде говоря, ведь они все неплохие ребята!
«Почему я тогда не поехал вместе с ними работать в поле, а потянулся за Султаном на джайляу?» — думал я с досадой.
Я видел, как дружно работали ребята. Одному поднять бревно будет не под силу, а когда они берутся все и по команде поднимают, то это совсем легко. Каипжан и Батырбек руководили работой ребят, измерили расстояние между колесами, указывали, где класть бревна.
Мне страшно хотелось включиться в работу, но стыдно было вылезти из кабины.
Когда мост был готов, Каипжан вплотную подогнал к нему машину и весело сказал:
— Теперь-то мы проедем!
Я чувствовал, как передние колеса грузовика осторожно коснулись бревен.
— Немного правее! — кричали ребята.
— Теперь чуть левее.
— Хорошо!.. Езжайте прямо!..
Через несколько секунд машина осторожно прошла по бревенчатому мосту на другой берег. И я тоже ехал по этому мосту, хотя и не строил его.
— Ура! Ура!.. — раздались радостные крики ребят, и их голоса повторили горы, словно они тоже радовались и кричали «ура».
Однако я понял, что напрасно так долго скрывался в кабине. Ребята все равно меня заметили. Как только машина вышла на тот берег, Жантас с ходу съязвил:
— Ты откуда это, дезертир?
— Какое твое дело?
— Сбежал от работы на джайляу?
