И на двор из-под занавески высунулась хохлатая голова светлоусого пана.
«Шляхтич… — мелькнуло у князя, стоявшего на солнцепеке посреди двора, возле бурой своей лошадки. — Вон и хохол у него на голове». И, сняв шапку, князь Иван поклонился звонкоголосому певцу.
— День добрый, пан боярин, ваша милость, — молвил шляхтич. Он тряхнул алмазными серьгами, блестевшими у него в ушах, и добавил: — Коли боярину пришло в голову, что тут в моем бурьяне спряталась его зазноба, то тут-таки ее нету. Ха-ха-ха!..
Князь Иван не сразу и понял шутку смешливого поляка, но, догадавшись, о чем было его слово, даже рукою махнул в досаде:
— Да нет!.. Что ты? Не то мне… Надобно мне тут шляхту… Заблоцкий… Пан Феликс Заблоцкий…
— Заблоцкий? Ха!.. Это я и есть пан Феликс Заблоцкий! Прошу вашу милость.
И пан в польской епанче, накинутой поверх исподнего платья, резво выскочил на предлинных ногах своих из избы и помог гостю поставить коня у врытой в землю дручины.
Горница у хохлатого пана была пуста так же, как пуст был его двор. Только что лопухов здесь не росло, а настлана была на козлах постель да на осиновом столе лежала хрустальная заморская дудка. Всего, видно, и имения было у пана, что постель эта да дудка, серьги в ушах да епанча на плечах. Даже сесть гостю не на чем было. Но пан Заблоцкий шмыгнул в чуланчик и выкатил оттуда обтесанную плашку. Он смахнул с нее пыль полою епанчи и указал остановившемуся у стола гостю:
— Прошу пана… Прошу боярина пана. Прошу боярина пана — ха! — в этом моем замке, как говорится, без церемоний.
«Ну-ну… — подумал князь Иван, не привыкший к такого рода бойкому обращению. — Экий какой он!..»
А шляхтич, скинувший с себя тем временем епанчу, остался перед князем Иваном в одном исподнем платье на журавлиных своих ногах.
— Прошу прощения, — молвил он отдуваясь. — Сегодня воздух очень жаркий… нет мочи терпеть такой воздух… то я — без церемоний… без церемоний…
Пан был скор на слова. Он словно не говорил, а орешки щелкал.
— На Московщине-то всегда так, — продолжал он, присев на край постели: — коли не слякоть, то невыносимая духота. Уф! — И он принялся обмахивать себя ладонями и вытирать полотенцем с лица пот.
— А ты, пан Феликс, давно тут у нас на Москве? — спросил князь Иван, приладившись кое-как к своей плашке.
— С того года, как царевич Димитрий в Угличе сгиб. С того самого года. То, как говорится по-латински, anno domini millesimo quingentesimo nonagesimo primo. А по-русски это выходит — с тысяча пятьсот девяносто первого года. То так выходит по-русски.
— А ты, паи, очень учен по-латыни?
— О, очень, очень! С малолетства учен. В Польше все шляхетство говорит по-латински, и по-французски, и по-гишпаньски.
— О том у меня с тобой и речь, — молвил князь Иван и полез за пазуху. — Скажи ты мне, пан Феликс… Книжица тут у меня… Читать сумеешь ты? Понимаешь ты грамоту эту?
Пан Феликс взял из рук князя Ивана книгу и пошел с нею к окошку. Он отдернул занавесивший окно полог, и в горницу глянула понурая голова пегой лошадёнки.
— Ну, пошла, пошла себе да задворки! — замахал на нее пан Феликс. — Сегодня тебе музыки больше не будет.
Лошадёнка, прихрамывая, заковыляла прочь от окошка.
— Видал, пан боярин, диво? Такая удивительная кляча — очень охоча, до музыки. Как заиграю в свирёлку, то конь мой сам под окошко и приходит. Очень любит музыку. Ха! — И пан Феликс, стоя у окошка, скользнул глазами по первой открывшейся наудачу странице. — Фью-фью-у-у… — вытянул он губы, оборотясь к князю Ивану. — Откуда на Московщине такая книга? Ибо это очень знаменитая книга. Это есть пана Мюнстера труд. Это космография пана Себастьяна Мюнстера, очень знаменита.
— Козма… Как сказал ты?.. Козмаграфья?
— Так есть, космография.
— А что она, козмаграфья эта?.. К примеру ты б мне вычитал из нее немного.
— Космография?.. — шагнул к князю Ивану длинноногий шляхтич. — Да это презнаменитая наука. Это описание строения целого света. Это описание вращения звезд и всего шара земного. К примеру…
— Чего?.. Шара?!
У князя Ивана под кафтаном взмокла от жары рубаха, а от быстрой речи шляхтича глубокими бороздами пошли по лбу морщины.
— Так, шара! Ведь земля наша кругла, как шар. Ну, как пушечное ядро…
«Ой, что ты? Слыханное ли дело!» — едва не вырвалось у князя Ивана, и морщины выступили у него уже и под глазами и на переносье.
А пан стал бегать в штанах своих исподних из угла в угол да размахивать бывшею у него в руках книгою, точно алебардой.
— Так и есть!.. Так и есть!.. — выкрикивал он ликуя. — Шара!.. И шар этот вертится, вертится!.. Так и сказано в книге Николая Коперника «О вращениях светил небесных». Ибо это такая знаменитая наука!..
— А столбы?.. — только и смог бросить ему с плашки своей князь Иван.
— Какие такие столбы?.. — заорал во всю свою мочь шляхтич, надвинувшись на князя Ивана. — Что это еще за столбы, ваша милость?..
— Сказано в священном писании, в ветхом завете, — заметил ему учтиво князь Иван: — господь сдвигает землю с ее основания, столбы же ее колеблются.
Пан Заблоцкий уронил на пол книгу, упер в бока руки и загрохотал таким неописуемым смехом, что в чулане за дощатою стенкой какая-то посудина так и покатилась с полки.
— Ха-ха-ха!.. — стреляло у неистового пана из разверстой, словно пушечное жерло, глотки. — Ха-ха-ха!.. Ну, боярин, и забавник!.. Столбы!.. Ха-ха-ха!.. Да то ж, боярин вельможный, поповские басни, то ж пресмешные выдумки поповские! Ха-ха-ха!..
И пан, готовый вот-вот разорваться от смеху, полез в чулан и вышел оттуда с двумя оловянными ковшиками и немалою на вид фляжкой.
У князя Ивана горела голова от крепкой панской водки, от быстрых речей шляхтича, от натуги, с которой силился князь уразуметь их смысл. Ему казалось, что под ним треснула земля и туда, в эту черную дыру, летит теперь с шумом и лязгом все, на чем с лихой отвагой пан Феликс раз за разом ставил крест, называя все это баснями поповскими. Столбы, на которых, как уверен был князь Иван, земля держится, — басни; семь небес, о коих так много толковали древние книги из ларя дяди Семена, — тоже басни, басни рай и ад, и нетленные мощи, и святые образа. Князь Иван глянул в передний угол панской горницы: голо; не только что иконы — крючка, за который зацепить ее, и того не было. А как же в писании, в священном завете?.. Но пан Феликс слышать не хотел о завете, а только отмахивался, хохотал да еще ретивее принимался шагать от постели к двери, от двери к постели. Набегавшись по горнице и снова присев на постель, он налил себе в ковшик, подлил в ковшик и князю Ивану, промочил горло и стал было толковать дальше:
— Так, боярин вельможный… — Но вдруг запнулся и хлопнул себя ладонью по лбу. — Ха! — вскричал он, притопнув ногою. — То бывает, боярин, такое затменье, что мы тут размовляем и распиваем из одной фляжки, а я и не ведаю, ваша милость, какого вельможного пана я тут вижу в моем замке. Скажи ж мне, боярин мой любый, кто ты?
— Князь Иван княж Андреев сын Хворостинин, — молвил гость, чего-то потупясь, чего-то покраснев до самых кудрей, нависших у него над ушами. Да то тебе к чему?..
Но длинноногий пан, оставив вопрос этот без ответа, вскочил с места, шагнул к князю и поднял вверх свой ковшик.
— Очень радый, очень радый, — залепетал он, увиваясь вокруг ёрзавшего на неустойчивой плашке гостя. — Очень радый, княже Иване, видеть вашу милость в моем замке. И еще раз прошу, ясновельможный княже, чтобы, как говорится, без церемоний. Пью здоровье ясновельможного князя!
— Будь здоров и ты, пан Феликс, — молвил в свой черед князь Иван и пригубил из ковшика своего. — Будь здоров, друже!.. Хотел я сказать тебе: ты хорошо знаешь по-латыни и козмаграфье умеешь подлинно и достохвально…
Пан Феликс приложил руку к сердцу, сделал шаг назад и молча поклонился своему учтивому гостю.
— Хотел я сказать тебе, — продолжал князь Иван: — кабы грамоте мне той навыкнуть, читать и разуметь по-латыни… Грамматике и риторике[16], и небесных вращений уразуметь, и земного… земного… шара… Ты бы, пан, помог мне чем в учении том. Ты как скажешь?..
Пан Феликс зашевелил усами.
— Но то ведомо ясновельможному князю, — молвил он, — что это запрещено москалям? Что тот человек московский, который начитан по книгам латинским или польским, тот человек есть еретик или изменник?
— Про то я не подумал, хотя то и ведомо мне, — развел руками князь Иван. — Не подумал… — повторил он тихо, потом поднялся со своей плашки, которая тотчас свалилась набок, и подошел к окошку. Солнце уже стояло низко, и через весь панский бурьян протянулась наискось длинная тень от врытой в землю дручины. Стоявший подле бурый конек молодого князя тер об нее взъерошенную шею.
