— А зачем это? — указывая на прутья, спросил Саша.
— Щупы, малыш! — улыбаясь, ответил парень в косоворотке. — Будем хлебушек кулацкий из земли вынимать.
— Как это — из земли? Прямо буханками?
Комсомольцы грохнули смехом. Саше объяснили, как ищут хлеб щупами. В глазах Саши загорелся огонек зависти:
— И весь хлеб себе заберете? Вот наедитесь здорово!
— Что ты, малыш. Мы же комсомольцы. Себе, как всем, пайку хлеба в магазине, по карточкам. А что найдем — государству отдадим. Оно знает, кому послать, где хлеб нужней…
Сергея больше всего интересовало, что везут в больших ящиках, уложенных у самой кабины грузовика. Но спросить боялся, чтобы, как Саша, не попасть впросак. Неожиданно его выручила десятилетняя Сонечка:
— А вам не будет скучно? Так и будете целый день ходить с железными палками?
— Зачем же целый день?! — ответила быстроглазая тоненькая девушка в красной косынке, которую все называли Анкой. — Щупы — это если потребуется. Мы ведь помогать колхозу едем. У нас все специалисты, — с гордостью заявила она. — Степан, вон тот, длинный, и этот, — тыкала она пальцем, — слесари. Будут трактора ремонтировать. Мы и запчасти с собой везем. Видишь ящики? А я и вот они, — показала она на двух ребят и девушку, — курсы трактористов кончили. Будем хлеб молотить, пахать. Все, что надо. Глеб с Гришей — кузнецы. Им работы больше всех будет. Шура — токарь. Вон в том самом большом ящике мы и токарный станок маленький везем. Колхозу в подарок. Сами отремонтировали! А вот это — бригадир наш Петр… Афиногенович. Он у нас, Сонечка, волшебник, машинный доктор!
Вокруг засмеялись. А чубатый парень в голубой косоворотке улыбнулся смущенно:
— Эк ты меня, Анка, разукрасила. Да не слушайте вы ее, ребята. Это она насмехается. Отродясь никто по отчеству не звал. Петя я. Механик… Подожди, Анка, я тебе еще не такое отмочу. Будешь помнить!..
Комсомольцы ехали на Кубань, в станицу Уманскую. Туда посылал их Туапсинский горком комсомола.
Длинная платформа вокзала. Пути, пути… В стороне от пестрой, разноголосой, бестолково-суетливой, спешащей куда-то толпы пассажиров — кучка ребят в пионерских галстуках. С рюкзаками у ног они жмутся к стене вокзального здания. В глазах беспокойство, растерянность…
Приходят и уходят поезда. Чаще — товарные. Длинные вереницы кирпично-красных вагонов, белые громады вагонов-ледников, черные, с лоснящимися боками, круглые цистерны с нефтью, мазутом, бензином. Реже — пассажирские. Впереди — высокий паровоз с громадными красными ободьями колес, блестящими локтями шатунов, поршней, кривошипов. За ними — десять-двенадцать вагонов-коробочек с открытыми и закрытыми окнами, блестящими на солнце медными частями поручней, множеством труб-вентиляторов на крышах.
Сергей с тоской смотрит на крыши и тормозные площадки, думает: «Влезть бы по тонкой железной лесенке на крышу или на тормозную площадку товарного вагона — и пошел колесами версты отстукивать!..» Но взгляд его падает на растерянные лица девочек, и глаза темнеют. Ответственность за них тяжелым грузом легла на командирские плечи.
Уже в который раз ходил он к разным железнодорожным начальникам. Сколько раз пересказывал свою историю. Одни отмахивались: «Подожди, мальчик, некогда. Поезд отправлять надо!» Другие охали и ахали. Удивлялись. Ругали лагерное начальство. Но посадить на поезд, стоящий на путях, Отказывались: «Вот придет другой, тогда…» Или говорили: «Не могу. А ну как наскочит ревизор с дороги? Беда!» И посылали к другому начальнику. И все повторялось сначала.
Отчаявшись, командир решил сесть в поезд самовольно.
— Через тридцать минут отправляется поезд «Новороссийск — Москва». Вот этим поездом мы и поедем, — объявил он свое решение. — Предупреждаю: слушаться с полуслова. Понятно? Никаких ахов и слез! Когда сядем, никуда не выходить. Ни за водой — наберите полные фляжки, ни еще куда… Сходите. Вон красный домик перед водокачкой…
Девчонки фыркнули. Но сначала одна, а затем и другая пара, пошептавшись, сходили прогуляться в сторону водокачки.
Сергей сделал последнюю попытку. Он прошел вдоль вагонов состава и просил проводников посадить их в поезд. Но везде встретил отказ. Все ссылались на «главного» и ревизора. Тогда он махнул рукой и вместе с Сашей исчез под вагонами.
Шло время. Девочки волновались. Паровоз деловито пыхтел, готовясь в дальний путь.
И тут из-под вагонов вынырнул Сашка. Рот до ушей. Глаза горят:
— Быстро! Берите барахло — и за мной! Командир приказал!
Одна за другой, с бешено колотящимся сердцем (а вдруг поедет!), девочки ныряли под вагон. Саша, пригнувшись стоял под вагоном и помогал им перебраться на ту сторону. А Витька, как всегда, замешкался. Заметался туда-сюда, уронил рюкзак под колеса. Тогда Саша схватил его за руку и втащил под вагон. Витька стукнулся обо что-то твердое так, что из глаз посыпались искры, и сел на шпалы. Но Саша потянул за рюкзак и вытащил вцепившегося в лямки Витьку.
Они бежали по мелкой, пропитанной маслом и мазутом гальке, спотыкаясь о шпалы. У седьмого вагона остановились.
— Все? — командир обвел глазами свой отряд.
— Все, — тихо, побелевшими губами прошептала Майя.
Сергей влез на высокую ступеньку. Перебрался на буфер. Понатужившись, чуть раздвинул руками неплотно прилегающие гармошки между вагонами, проскользнул внутрь. Что-то зашуршало. Тихо щелкнула внутренняя задвижка, и дверь распахнулась.
— Ну, теперь живо! Саша, лезь первым! Будешь показывать, кому куда, и помогать девочкам… Сонечка, давай руку! — И Соня исчезла в вагоне. — Нина!.. Вика!.. Майя!.. Ну лезь же, увалень. Не греми…
Мелькнул толстый зад Витьки, его пухлый мешок. Тихо прикрылась дверь. Неслышно вошла в паз задвижка.
Высоко под потолком в самом начале вагона — громадный не то шкаф, не то ящик, разделенный перегородкой на два неравных отделения. У каждого — отодвигающаяся дверка. В большее отделение влезли четыре девочки. В меньшее — Саша и Витька. Командир дал последние инструкции:
— Я вас пока закрою. Без моего разрешения не вылезать. Пока поезд не пойдет и на остановках — не разговаривать. Когда тронемся — можно шепотом. Лучше умоститесь и спите пока… Когда надо, я разбужу. Воды много не пейте. Если будет очень нужно — очень! стукнете три раза кружкой в стенку. Я тут на третьей полке спрячусь — услышу.
Паровоз загудел протяжно. Звякнул колокол на станции. Прошли, громко переговариваясь, проводники в дальний конец вагона — в служебное отделение. Хлопнули одна за другой закрываемые двери. Зашипел воздух под полом. Вагон качнуло. Скрипнули колеса. Лязгнули буфера. И поезд пошел стучать по стыкам рельсов все чаще и чаще — набирал скорость.
Сергей отодвинул дверку «купе» девочек:
— Ну, поехали. Не страшно?.. Спите. Завтра будем в Ростове. Спокойной ночи… Саша, как каюта?
— Мирово! Только тюлень этот все вертится да вертится. Чихать надумал, когда проводники шли. Так я его по носу рюкзаком стукнул, он и перехотел. А теперь все кулаки в бок сует.
— Витька! Если выкинешь какой номер — вышвырну твою торбу в окно. И тебя на первой же остановке. Понял? Смотри…
— Девочки, вы уже спите? — спросил Сергей, когда за окном уже начало темнеть.
— Все заснули, Сережа, только я… — шепотом ответила Майя. Она несколько минут молчала, а потом прерывающимся голосом продолжила: — Сережа… Сережа, я тебе не хотела, а теперь скажу… Ты настоящий товарищ, Сережа…
Сергей не ответил. Промелькнули мимо огни какого-то полустанка. Снизу вверх метнулись лучи фонарей и на миг осветили потолок, багажную полку, лицо паренька. Он лежал на спине и улыбался.
«Ту-ту, та-та, ту-ту, та-та» — отстукивают километры колеса. Кто бы мог подумать, что ресницы могут быть такими тяжелыми. Не удержать. Не поднять… Снизу, через открытое окно, врывается струя свежего воздуха, шевелит русый растрепавшийся чуб. Стучат колеса…
«Та-а-а, та-та-та! Та-та» — звенит горн. Это он, Сергей, играет подъем. Зашевелились палатки. Откинулись полотняные двери. Выскакивают, ежась от утренней прохлады, заспанные ребята и девочки. Строятся и мигом исчезают за воротами лагеря. Туда, к ручью, бегущему неширокой, звонкой говорливой лентой с горы, с камня на камень… с камня на камень. Брызги. Визг. Звонкие шлепки по мокрому телу. Смех…
Сережа лежит в палатке. Палатка почему-то мелко-мелко дрожит. «Это, наверно, дождь, — думает он. — Жарко». Закрывает глаза. А когда снова открывает их, над ним уже стоит Полина Михайловна в белом врачебном халате: «Что, горнист, опять перекупался? Небось полдня торчал в море?» — «Да я немножко…» — «Немножко… Вот и жар у тебя. Придется положить в изолятор. И горло обметало… Похоже на ангину». — «Да ведь через три дня закрытие лагеря! Кто сигналить будет?» — «И закроют… Ничего… Женя потрубит». — «Он же не умеет! Он, как керосинщик, гудит». — «Ничего, поймут. Лиза, отправьте его в изолятор». — «Полина Михайловна, я не пойду…» — «Пойдешь, милый, пойдешь…» Лицо Полины Михайловны расплывается, растет, становится зыбким…
