Ознакомительная версия.
— Больно, да? — спросил старший.
— Чепуха! Кабы не ты, стучаться мне у райских врат.
— Не трави баланду! — сердито сказал старший и тут заметил мальчика. — Эй, пацан, это что там за деревня?
— Это не деревня, село, — застенчиво пробормотал Юра.
— Вот формалист! Ну село…
— Клушино.
Лётчик закрепил бинт, достал из планшета карту. Юре очень хотелось посмотреть, какие карты у лётчиков, но он не решился, уважая военную тайну.
— Понятно… — пробормотал лётчик. — Тебя как звать?
— Юра… Юрий Алексеевич.
— Ого! А фамилия?
— Гагарин.
— Хорошая фамилия, княжеская.
— Не, мы колхозные.
— Того лучше! Председатель у вас толковый?
— Ага… — И, вспомнив, что говорили взрослые, добавил: — Хозяйственный и зашибает в меру.
Оба лётчика засмеялись.
— Записку ему отнесёшь, — сказал старший и, подложив планшет, стал что-то писать на листке бумаги, вырванном из блокнота.
— Дядь, вас на фронте подбили? — спросил Юра раненого.
— Факт, не в пивной, — морщась, ответил тот.
— А он чего так низко летел? — спросил Юра о старшем.
— Меня прикрывал.
— Как прикрывал?
— От врага оборонял. Это, браток, взаимовыручкой называется.
— Дядь, а когда летаешь, звёзды близко видны?
— Ещё бы! — усмехнулся раненый. — Как на ладони.
— А там кто есть?
— Вот не скажу. Так высоко мы ещё не залетали. А сейчас и вовсе не до звёзд. Начнёшь звёзды считать, тут тебе немец и всыплет.
— Значит, вы звёзды считали?
— А тебе палец в рот не клади! Я ихнюю колонну поливал и от снаряда не уберёгся.
— Слушай, Юрий Алексеевич, тебе боевое задание, — прервал их увлекательный разговор старший. — Передай эту записку вашему преду. Понятно?
— А вы не улетите? — спросил мальчик.
— Мы здесь зимовать останемся, — пошутил молодой.
— Нам воевать надо, — серьёзно сказал старший. — А ну-ка, исполнять! Живо! Одна нога здесь, другая там!
Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание.
Вечером мать не пустила его со двора. А он не мог объяснить ей, что ему нужно к лётчикам. Прочитав доставленную им записку, председатель строго-настрого предупредил: о лётчиках никому ни слова. Юра не понял смысла этого запрета, но ведь боевые приказы не обсуждаются. И он молчал.
Чуть свет Юра выскочил из спящей избы и помчался в поле. Он бежал напрямик сквозь мокрый от росы орешник, через овраг, острекался злой осенней крапивой, но всё равно опоздал. Лётчиков не было. Лишь в тёмной торфяной жиже сиротливо торчал полузатонувший истребитель.
Юра с грустью поглядел на пепельный кружок костра, на глубокие борозды, оставленные самолётом, унёсшим лётчиков. А потом, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до утопшего самолёта и залез внутрь. Занял место пилота, положил руки на штурвал и… Теперь он знал, почему испытанное сегодня при всей своей ошеломляющей новизне на миг представилось повторением раз пережитого. Вот тогда, в мёртвом, чёрном самолёте почувствовал он небо, полёт, крылья, как не чувствовал потом уже ни разу вплоть до сегодняшнего дня…
И в генерале вид этого юноши пробудил забытые воспоминания. И все они сводились к появлению из пустоты полей светловолосого деревенского мальчика, похожего на пастушка.
А вот Гагарин не узнавал генерала. Раненым белобрысым лётчиком он явно не мог быть — волосы на его висках были тёмными, и уж слишком немолодо изрубленное морщинами загорелое лицо. Но и на старшего лётчика, каким он сохранился в памяти, генерал не больно похож. У того голова была круглее, черты лица мягче, глаза посинее и голос совсем другой. Да ведь сколько времени прошло: человек изменился, подсушился, заострился под стать своему определившемуся характеру, а голос в загрубевшей гортани стал устойчивей, ниже, глуше. И, твёрдо сочтя генерала старшим из двух лётчиков, Гагарин спросил:
— А как ваш товарищ?
— Какой товарищ? — не понял генерал.
Вот те раз — неужто и такое можно забыть в круговерти жизни?..
— Ну, которого вы прикрывали, — сказал он упавшим голосом.
— Вы чего-то путаете, ваше сиятельство! — рассердился генерал.
— Да ничего я не путаю!
И, забыв о всякой почтительности, Гагарин горячо и сбивчиво принялся оживлять затвердевшую память старого воина. Тот слушал его с интересом, удивлением и вроде бы печалью.
— Да, — вздохнул генерал, когда Гагарин замолк, — жизнь и щедрее, и в чём-то скупее, чем нам кажется. Как называлась твоя деревня?
— Село Клушино. Оно и сейчас так называется.
— Понятно! Теперь я вспомнил. Мне тогда помог другой князь, Куракин, из села Куракино…
Вот и взята первая высота, имя которой — Саратовский индустриальный техникум. Быть может, это чересчур пышно сказано: высота. Техникум даёт всего лишь среднее образование, впрочем, профессию тоже. Ну, скажем, не высота, а ступень. Что же дальше? Можно пойти работать, можно продолжать учёбу, теперь уже в институте.
Большинство товарищей точно знали свой путь: кто уезжал на Магнитку, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, а иные присмотрели себе место на заводах, где проходили производственную практику: на московском — имени Войкова или ленинградском «Вулкане».
Юра Гагарин защитил диплом с отличием, перед ним были открыты все дороги, но, когда товарищи спрашивали: «А ты куда?» — он отмалчивался. И не потому, что, подобно былинному витязю на распутье, не знал, куда повернуть коня, а потому, что не был уверен в своём праве на тот выбор, который недавно сделал. А выбрал этот юный металлург не горячий цех, не институт, а Оренбургское лётное училище.
Юра знал, что ему не станут чинить препятствий, военлёт — профессия благородная. И всё же до дня торжественного вручения дипломов об окончании техникума он не подозревал, что у человека может быть так тяжело на душе. Его поздравляли, ему аплодировали, жали руку, желали славного трудового будущего, а он едва удерживал крик в горле: «Остановитесь! Вы ошиблись во мне! Я всех обманул!..»
Да, он всерьёз считал себя обманщиком, чуть ли не предателем. Его столько лет учили, кормили, одевали, обеспечивали тёплым жильём и карманными деньгами, столько сил, терпения, душевной заботы потратили учителя и цеховые мастера, чтобы сделать из него квалифицированного литейщика, и всё впустую!.. Как доверчиво и озабоченно спросил директор техникума, подписывая ему на четвёртом курсе рекомендацию в аэроклуб: «А учёбе это не помешает?» — «Конечно, нет!» — заверил Гагарин, знавший, что с плохой успеваемостью в клубе держать не станут. Да, аэроклуб помешал не учёбе, а куда большему — жизни в приобретённой профессии.
И тут, как удар под вздох, известие — в Саратов приехал Мастер. Так величали своего наставника, мастера литейного цеха и великого друга, учащиеся Люберецкого ремесленного училища. Это он привёл их впервые в горячий цех, ожёгший робкие души деревенских пареньков испуганным восторгом.
Что привело Мастера в Саратов, и как раз в дни выпуска? Среди окончивших было трое его учеников: Чугунов, Петушков, Гагарин. Может, он рассчитывал выбрать среди них наследника, ведь нужно передать кому-то всё, что узнал за долгую жизнь о литье — древнейшем занятии людей. И когда Гагарин услышал, что Мастер требует его к себе, то не выдержал и открылся товарищам.
Одни сказали:
— Плюнь, не ходи!
Эти не знали Мастера и не слышали о нём.
Другие посоветовали:
— Пойди. Чем ты рискуешь?
Эти кое-что слышали о Мастере.
А Петушков отрезал жёстко:
— Дело совести!
И Чугунов согласно кивнул головой.
Так считал и сам Гагарин. Но, видать, хочется иной раз человеку опереться о чужую совесть. А этого делать не следует, совесть не берут ни взаймы, ни напрокат.
Впоследствии Гагарин говорил, что никогда так не волновался, как перед встречей с Мастером. Впрочем, он вообще волновался редко, иначе не стал бы Космонавтом-1. Гагарин не хотел, чтобы первый же его самостоятельный поступок ударил по старому сердцу человека, который был по-отцовски добр к нему. Пусть Мастер сам решает, как ему поступить. Тот, не перебивая, выслушал сбивчивое признание.
Видать, ты мне очень доверяешь… — сказал он задумчиво.
Гагарин наклонил голову.
— И всё-таки думай сам. Ещё недавно ты без литья не мог, а сейчас — без полётов. Уж больно ты переменчив.
— Если не летать, то ладно…
— Обижаешь, Юрий! Что значит «ладно»? Для меня моя профессия — вечный праздник, а ты словно о похоронах… Человек должен только своё дело делать, единственное. Как говорится, «рождённый летать не может ползать».
— Чьё это? — вскинулся Юра. — Что-то знакомое.
— Стих. Максима Горького. Про буревестника.
Ознакомительная версия.
