Даша достает из сумочки десятку, и вот они уже в прохладном зале, за отдельным столиком. Два бокала, два прибора, две белейшие салфетки и посреди стола — цветок гвоздики. Один. На двоих. Для объединения и интима: «Наш общий цветок».
Даша тайком поглядывает в настенное зеркало, и ее лицо делается натянутым.
— Даш, не смотрись.
— Почему?
— Ты каменеешь от этих зеркал. Без них ты красивей.
— Разве это возможно?
Даша очень хорошо смеется, белозубо, ярко. Но ей не терпится побеседовать серьезно.
— Виктор, а почему ты не хочешь сделать… ну… как говорит Алик?
Виктор молчит. Ему тогда еще показалось, что на Дашу произвел впечатление разговор об отце. Ему это не очень приятно. Пусть бы ей нравился он сам.
— Поглядим, Даша, — говорит он. И опять слышит это
Раз-два-три,
бряк-два-три…
Хм! А Лида непременно заинтересовалась бы, почему он вспомнил тогда про музыкальную девочку. Хорошо, что он не влюбился в Лиду.
— Дашка, ты — чудо!
Она уже отпила из бокала немного рислинга, и теперь вдруг ей делается грустно.
— Я, Витька, может, и чудо, а твой Женя-художник любит Лиду. А не меня.
— Ну и что?
— Досадно! — И вдруг вся загорается сердитым огнем: — Я не терплю, понимаешь? Не терплю, когда нравится кто-то другой, а не я.
— Избалованная. Я тебя не возьму в жены.
— Возьмешь. Положить салату?
В смуглых Дашиных руках все оживает — и бокал, и простая ложка.
Виктор любуется ею. А ей, видно, необходимо нравиться еще больше и задеть немного. И она говорит:
— А Миша посвятил мне стихи.
— Прочти.
— Не помню. Я покажу тебе. Он подарил.
Виктора вдруг поражает догадка:
— Вы что, встречались без меня?
— Ну да! Лида с Женей зашли за мной, а потом мы позвонили Мише. Погуляли по улицам.
— Хорошие стихи?
— Прекрасные.
Настроение у Виктора круто и вдруг портится. То было отличное, а теперь — как ножом отрезало.
— У него книжка выходит, — добивает Даша. — На днях получает гонорар и зовет всех пропивать. И тебя.
— Благодарю, не ожидал.
Виктор расплачивается с официантом, дает ему изрядно на чай и медленно шествует за Дашей между столиками. В настенном зеркале отражается его высокий, довольно складный двойник… И у двойника молодое, слишком молодое и несколько обескураженное лицо. Надо что-то придумать, Витька. Ты же не идиот! Где голова? Не теряй головы, будь другом.
***
На столе в маминой комнате лежит тоненькая брошюрка в зеленоватой, будто выцветшей обложке. Это и есть папина работа.
Виктор просто не может заставить себя взяться за эту книжицу, так она разочаровала его своими размерами и блеклыми тонами. И на это положена жизнь! Мама получила какие-то деньги, кажется — небольшие. Виктор надеялся, что она даст ему на велосипед. Не дала. И ничего не купила. Что ж, можно понять. Хотя…
Теперь, когда устоялось лето, женщины (мама с Аськой) каждое воскресенье выезжают в ближний лес. Новый район. Две остановки на автобусе — и лес. Виктор, а иногда и Николай Николаич сопровождают их. Несут гамак, раскладное кресло, подстилку и еду в рюкзаке. Скучноватые гулянки. Но женщинам надо помогать. Вот был бы велосипед!
— Мам, если я поступлю в институт, ты мне… того… сувенирчик, а?
— Ну еще бы! Заказывай.
— Велосипед.
— Почему не автомобиль?
— Я думал — ты вправду.
— Ты потерял чувство юмора, сын.
— Потому что не тренируюсь.
— Ну и зря.
Виктор и сам знает, что потерял. Он заскучал как-то. Его стало раздражать многое из того, что прежде веселило.
Это, как он полагает, с того вечера, когда Даша бежала с ним по незнакомым улицам, а потом оказалось, что они незнакомы только ему, Виктору.
Не умножай числа растяп, наше время не для них.
Не шокируй сограждан: ничего не носи нараспашку, особенно душу…
У Виктора много всяких малых негативных заповедей.
Не возлюби ближнего своего больше, чем себя, ибо тогда он сядет тебе на шею.
Ни во что не уходи с головой — потонешь.
Последнее было критическим осмыслением опыта семьи: отец ушел в работу — и вот его нет (а эти два фактора связаны, тут уж сомнений никаких); мать ушла в обожание (обожествление!) отца — и вот ее тоже почти нет. Плетется, тяжело ступая по согретой, хвоистой земле. И видно, что не живет, не радуется.
А сегодня такое утро!
— Мам, совсем забыл сказать: я позвал ребят сюда, в лес. Здесь, говорят, есть озеро, мы сбегаем искупаемся, а потом — в кино.
Мама только поводит плечом. Это имеет несколько значений:
1) она-то надеялась, что сын позанимается;
2) может, она вовсе не хочет проводить выходной в обществе его друзей;
3) впрочем — безразлично. Как знаешь!
Они останавливаются всегда в одном и том же месте — на поляне.
Здесь Николай Николаич в свое время вколотил в сосну здоровенный гвоздь для гамакового уха. А в другое ухо продевается веревка и перекидывается через толстый сук дуба. На оставшемся конце веревки можно раскачиваться, будто это гигантские шаги. Что Виктор и делает, демонстрируя отяжелевшему профессору свою ловкость, смелость, а заодно и молодость.
Этот почти безгласный Ниф-Ниф вовсе, кажется, и не собирается жениться на Аське, что бесит Виктора. Причем бесит не столько из-за комнаты (чулан поднадоел), сколько вообще. Из чувства справедливости. Молодая тетушка хороша собой и так прекрасно фарширует кабачки.
— Николай Николаич, — говорит он, — вы любите фаршированные кабачки?
— А? — точно просыпается этот великий ученый. А ведь шел, как человек, и даже волок на спине отвратительное, тяжелое раскладное кресло.
— Ну, Николай Николаич, это когда берут зеленый такой кабачок, срезают кожу…
— Да, да, очень люблю. А почему, собственно, вас это… заинтересовало?
— Так. Хотел знать ваш вкус.
— Я не всегда понимаю вас, Виктор.
Он последнее время стал сдержанным и даже несколько величественным. Правда, он сейчас много работает. Может, потому?
Только они разложились, женщины переобулись и собрались побродить по лесу, а Ниф-Ниф завалился в гамак, как в кустах завозилось, зашумело, засмеялось прекрасным Дашиным смехом. Пришли. Тихое ура! Чтоб никто (даже сам!) этого «ура» не слышал. «Не возлюби ближнего своего»…
Даша гладко зачесала волосы (цыганка? таитянка?). А за ней, как пришитый, Миша Романов. Тихий и зависимый: никакого твердого стояния на ногах. В свежей голубой рубашке. Хм! Благостный. А он, пожалуй, был бы ничего, если б следил за собой. Нет, не то чтобы одевался (Виктор вовсе не ханжа), а просто немного думал бы, как он выглядит со стороны. Походка, посадка головы. И потом, не так выкладывался при чтении. А то — лицо потное, на лбу жилы, шея вытянута… Нет, не может он понравиться Даше.
Возле Лиды, как всегда теперь, Алик и Женя Масальский. Тоже почему-то видно, что они имеют отношение к ней, а не к Даше. Бедная Даша!
Они все выбежали с криком из-за кустов, но, наскочив на удивленный взгляд немолодой женщины, смешались.
— Это моя мама, — ласково говорит Виктор. — А это мои друзья. — И, подсмеиваясь над собой: — Здесь все мое. Мой лес, моя поляна, моя тетя, да, да, такая красивая, по имени Ася. И… — он не решается, — наш общий друг Николай Николаевич, уже профессор.
(А профессор задремал в гамаке. О господи, старость не радость!)
Виктор говорит и пристрастно наблюдает, как знакомятся. Алик сует руку маме, успевает сказать со всей своей нелепой искренностью:
— Очень рад. Я читал работу вашего мужа. Это гениально. Поверьте мне.
И вот уж у мамы никакого колючего взгляда, а веселый, открытый, заинтересованный:
— Вы — врач?
— Будущий. Сдал документы в медицинский. Вместе с Виктором.
Маме, разумеется, сразу понравился этот Алик. И Лида, представленная им:
— Лида скоро будет врачом. И вот увидите, отличным!
Лида без улыбки наклоняет голову:
— Я тоже читала. Алик приносил. Я не так, как он, разбираюсь, но то, что я поняла, мне кажется очень важным. А еще какие-нибудь работы есть?
Мама хочет ответить (да, есть, осталось много набросков, вероятно, надо собрать их. Виктор знает — это теперь ее конек), но тут подлетает Даша, сияет, тянет узкую смуглую руку:
— А я — Даша.
И не нравится маме. Так, во всяком случае, кажется Виктору.
— Ну что, к озеру? — говорит он.
— К озеру, к озеру!
Миша Романов так и не успел представиться. Да он и не хотел. Это точно. Что ему Виктор и тем более его родня?.. Он здесь ради Даши. Только.
— Пойдемте с нами, — зовет Алик маму. — И вы, Ася. Пошли (Ник-Ника не зовут, поскольку он спит).
И вдруг мама и Ася соглашаются. Мама хочет знать, где это озеро, а то живут рядом и… А что до Аськи — небось от обиды. Уснул. В ее обществе.
