Кресло подставляют к гамаку со спящим (он — как рыбка в сети. Отличный улов!). Рюкзак с едой и подстилкой взваливает на спину Женя (он и тут знает, как поступить), и вот они идут все вместе. Мама говорит с Лидой, смеется. Алик топчется рядом. Женя приглашает обеих сестер (а ведь они похожи — мама и Аська. Вот открытие!) поглядеть его картины. Какое-то сегодня хорошее утро. Может, поэтому такое единение? И только бедный Ниф-Ниф там, в своих сетях, в своих тенетах… Проснется — никого. Уйдет. Уйдет рыбка!
— Сейчас догоню! — говорит Виктор, ощущая особый, радостный прилив сил. Он возвращается на поляну (улов на месте), свободным концом веревки шнурует и сближает края гамака (только сонное мычание в ответ) и, скрепив это все двойным узлом, со спокойным сердцем (теперь не уйдешь!) нагоняет остальных.
— Аська, дело в шляпе!
Она занята разговором с Женей и на Виктора не обращает внимания.
Что такое купание в жаркий день, знает всякий. Это прекрасное и прохладное дело, это — радость. Даже если берега засижены людьми. Виктор плавает отлично, сложен — дай бог! Очень хороша Даша, и опять же — нарядна в своем многоцветном купальнике. Весь пляж глядит на нее. Ее зазывают играть в волейбол, какая-то смуглая компания подгоняет ради нее лодку к берегу. Но Даша только смеется победно. Зачем они ей, когда у нее здесь друзья. И еще — Виктор. Он это чувствует. И даже немного смущен этим. Он глядит на Лиду. И Лида не хуже — как странно! — гибкая, ладная. Они с Виктором плывут рядом (Даша отстала), перебираются на другую сторону озера. Там — песок, редкие сосны и почти нет людей.
— Витька, ты хороший человек? — неожиданно спрашивает Лида, закапывая ноги в песок. (Они отдыхают, обсыхают на солнышке перед новым заплывом.)
— Есть сомнения?
— Нет… не знаю. Не пойму. Ты забавный, красивый…
— Благодарю.
— Думаю, что очень способный, а вот основа, стержень… Есть они?
— Лида, дай осознать. Я не задумывался так серьезно о себе любимом.
— Ну, осознай.
— Тотчас же?
Лида молча пожимает плечами — мне, мол, безразлично, перебьюсь. Или еще одно значение: если для тебя это тяжелая задача, прости великодушно.
Ни с Аликом, ни с Женей, ни с Мишей она так не обращается. Виктору хочется равенства:
— Я, Лидочка, не совсем понимаю, что ты вкладываешь в слово «стержень».
— Ну, если попроще, то я прикидываю так: чем станет человек в тяжелую для него и для меня минуту. В опасную. Куда рванется — ко мне или от меня?
— Навязший в зубах вопрос: «Можно ли с ним пойти в разведку»?
— Хм, знаешь, Витька, любую истину можно заключить в банальные слова, вроде бы убить ее. Но зачем? Послушай, вот о чем я говорю: существуют ли для нас с тобой уважаемые истины и какие именно?!
— А для Даши?!
— С Дашей я дружу со школы, понятно? Это почти родство.
— Ты будто оправдываешься.
— Ну, допустим. Да. Меня там не все устраивает.
— И я тебя «там» не устраиваю?
— Я об этом не думала.
— А я полагал, что весь наш этакий… ну… полуголый разговор затеян ради спасения Даши. А что до истин — то я люблю маму.
У Виктора отработана гримаса простачка. Кто поймет буквально — хорошо. А для тех, кто поумнее, есть в этой масочке призыв посмеяться вместе!
Лида — из «поумнее». Она тряхнула головой:
— Ты, Витька, очень обаятельно придуриваешься. Поплыли?
Лида плавает прекрасно. Белые, не золотистые, а какие-то зеленоватые, как подсохшая трава, волосы не покрыты и блестят. Хорошо, хорошо, просто отлично, что он, Виктор, не влюбился в Лиду: душу бы из него вытрясла!
С озера возвращаются медленно. День, собственно, прошел. Запасы съедены. В кино опоздали. Солнышко ушло вниз, уже не за деревья, а за кусты.
— Сняли небось наш гамак, — говорит практичная Ася.
— Если только вместе с профессором, — отзывается Виктор.
— Он, наверное, ушел. Ну и пусть.
— Не ушел!
Миша Романов идет рядом с Дашей. Он читает стихи, которые не вошли в книжку.
Даша слушает очень серьезно, так что Виктору, дабы обратить на себя внимание, остается только раскрыть перочинный ножик, попридержать его за острый конец, а потом ловко кинуть в сосну. Оп! Вонзился, задрожал. Пошли дальше. Оп! Опять вонзился!
Миша обернулся к нему, поглядел внимательно, а дочитав, спросил:
— Виктор, а ты сам не пишешь?
— Я тут прочел в «Литературке», — вздохнул Виктор, — что одного поэта перевели в драматурги. Потому что каждое его стихотворение было подлинной трагедией для слушателей. Прочитал и раздумал.
Романов не обиделся. В сиянии своей выходящей книги, уравновесившись ею, он только пожал плечами: твое, мол, дело. И Виктор сам понял; дерзит, как маленький. Романов же, закрепляя свою победу, спросил:
— Ты, говорят, в медики хочешь податься? Я бы на твоем месте — на журналистский в МГУ.
Виктор строго ответил:
— Потом не устроишься. А у меня — видишь? — семья.
— Ты-то не устроишься? Да ты на первом курсе сможешь подрабатывать. Репортажи, интервью…
— «Разрешите вас проинтервьюировать», да?
Пока Миша давал взрослые и дельные советы (Даша взвешивала молча), а он, Виктор, болтал всякий вздор (и снова Даша взвешивала), он вдруг будто прозрел: боже мой! Как это он дал втянуть себя в этот нудный серьезный тон, он, мастер юмора и абсурда?! И он натянул вожжи, сворачивая в родную колею, и сразу повело, само повело:
— Хорошо тебе — третий курс, книжка, слава, деньги. — Голос у Виктора сам собой зазвучал подкупающе-искренне.
— Не в этом дело, — презрительно хмыкнул Миша (Виктор и так знал, что не в этом).
— Легко говорить, когда есть. А человек вот имеет мечту: велосипед. И не может. С моторчиком. И не в силах.
Миша не ответил. Молча шли трое, не нагоняя остальных: красавица Даша, удачливый поэт Романов и Виктор — обладатель неосуществимой мечты. Не выдержала Даша:
— Миш, одолжи Витьке! Прямо сердце надрывается, как он несчастлив.
Романов замялся, потом, оценив, видимо, ситуацию, сказал что-то вроде «подумаю».
— Нет, Миша, спасибо, но это невозможно. Я быстро отдать не смог бы…
— Не имеет значения, — внятней проговорил поэт. (А Даша снова взвешивает. О господи, глазищи так и переходят с одного на другого!)
— Миша, ведь мы не были друзьями. Мне просто очень нравится то, что ты пишешь. Я не могу принять такую жертву.
— Жертву? Поверьте, ребята (это Виктор и Даша — ребята!), мне не бывает жалко денег. Мне жаль только времени, если оно идет как пустая порода. Витька, черт с тобой, бери эти деньги (и поймал на лету восхищенную Дашину улыбку) и вернешь, когда сможешь, ясно?
— Ну, спасибо. Я дам тебе покататься. — И Виктор театрально поднял руку: — Клянусь, что не позволю себе купить какое-нибудь барахло!
Виктор тряхнул головой: он снова почувствовал себя более сильным. Почему? Да, верно, потому, что Романов был искренним, а он прикидывался, играл свой маленький спектакль, не тратя душевных сил.
Он огляделся: где-то рядом была поляна. Нужно было не опоздать к тому моменту, когда нога профессора Ниф-Нифа коснется земли.
Виктор подбежал к поляне первым и остановился за кустом.
В поредевшем и похолодавшем воздухе гамак раскачивался, как колыбелька. В ней метался и сдавленно стонал довольно плотный младенец. Когда послышались приближающиеся голоса, младенец затих. Притворился спящим.
— Боже, он еще спит! — удивилась простодушная Ася.
— Ну и сон!
— Вот это нервы!
Все, смеясь, подошли ближе.
— Смотрите, смотрите: его хотели похитить! Связали веревками!
— Тише, остряки!
— Хорошо, что человек спал, — прочувствованно сказал Виктор и карманным ножиком обрезал узел.
У профессора было красное лицо, углы губ опустились. Он раскрыл глаза и в упор, ненавидяще глянул на Виктора. Потом неуклюже вылез из гамака и вдруг резко повернулся, пошел по тропе, скрылся за елками и березами. Только сучки еще некоторое время трещали. Было ясно, что возвращаться он не намерен.
— Чего он? — пожал плечами Виктор.
Он был чуть-чуть обескуражен и даже смущен: пожалуй, впервой они с Ниф-Нифом отлично поняли друг друга. Да и обаяние счастливого дня рассеялось. Возвращались деловито, без шуток, будто веселый источник вдруг исчерпался.
…Вечером профессор не позвонил. На другой день — тоже. Ася плакала.
— Дурочка, — утешал Виктор. — Должна радоваться, что тебе не достался такой муж. Ну, ушли купаться без него — дело какое! Ишь разобиделся! Никакого Ч. Ю. Никакого!
— Замолчи! — рыдала Аська.
Через неделю она сама позвонила Николаю Николаичу и после разговора с ним собралась уезжать. Виктор, чтобы не попадаться Асе на глаза, в эти дни редко бывал дома: сидел в читальне, готовился к экзаменам.
И день экзамена наступил.
***
Виктор вошел в аудиторию и вдруг понял, что волнуется. Аудитория была белая, чересчур светлая, наводившая на мысль о больнице или, еще того хуже, об операционной. За одним столом сидели две пожилые женщины, за другим — три довольно плотных ученых мужа. Тут Виктор прервал осмотр, потому что один из них был на кого-то похож. На секунду обмер: Ниф-Ниф! Потом одумался: нет, тот ведь физик. Вообще Виктор все последнее время обмирал. То ему, когда сдавал документы, показалось, что секретарша подозрительно долго разглядывала справку о состоянии здоровья — почему, мол, из поликлиники другого района? То перед отходом, просматривая учебник химии, вдруг увидел, что забыл повторить целый раздел. Будто не существует везения, удачи, вообще судьбы. Непременно, что ли, должно достаться это?
