X
Сашка выбрала себе убежищем небольшой двухэтажный дом. Впрочем, домом его теперь было трудно назвать — после попадания бомбы от него осталось лишь три стены. Уцелевшие окна неровными дырами смотрели на улицу, словно жалуясь на свою боль и одиночество. Горы кирпича вперемешку с расщепленными досками, остатками мебели громоздились внутри.
Сашка стояла перед домом, разглядывая его, и думала о том, что раньше здесь кто-то жил, отмечал праздники, прибирался, получал хорошие или дурные вести. Здесь играли дети, ссорились, мирились, делали уроки, а взрослые заботились о них и мечтали о том, кем они станут, когда вырастут. И всем им было здесь очень хорошо. А теперь дом разрушен, и они ушли, потому что он стал тоскливым и страшным символом войны — разрухи, смерти и горя. Сашка подошла к стене и погладила теплые кирпичи уцелевшей кладки. «Ты тоже один?» — шепотом спросила она. Но дом, погруженный в свое горе, продолжал скорбно смотреть в небо.
Заметив на стене косо приклеенный измятый листок, Сашка забралась на груду кирпичей, чтобы лучше разглядеть его. Это было воззвание к жителям Одессы. «Не навсегда и ненадолго оставляем мы нашу родную Одессу, — читала Сашка. — Жалкие убийцы, фашистские дикари будут выброшены вон из нашего города. Мы скоро вернемся, товарищи!..»
Сашка аккуратно отодрала листовку и, тщательно сложив, сунула в карман. Потом, потратив немало сил и разодрав колени, по остаткам стены забралась на второй этаж. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь, если вздумает заглянуть в развалины, смог сразу обнаружить ее. Потом Сашка уселась, облокотившись на стену, с которой блеклыми полосками закручивались вниз оторванные полоски выцветших обоев, и уставилась в небо. Небо было как всегда спокойным и безмятежным, легкие облака повисли в вышине, только не было привычных стрижей, которые тонкими серпами крыльев рассекали бы его глубину… Сашка любила небо. В своих снах она часто летала в его синей глубине, а под ней было сверкающее на солнце море.
Сашка никогда не замечала, чтобы ее братья или сестра смотрели на небо так, как она. Ей невольно вспомнилось, что Костик однажды застал ее, сидящую за занавеской в углу подоконника, откуда она разглядывала небо, прижавшись щекой к теплой оконной раме. Он думал, что она спряталась здесь, чтобы напугать кого-нибудь. Отдернув занавеску, он радостно закричал:
— Ага, я тебя нашел!
Ужасно смутившись, она выдернула из рук оторопевшего брата занавеску, и буркнула:
— Дурак! Никто и не прятался.
Как ей теперь было стыдно за это! Сашка уткнула лицо в ладони и думала о том, как подчас была жестока к своим родным. А теперь еще эта страшная и неисправимая вина. И не у кого просить прощения…
Но почему-то не было раскаяния. Не было ничего. Пустота пришла в ее сердце. Пустота, которая поглотила все: мечты, устремления, чувства долга, вины и благодарности… Ей вдруг стало безразлично все. Не было ничего, кроме неба. Свободного, прекрасного неба, до краев наполненного уходящим летом. И глубоко поразила Сашку мысль, что где-то под этим радостным нескончаемым небом есть люди, которые уже никогда его не увидят. Может, небо просто об этом не знало? Иначе почему, равнодушное к их страданиям, оно сияло таким спокойствием и красотой, словно несчастий на земле не существовало? А она сидела и смотрела в него как зачарованная, и слова упрека не шли у нее с языка.
Сашку нашли, когда она спала, и ее глубокий, полный странных видений сон был так явственен, что, проснувшись, она никак не могла понять, где она. Только что она с радостными воплями бегала по дороге с Валькой и Костиком, запуская на небывалую высоту цветастого воздушного змея, как вдруг перед ней возникла заросшая рыжей щетиной рожа парня в пыльной пилотке. Она бездумно смотрела в его физиономию и продолжала сидеть, облокотившись о теплую стену, хотя смутно понимала, что перед ней враг, в то время как он махал дверцей от буфета куда-то вниз и возбужденно орал, указывая на нее свободной рукой. Наоравшись, и получив ответ снизу, парень подцепил вялую Сашку за шиворот и передал в руки стоявшему внизу солдату, который опять же за шкирку притащил ее к группе солдат, расположившейся у костра, сложенного из остатков мебели.
Солдаты с любопытством разглядывали Сашку, потешаясь над ее затравленным видом и строя предположения относительно того, как она оказалась в разбомбленном доме. Сашка слушала их чужую, но понятную для нее речь, и вдруг совершенно неожиданно для себя негромко произнесла:
— Töten Sie mich nicht.[1]
Наступила тишина. В этой тишине солдаты изумленно вытаращились на нее, и только тут Сашка осознала, что она сказала. Обезумев от досады и бессильной злобы на себя, она закусила губу и засунула руки глубоко в карманы, словно укрепляя этим свою решимость не произнести больше ни слова. Это надо же! Еще недавно она мечтала о смерти, но едва замаячила реальная угроза ее жизни…
Солдаты загалдели, наперебой задавая ей вопросы. Но Сашка упорно молчала, уставившись в землю. Тогда один из них побежал к группе машин, расположившихся неподалеку, и вскоре вернулся в сопровождении высокого худощавого офицера.
Офицер с недоверием и досадой оглядел Сашку и спросил:
— Wohin kommst du? Wie heißt du?[2]
Увидев офицера, Сашка, несмотря на свою решимость, испугалась.
— Sascha, — после некоторого замешательства ответила она. — Ich bin aus…[3] — она указала рукой назад, туда, где ей казалось был ее дом.
— Wo ist daine Familie?[4] — спросил офицер.
— Sie sind… Ihr seid mehr nicht.[5]
Сашка была уверена, что ей будет трудно произнести эти слова, тем более впервые, но оказалось, это не так. Она проговорила их громко и четко, при этом упершись прямым взглядом в глаза офицера. Офицер секунду помедлил, после чего все также требовательно поинтересовался:
— Woher weißt du deutsch?[6] — краткость его вопросов походила на допрос.
— Meine Mutter ist Deutsche.[7]
— Wie lange bist du hier?[8] — офицер кивнул на руины, где нашли Сашку.
— Ich weiß nicht.[9]
Сашка вдруг вспомнила свой сон, и ее вновь поразила мысль, что она теперь совсем одна. И к чему все эти разговоры? Чего они от нее хотят? На какие еще вопросы потребуют ответа? И зачем?..
Однако больше вопросов не последовало. Офицер повернулся к солдатам, коротко скомандовал:
— Ernählen![10] — и зашагал прочь.
Через минуту Сашке вручили теплую миску, кусок хлеба. Однако даже не заглянув в миску, Сашка рассеянно опустила ее на землю и уставилась в угасающий костер, сжимая в руке хлеб. Поначалу солдаты о чем-то спрашивали ее, но убедившись, что от нее ничего не добиться, оставили в покое. Из их вопросов Сашка успела понять, что ее приняли за мальчика. Но ее это не волновало, потому что в переливающихся углях костра было что-то очень важное, от чего Сашка не могла оторваться ни взглядом, ни мыслями. Ей казалось, что вот-вот она уловит что-то значительное, что наконец принесет ей желанное облегчение. Но оно вновь и вновь ускользало от нее, как колышущиеся тени на закате.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Сашка поняла, что немцы уходят. Бурлящий суетой двор опустел, обнажив кривые обломки стен и кучки дымящихся углей. За углом загудели моторы, и колонна тронулась. И тут, не соображая что делает, Сашка вскочила и опрометью бросилась следом, подхлестываемая неудержимым ужасом — она не могла остаться здесь одна. Ее не волновало то, что солдаты, подталкивая друг друга локтями, принялись весело хохотать над ней. Ее не волновало то, что она бежит за врагами, чей снаряд попал в их дом и которых она должна ненавидеть. Ее не волновало и то, что как бы она ни старалась, ей не догнать грузовиков, которые один за другим с громыханием исчезали в клубах пыли. Она бежала от своего жуткого, пронзительного и пугающего своей безысходностью одиночества, спотыкаясь, подпрыгивая и глотая пыль, бежала до тех пор, пока один из грузовиков не остановился.
Сначала Сашка не поняла, что умерла. А когда до нее дошел смысл происходящего, все встало на свои места. Она умерла, а вместо нее осталось некая безликая сущность, у которой вместо души в груди сидел ледяной червяк. Он-то и лишил эту самую сущность, которая осталась после смерти Сашки, всех эмоций. Несмотря на свои малые размеры именно этот червь и съел все, что было внутри у Сашки, оставив пустоту, в которой теперь свернулся и забылся сном.
Это открытие объясняло многое. Ту легкость, с которой теперешняя, другая Сашка, смирилась со своей нынешней судьбой, равнодушие, с каким получала пинки и затрещины за нерасторопность, показную суетливость, с которой мчалась выполнять то или иное задание, отсутствие брезгливости при выполнении самой омерзительной работы… И то, что ей перестали сниться сны, Сашка тоже объясняла своей смертью.
