Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля

Мы подружились, как это часто бывает, самым неожиданным образом.

После войны грузовые машины в нашем краю были большой редкостью. И мы, мальчишки, каждую из них провожали шумной гурьбой, с наслаждением вдыхая незнакомый запах бензина. Всем нам очень хотелось, чтобы машина остановилась в деревне хоть ненадолго. Тогда можно было бы рассмотреть ее вблизи, похлопать по рубчатым резиновым колесам, заглянуть за толстые стекла фар. Но машины всегда проходили мимо.

Тогда я предложил пойти на хитрость. На дороге мы выкопали канавку, закрыли ее ветками, травой и стали ждать. Проходил день за днем, но ни одного грузовика, а тем более легковушки, через нашу деревню не проезжало. И вдруг, спустя неделю, кто-то из ребят, бегая от избы к избе, радостно сообщал:

— Идет, идет!

Когда зеленая полуторка въезжала в нашу Ключевку, все мы были уже возле дороги.

Ожидания наши сбылись: полуторка попала колесом в канавку и забуксовала! К тому же накануне прошел дождь, так что застряла она основательно. Наши сияющие лица были прямой противоположностью хмурому, раздосадованному лицу шофера.

— Вот оказия, застрял… — виновато сказал он нам, выбравшись из кабины. — Помогите мне, ребятки, давайте камней под колеса набросаем, а я вас потом прокачу.

Нам, конечно, только этого и надо было. Мигом мы собрали в округе все камни, умостили ими часть дороги, и полуторка, тяжело и часто зафыркав, выбралась на сухое место. Шофер нас действительно прокатил — вдоль всей деревни и еще немного за околицу. А меня («как самого старательного», по его словам) он посадил даже рядом с собой в кабинку!

Лицо у шофера было доброе и усталое, словно у моего отца, когда он приходил вечером с работы. И мне вдруг стало нестерпимо стыдно за наше озорство.

— Дядя, — виновато сказал я, — ведь это мы канавку выкопали на дороге и травой закрыли…

— А я знаю, — усмехнулся шофер.

— Как знаете, откуда же? — удивился я.

— Эх, мальчик, сколько раз я в таких канавках буксовал — и счет потерял. Как въезжаешь в какую-нибудь деревню, глядь — у дороги уже ватага пацанов сидит. И кучи камней рядом приготовлены, чтобы машину вытаскивать, если застрянет. Хитрецы вы мои лопоухие.

За деревней шофер затормозил и, когда мы попрыгали на землю, крикнул нам с лукавой улыбкой:

— Спасибо, что помогли!

С Манюхой, моей сестрой, мы жили дружно. Но когда я просился с ней за грибами или ягодами (ведь это целое путешествие!), она отвечала с насмешкой:

— Путешествуй лучше с печки на полати… Это вернее.

Но потом ее, видимо, мучила совесть, и сестра обещала взять меня в лес попозже, когда созреют орехи.

— За грибами ходить надо много, ты устанешь, Карабчик, — говорила она. — А орехи собирать просто: стон возле куста и обрывай их с ветки в лукошко.

И я терпеливо дожидался, когда поспеют орехи. А чтобы не было скучно, действительно совершал увлекательные путешествия с печки на полати.

Печка занимала в моей жизни особое место. Где погреться, когда прибежишь морозным вечером с улицы, громыхая обледенелыми полами пиджачка? На печке. Где отлежаться, набраться сил, если однажды съешь на спор большую синюю сосульку и схватишь ангину? Разумеется, на печке. Нет лучшего места слушать сказки, или спрятаться от рассерженной матери, или просто полежать и подумать. А для меня вдобавок она была еще неведомой страной, с очень теплым климатом, которую населяли добрые и смешные существа.

Вот на горячем колпаке лежат рядышком, лицом друг к другу, два толстоносых мужичка и о чем-то мирно беседуют. Это сушатся мои подшитые валенки, сушатся с прошлой зимы. Мама про них позабыла и не убрала вместе с другими в амбар, а я не напоминаю: мне веселее с этими толстоносыми мужичками.

В щель, между досками на потолке высунулись два блестящих длинных усика и медленно шевелятся. Это большой черный таракан, который там живет, интересуется, какая сегодня погода, нет ли ветра. Ветра нет, мы с котенком Антоном лежим смирно, не возимся, и таракан, серьезный и важный, выходит па прогулку.

Издалека, из самого угла, с полатей, тянет тонким ароматом созревающих помидоров. Они лежат в соломенном лукошке, прикрытом старой маминой шалью, и потихоньку краснеют в тепле.

Раньше полатей у нас не было, и можно было свесить голову, заглянуть вниз, в закуток между стеной и печкой, где зимой обязательно кто-нибудь жил: или ягнята, или теленок. Потом, когда пришел с войны отец, он настелил вверху над закутком доски, и печка сразу стала просторнее, шире, чему я немало радовался.

Однажды я обнаружил на полатях под старой дерюгой небольшой, туго завязанный мешочек. Что бы в нем такое могло быть? Пшено не пшено, но что-то похожее… Внимательно обследуя его, я долго ломал голову и, наконец, ахнул от своей догадки: сахарный песок! По тем временам это было большое лакомство, и я знал, что если залезу в мешочек без спроса, то потом мне здорово влетит. И я тогда стал сосать угол мешочка. Так я блаженствовал, наверное, целую неделю, пока не прогрыз угол насквозь. Это уже пахло большой выволочкой, и свои путешествия на полати я временно прекратил. Дыра на мешочке вскоре обнаружилась. Правда, мама решила, что это набедокурили мыши, зашила мешочек и убрала его в ларь, где хранились другие продукты.

Лето кончилось, начались осенние дожди, а там и зима наступила. Но в моей запечной стране погода по-прежнему стояла теплая, иногда даже жаркая, особенно в те дни, когда в доме пекли хлебы. Еще с вечера начиналась словно бы предпраздничная суета. Печной под чисто подметали березовым веником, брызгали чистой водой из колодца, приносили с улицы свежих дров, от которых тонко пахло лесом и опилками.

Квашню обдавали кипятком, мыли пучками каких-то пахучих трав, затем, замесив в ней тесто, укутывали одеялами, а сверху накрывали старым овчинным полушубком.

Печь хлебы маме всегда помогала наша соседка, тетка Пелагея. За работой она обязательно что-нибудь рассказывала или разговаривала со мной. И я однажды пожаловался ей, что Манюха так и не взяла меня летом за орехами. А ведь обещала. Мне так почему-то было обидно, что даже навернулись слезы. Раньше я никому не жаловался: ни матери, ни отцу… А вот с теткой Пелагеей решил поделиться.

— Ты не горюй, — успокоила меня тетка Пелагея, — жди Нового года… На Новый год Дед-Мороз всем ребятам будет подарки разносить и тебе орехов принесет… Целое лукошко!

— Что-то он раньше не приносил… — засомневался я.

— Война была, Карабчик, — вздохнула тетка Пелагея. — Не до того ему было.

— А Дед-Мороз тоже воевал? — удивился я.

— А как же. Нашим солдатам он помогал здорово, много лютых ворогов ухайдакал.

Успокоенный, я стал дожидаться Нового года. Конечно, я все уши прожужжал и маме, и сестре, что Дед-Мороз принесет мне лукошко орехов.

— Обязательно принесет, — серьезно говорили они и при этом чуть заметно загадочно улыбались.

И вот наступило 31-е декабря. Днем мама снова затеяла стряпню, тетка Пелагея, как всегда, помогала ей, Манюха убежала в школу наряжать елку, а меня, чтобы не путался под ногами, загнали на печку. Прижавшись к теплому колпаку, я долго лежал в одиночестве и грустно размышлял о том, что никаких дед-морозов не бывает, все это сказки, да и орехов взять негде: ведь они в нынешнем году совсем не уродились. Потому и не брала меня Манюха в лес — собирать было нечего. И наша печка мне уже не казалась загадочной страной, а просто печкой.