Павел Андреевич осторожно дотронулся до плеча женщины.
— Что с вами?
Женщина медленно повернула голову и попыталась что-то ответить. Но замёрзшие губы плохо слушались её. Павел Андреевич поднял рукавички и торопливо надел их на руки женщины.
— Так нельзя. Вы же отморозите пальцы. И сидеть долго тоже нельзя. Скажите: что случилось?
— Я боюсь, — тихо ответила женщина. — Боюсь идти домой.
— Боитесь? Почему?
— А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню…
— Что, что вы положили?
— Карточки. Хлебные карточки.
— Вы положили их в книгу?
— Да, но их там нет. Я смотрела, трясла… Не знаю… Может быть, они в другой книге. Или… или потеряла… Я всегда кладу самое ценное в книги — письма, фотографии… Нет, я не пойду. — И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал её за локоть.
— Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.
Женщина послушно протянула потёртую коричневую сумку с металлической заиндевелой застёжкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесёмки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трёхсуточный паёк: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар…
— Теперь вам хватит до конца месяца, — возбуждённо говорил он. — Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Пойдёмте, я провожу вас.
Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чём не разговаривая и не спрашивая.
Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжёлыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее.
Женщина остановилась и тихо сказала:
— Спасибо, тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но… но я не могу. Простите. Вы хороший человек.
Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу её легко побежали слёзы.
— Ну что вы, не надо, — глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.
Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.
— Прошу вас, возьмите. На память. Там есть и мой адрес. — И она протянула Павлу Андреевичу книгу.
Память каждого человека неповторима. По-разному помнят одни и те же события разные люди. Когда Павел Андреевич Ивашинцов вспоминает ленинградскую блокаду, он видит заснеженный Средний проспект, разбитый трамвай на перекрёстке и одинокую женскую фигуру с книгой на коленях…
Старик закончил свой рассказ и замолчал. Притихшие ребята тоже молчали. Потом Коля осторожно спросил:
— Так вот оно что: значит, у вас пропала та самая книга?
— Да, — вздохнул Павел Андреевич. — Теперь вы знаете, почему мне так тяжело потерять её. В этом томике и в той женщине для меня вся блокада сосредоточилась. А может, и вся война…
— А ту женщину вы что, больше никогда не видели? — спросил Саша.
— Нет, — ответил старик. — На другой день я уже был снова на фронте. Правда, мы переписывались, но очень недолго. Я получил от неё всего четыре письма. Потом она перестала отвечать. Когда после войны я вернулся в Ленинград, то сразу, с вокзала пошёл туда, к ней… На месте дома были развалины. Вероятно, прямое попадание, пожар… Люди сказали мне, что это была бомба. Думаю, она умерла.
Павел Андреевич встал, прошёлся по комнате, потом опустился на диван между Сашей и Колей и обнял друзей за плечи.
— Э, да что же это я на гостей своих такую тоску навёл. Хватит нам о грустном. Я ведь хотел вам свою библиотеку показать.
Старик подошёл к стеллажам и ласково провёл концами пальцев по книжным корешкам.
— Книг, как видите, у меня довольно много. Только я не люблю, когда меня библиофилом называют. Уж если на меня какой ярлык вешать, то я скорей книгочей. Потому что всегда любил прежде всего книги читать, а уж потом смотреть, где она издана, когда, кем. Ну, а собирать начал после войны. Тогда, знаете, это много проще было. Вот и приключенческая библиотечка за эти годы приличная собралась. Незаметно как-то. Специально-то я их не покупал.
— Так, значит, у вас не двадцатитомник? — спросил Коля. — Ну, тот, что недавно выходил?
— Нет конечно! — радостно всплеснул руками Павел Андреевич. — Я последние лет десять и не покупаю почти ничего. Это, знаете ли, библиотечка другая, совсем другая! Я её сам составил. Да мы сейчас с вами посмотрим.
Старик подошёл к одной из полок и принялся вынимать и складывать на журнальный столик книги. То, что предстало перед ребятами, поразило их. В особенности, конечно, был изумлён Коля. Наряду с Жюлем Верном, Луи Буссенаром, Александром Грином, Стивенсоном, Беляевым на столе появлялись книги, авторов которых он не знал или слышал о них краем уха. Здесь был и фантастический роман англичанки Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей», и роман-утопия Владимира Одоевского «4338 год», и фантастическая повесть учёного-романтика Константина Эдуардовича Циолковского, и «Путешествие к южному полюсу и вокруг света» знаменитого мореплавателя Джеймса Кука, и записки легендарного полярника Фритьофа Нансена… Книги были тяжёлые, в толстых, твёрдых переплётах. Многие из них были изданы до войны, а некоторые даже до революции. Бегло шуршали страницы, Павел Андреевич быстро говорил, а в комнате стоял неповторимый пыльный запах старых книг.
— И вы хотите взять и отдать такое богатство! — невольно вырвалось у Коли.
— Видишь ли, дружок, — отвечал старик. — Они ведь мне уже не нужны. Я в последние годы вообще мало читаю беллетристики. Едва ли наберётся три десятка книг, с которыми я бы хотел умереть. Теперь я всё больше мемуары читаю, воспоминания. Ну, это стариковское. Вот ещё к древним грекам пристрастился. Знаете, что меня в них поражает и одновременно восхищает? Сочетание глубокой мудрости с какой-то совершенно детской наивностью. Вот хотя бы древний философ Платон. Уж такая умница, такая светлая голова! И вдруг совершенно серьёзно говорит, что грецкие орехи — это живые, разумные существа. И что они прыгают с ветки на ветку, прячась от сборщика!
Потом Павел Андреевич показывал ребятам другие книги, говорил о том, как ему приходилось ездить по стране и как из каждой командировки он привозил хотя бы одну книгу.
— А вот этот томик Сумарокова я, представьте, выменял на галоши.
— На галоши?! — в один голос переспросили ребята.
— Да, да, не удивляйтесь. В сорок седьмом году я несколько месяцев жил в Клайпеде. Там на базаре я эту книгу и выменял у старухи латышки. Сначала она просила петуха. Но петуха у меня не было, и мы сошлись на галошах. У меня, знаете ли, отличные трофейные галоши были. Вишнёвого цвета. Так я их прямо с валенок снял и отдал. Потом месяц с мокрыми ногами ходил.
В прихожей послышался длинный, нетерпеливый звонок.
— Это, наверное, дочь, — сказал Павел Андреевич и как-то сразу помрачнел.
— Ну, тогда мы пойдём, — сказал Саша.
— Нет, не уходите, — проговорил Павел Андреевич, идя отпирать. — Только не говорите ей о наших с вами делах.
В квартиру стремительно влетела красивая, молодая женщина в широком серебристом плаще, напоминавшем по цвету всепогодный истребитель-перехватчик. Из комнаты сразу исчез запах старых книг, уступив место утончённому аромату дорогих духов.
— Папа, я буквально на минуту, — проговорила женщина. — Я даже ключи в машине оставила. Что это за мальчики?
— Мои гости, — насупившись, ответил старик.
— Пионеры? Следопыты? Прекрасно. Расскажи им про взятие Кёнигсберга, у тебя хорошо получается.
— Нина, я прошу тебя не иронизировать на этот счёт.
— С чего ты взял? Я вовсе не иронизирую. У тебя действительно хорошо получается. Я помню с детства. Впрочем, ладно. Вот. Я принесла продукты.
— Но я же просил тебя ничего мне не носить! Деньги у меня есть, ноги пока тоже, слава богу, ходят. Я могу всё купить сам.
— Опять капризы. Ну что ты там можешь купить! И слушать ничего не хочу! Всё. Я побежала. Ещё не знаю, заведётся ли машина. На этих «Жигулях» невозможно ездить больше трёх лет. Говорят, с «Волгами» в тысячу раз меньше хлопот. Слушай, папуля, тебе, как ветерану, не могут продать «Волгу»?
— Не могут, — сухо сказал старик.
— Жаль. А вот инвалидам войны, я слышала, продают.
— Да, действительно, жаль, что я всего лишь ветеран и что на войне мне не оторвало ногу.
— Папа! — всплеснула руками женщина. — Как тебе не стыдно? Я ведь сказала это без всякой задней мысли. Просто для информации. Нет, я вижу, ты опять захандрил. Надо будет достать тебе хорошую путёвочку в дом отдыха.
Она чмокнула старика в щёку и исчезла.
В продолжение этой сцены друзья сидели на краю дивана, испытывая при этом неловкость и даже почему-то стыд.
Павел Андреевич посмотрел на своих гостей, вздохнул и виновато улыбнулся.
