В первые месяцы пребывания в училище Лыков пытался установить в классе «режим кулака»: подговорил одноклассников не писать контрольную работу по математике, терроризовал Пашкова, отнимал у соседей по парте резинки, тетради. Преподаватели только удивлялись обилию «чрезвычайных происшествий» в этом отделении, но не подозревали, что все они — дело рук Лыкова, которого офицеры называли между собой ласково — «Василек». Он казался добродушным: светлые навыкате глаза, походка вразвалочку, манера держать руки так, словно подмышками у него по арбузу. Все прояснилось неожиданно. Класс сам решил «свергнуть иго». В два часа ночи в спальне состоялось тайное совещание (не обошлось без тычков Васильку). Лыков с тех пор утихомирился и через полгода был снова признан старшим отделения, но теперь он никогда не пускал в ход кулаки.
Василий рос в крестьянской семье, где его рано приучили к бережливости и хозяйской расчетливости. Придя в училище, он первое время собирал в бане, обмылки и складывал их в мешочек — «мамке передать». Пользуясь положением старшего отделения, Василий выбирал себе самые лучшие, по его мнению, ботинки, заставляя других долго ждать, самый лучший кусок пирога, самую лучшую койку в спальне. В каждое дело Василий старался внести хозяйственную основательность. Даже парта его имела дверцу с замочком, расписание под стеклом, а позади, на стене, Лыков аккуратно прикрепил газетный лист бумаги, чтобы не пачкаться о стену.
Он любил «поражать» кого-нибудь своей силой. Подойдет к Савве Братушкину и, согнув руку так, что под гимнастеркой вздуваются твердые шары, предложит, будто подарок делает:
— Попробуй…
Савва ткнет пальцем в бицепсы, потискает их руками и с некоторой завистью скажет: — Ничего…
Лыкова, видно, эта оценка не удовлетворяет. Взяв Братушкина за ремень, он, не спрашивая его согласия, сообщает:
— А вот я тебя приподниму, — и, понатужившись, действительно отрывает его от пола.
За одной партой сидят Семен Гербов — спокойный, рассудительный юноша с продолговатым лицом и сухощавый, смуглый, с резким вырезом ноздрей, Володя Ковалев — быстрый, прямой, вспыльчивый.
Дружба у Володи с Семеном началась со второго дня прибытия в училище. Они приехали одними из первых. В коридорах было пусто и тоскливо, — совсем не так, как рисовалось в воображении, когда ехали сюда. По неуютным, необжитым комнатам бродили одинокие фигуры в самой разнообразной одежде. В списке сначала поставили рядом Гербова и Ковалева, потом расстояние между ними с каждым днем росло, заполнялось новыми фамилиями, но дружба крепла. Началась она так. На второй день новой жизни Василий Лыков, увидя в библиотеке, в руках у Ковалева, «Таинственный остров» Жюль Верна, выхватил книгу и заявил библиотекарше: «Эту я читать буду». Вызывающе надвинулся выпяченной грудью на Володю. Тогда подошел Семен, — он был таким же широкогрудым, как Лыков, но чуть выше его, — протиснулся боком между спорщиками, спокойно вытащил книгу у оторопевшего Василия и веско сказал ему, возвращая через плечо книгу Ковалеву: «Он прочтет, тогда тебе передаст».
Лыков оглядел Гербова зло и внимательно. Круто повернувшись, он вышел, бормоча угрозы. Семен был нетороплив в движениях и немного мешковат. Говорил он медленно, сначала подумав, и от этого сказанное звучало как-то особенно значительно. Гербов отличался миролюбием, и казалось невозможно вывести его из равновесия.
У Семена никого из родных не было, кроме дедушки а дальней деревне Витебской области. Мать умерла за три года до начала войны, старший брат был замучен в гестапо, а отца выдал немецкому коменданту полицай Тимка Ковальчук, вынырнувший в их селе из плена. Ковальчук помогал немцу сжигать отца Гербова на костре. Семен после этого ушел к партизанам в лес, а по освобождении местности Красной Армией был усыновлен артполком, где его за боевые заслуги в тринадцать лет приняли в комсомол и прислали в училище «для дальнейшего прохождения службы», — как написано было в направлении.
Дружба Семена и Володи лишена была нежностей, но за внешней, кажущейся грубоватостью отношений скрывалось теплое, прочное чувство.
Когда Ковалев заболел, Семен ежедневно приходил в санчасть и часами просиживал у койки друга. Гербов был немного ленив, вернее, это была даже не лень — просто за годы войны он отвык от учебы, отстал и теперь не всегда мог перебороть желание отодвинуть «на потом» выполнение неприятного задания. Особенно не давалась ему математика. «Эти уравнения непобедимы», — обреченно говорил Семен, захлопывая задачник. Тогда Ковалев стал заниматься с ним сам. В субботу вечером, когда все уходили в кино, Володя запирал в классе на ключ своего друга наедине с задачником, а приходил из кино — проверял, как решены задачи. Он был неумолимым учителем — и уравнения сдались.
К службе в армии Володя готовился упорно. Решив, что он — хилый, закалял свое худощавое, но сильное тело: зимой обтирался ледяной водой, а если поблизости не было офицера, — то и снегом. «Хорошо было бы, как Суворов, совершать по утрам, в любую погоду, прогулки верхом», — не раз думал Володя. Он достал гантели и упражнялся по системе Анохина. Дома, во время каникул, спал на полу, и мать — Антонина Васильевна — не решалась перечить, простодушно предположив, что это — крайности современного физического воспитания. Чтобы развить выносливость, Ковалев как-то решил четверо суток не брать в рот ни капли жидкости, но на третий день не выдержал испытания и был очень недоволен собой.
В первые месяцы пребывания в училище на Ковалева то и дело наскакивал с кулаками Лыков, не забывший поражения в библиотеке. Лыков был шире Володи в плечах, крепче сколочен и сильнее. Тогда Володя начал обучаться приемам бокса и однажды поразил всех: он закатил обидчику классический «хук справа» и тем утвердил свою независимость.
Даже в развлечениях Володя, может быть, не всегда вполне сознательно, стремился запастись всем необходимым для будущей нелегкой службы. А что она будет нелегкой — он ни минуты не сомневался, и его особенно привлекала мысль о преодолении больших трудностей. Володя первый предложил создать в роте автокружок, изучать мотор и управление машиной. Это оказалось вполне осуществимо потому, что гараж училища находился рядом. Но если другие записались в кружок просто так, в поисках развлечений, то Ковалев отнесся к — новому делу с большой серьезностью.
— Офицеру, — сказал он Семену, — надо уметь самому управлять машиной — пригодится. И убедил друга изучать автодело.
Увлечения Ковалева были разнообразными, но преобладало самое устойчивое желание — подготовить себя как можно лучше именно к военной службе, походить на отца-командира, погибшего в прошлом году.
Часами читал Володя журнал «Военный вестник», в котором не многие статьи понимал, но старательно выписывал оттуда в особую тетрадь схемы, таблицы, высказывания полководцев; часами просиживал над разбором операций наших войск на фронтах Отечественной войны.
Книгу о Суворове, — подарок матери, он исчертил пометками, надписями на полях и часто перечитывал.
… Боканов не знал, да и не мог узнать так быстро своеобразия характеров, склонностей, взаимоотношений в своем отделении, потому что не вошел в глубинное течение его. Течение это проходило где-то рядом с ним, но не вбирало. Да и не всякому дано было входить в него. Воспитатель может годы проработать, так и не узнав внутренней жизни детского коллектива. Но если дети признали его своим, близким и достойным уважения, — «тайны» перестают существовать для такого воспитателя, и каждый день приносит радость душевной близости.
У Боканова этой близости не было. Его приказания выполняли, но под нажимом; к нему неплохо относились, но без теплоты и душевной искренности. И он начинал думать — «Полно, да нужны ли здесь, в закрытом военном учебном заведении, пресловутая близость, хваленая сердечность? Есть повиновение, выполнение долга мною и ими. Что же еще надо? Сами условия — воинские звания, суровый распорядок дня, форма одежды, взаимоотношения подчиненных и начальников — не располагают к задушевности…»
ГЛАВА IV
Спор командиров рот
В комнате офицерского отдыха — приятный полумрак. Поблескивают зеркала; на большой картине в массивной раме уланы и кирасиры сбились в клубок ожесточенной схватки. Веет теплом от камина. Тают и никак не растают хрустальные льдинки люстры. Прямо под ней, так, что свет, точно колпаком, накрывает небольшой столик, командиры первой и пятой рот — подполковник Русанов и майор Тутукин — играют в шахматы.
Закончив партию, они подсаживаются ближе к камину. Странными были отношения Русанова и Тутукина: в одно то же время полны доброжелательства, дружеского расположения и горячей непримиримости, когда дело касалось педагогических взглядов. Они всегда словно искали случая схватиться в споре, находили наслаждение в словесном поединке, где каждый представлял крайние взгляды.
