Симбирский воевода быстро определил ссыльных марийцев к делу: кого посадил на землю по Свияге, кого забрал на свой двор. Аштывай попал в рыбачью артель.
Симбирская сторона, если посмотреть, краше приюнгинских мест: широко течет вольная Волга, на крутых берегах зеленеют ласковые кудрявые леса. Но все ж болело сердце по родной Юнге. Задумал Аштывай сбежать, да не успел: из Козьмодемьянска с обозом приехала жена с шестью детьми, а от детей куда побежишь?
Плача, рассказала жена, как Волотка разрушил их илем, какое было добро, все забрал себе и чашу золотую тоже забрал…
Так, наверное, и пришлось бы Аштываю доживать век на новом месте, да тут пошли в народе разговоры еще почище тех, что вел в тюрьме Илья Долгополов.
— На Волге казаки взбунтовались… Царевых бояр бьют, голытьбе да бедноте вольную жизнь обещают…
А им вослед летят новые вести:
— Стенька Разин по Волге к Симбирску движется…
Наступил день, когда Аштывай сунул за пазуху кафтана каравай хлеба и ушел из дому.
Аштывай вернулся в Симбирск с вольным разинским войском. Много разного народа было в войске— и марийцев, и чувашей, и татар, и мордвы.
Ранней осенью 1670 года разинцы подошли к Симбирску. Глухой ночью они окружили город, а с рассветом пошли на приступ.
Сам Степан Разин бился в первых рядах, в гуще самых яростных схваток сверкала его булатная сабля. И там’ где появлялся атаман, жарче сверкали казацкие сабли, выше поднимались мужицкие дубины и вилы.
Вон, рядом с ним, бьется высокий, широкоплечий, похожий на медведя мариец в белом холщовом кафтане. Его тяжелая дубина крушит врагов направо и налево.
«Молодец! — взглянув на него, подумал атаман. — Лихой из него выйдет казак!»
Но и враг не дремлет. Один стрелец, улучив момент, набросился на. атамана сзади. Но мариец вовремя заметил саблю над головой атамана. Раз — и от могучего удара стрелец свалился на землю.
— Спасибо, друг! — крикнул Разин.
Симбирский воевода Милославский двинул против разинцев самые лучшие свои войска. Яростно бились стрельцы, гремели выстрелы, летели пули, сверкали железные шишаки и кольчуги боярских детей и служилых дворян, а на них серой тучей двигались мужики и всякая голытьба. Визжа, стреляли из луков татары; как белое облако, летели марийцы и чуваши в белых холщовых кафтанах; на низеньких лошадках скакали калмыки, — как-будто вышедшая из берегов бурная река хлынула на город.
Ни пули, ни сабли не могли остановить натиск народного войска, объятого гневом. К вечеру полгорода было в его руках, только в крепости еще отсиживался царский воевода Милославский.
В пылу сражения Разин потерял из виду могучего марийца, спасшего ему жизнь, но после боя вновь встретил.
Мариец поклонился и хотел пройти мимо, но атаман остановил его и, положив ему на плечо свою сильную руку, сказал:
— Спасибо, друг добрый, избавил ты меня от нечаянной беды. Вовек не забуду твоей услуги. Проси что хочешь — ничего для тебя не пожалею.
Аштывай глянул в глаза атаману, и атаман тоже смотрит на него, улыбается.
— Ничего мне не надобно, — отвечает Аштывай, — только бы побить нам бояр-злыдней, тогда и добро у всех будет, и земля.
— Разумно говоришь, молодец, — кивнул головой Разин. — Кто ты такой? Откуда родом? Как зовут тебя? Гляжу, ты, никак, татарин?
— Нет, не татарин. Родился я в марийском краю и сам мариец, а имя мое Аштывай.
— Слыхал про такой народ, — сказал атаман и стал расспрашивать Аштывая про житье-бытье марийского мужика.
Так, беседуя, спустились они к Волге, где качались на волнах неисчислимые лодки. А большой атаманский струг с цветным шатром, уткнувшись носом в прибрежный песок, стоял у самого берега.
Атаман по легкому мостику взошел на струг и Аштывая позвал за собой:
— Проходи, дорогой друг, гостем будешь.
Аштывай вошел в шатер, у входа поставил свою дубинку. Глянул на нее Разин, улыбнулся: то ли вспомнилось ему, как крушил он этой палицей врагов в бою, то ли что другое.
Мигнул атаман — принесли серебряный чеканный кумган с красным вином. Налил Разин вино в два кубка и один подал Аштываю.
Идет беседа, катится, как волны по Волге. Аштывай про свою горькую судьбу рассказывает, про сына Порандая, которого Козьмодемьянский воевода оторвал от отца-матери и отдал в монастырь, рассказывает, а Разин говорит ему:
— В одиночку даже тебе, такому богатырю, не одолеть ни воеводу, ни его стрельцов. Весь народ поднимать против бояр надо. Тогда силен пожар, когда углей много. А не хочешь ли ты на родину к себе вернуться?
— Как — не хочу?! Хоть бы краем глаза глянуть на Юнгу да сынка родного выручить!
— Увидишь родную землю и сына своего найдешь.
Посылаю я тебя в марийский край и жалую званием атамана. Будь и в родных краях, атаман Аштывай, таким же отважным, каким был в сегодняшнем бою. Собери людей верных и жди моего скорого прихода в Козьмодемьянск и Нижний. — Взглянул Разин на дубинку Аштывая и сказал: — И дубина в сильных руках — грозное оружие. Если бы все марийцы взяли в руки по дубинке, наверно, ни одного боярина не осталось бы на Волге, но тебе, атаман, негоже ходить с таким шелепом.
Сказав так, взял Разин лежавшую по правую сторону от него на мягком ковре саблю и протянул Аштываю.
Это была прекрасная сабля с серебряной рукоятью, а сталь клинка сверкала и струилась, как текучая вода.
Аштывай, оробев, нерешительно принял в руки атаманов подарок.
— Эту саблю я отбил в бою у персидского военачальника Менду-хана. Такой другой сабли в мире больше нет. Думал я, что вовек с ней не расстанусь, а в могилу лягу, велю с собой положить. Но ты достоин этой сабли — так владей ею.
— Батюшка атаман, по мне хороша и простая.
— Нет, не отказывайся, Аштывай. Не только саблю дарю тебе, дарю с ней богатырскую силу. В сабле, отвоеванной в бою, — великая сила.
Так Аштывай стал обладателем атамановой сабли.
В ту же ночь тронулся он в дальний путь, к берегам Юнги, на горно-марийский берег.
Как прошел Аштывай царские заставы, кто ему помогал, кто укрывал, о том доподлинно неведомо, но, видно, много друзей у того, кто подымается за народное дело.
А недели две спустя появился в юнгинских лесах отряд храбрецов. Они прогоняли из деревень сборщиков ясака, заваливали засеками дороги, по которым должны были двигаться царские войска к Симбирску.
Однажды нагрянули они в монастырь, сокрушили дубовые ворота, разогнали стрельцов и ворвались на монастырский двор.
Не взглянув на перепуганных монахов, Аштывай перебегал из кельи в келью, из дома в дом в поисках сына, но его нигде не было.
Аштывай схватил за грудь пузатого келаря[11]:
— А ну говори, толстое брюхо, куда дел моего сына?
— Какого сына? Кто ты? — заикаясь, бормотал монах.
— Я — Аштывай. Знаешь такого?
— О боже, как не знать! Ты же благодетель наш, свою землю монастырю отказал…
— Куда сына запрятал?
— Я не виноват… Ей-богу, не виноват… Все Володимерко, он теперь большой начальник — пристав всего горного берега. Он твоего сына взял из монастыря. «Нет у меня родного своего сына, говорит, так воспитаю чужого».
— Опять Волотка! — воскликнул Аштывай и, оттолкнув монаха, выбежал во двор.
Там Аштывая уже искали.
— Атаман, к тебе человек из Козьмодемьянска от Ильи Долгополова.
Аштывай подошел к гонцу. Ба! Да это же старый знакомый, тот рыжебородый стрелец, что вязал его на дворе собственного илема.
— Опять будешь руки крутить? — усмехнулся Аштывай.
Стрелец покраснел, опустил глаза вниз:
— Не гневайся, атаман. Что было, то было. Теперь я господам не слуга.
— Ну ладно. Сказывай, с чем послал тебя Илья.
Стрелец рассказал, что в Козьмодемьянске посадские люди и стрельцы давно готовы перекинуться на сторону Разина и что пусть только юнгинские марийцы с оружием подступят к городу, а там городские помогут.
— Ну, коли так, ждите нас, — ответил атаман.
С отрядами приюнгинских марийцев к Козьмодемьякску подошли марийцы и русские с Суры, пришли чуваши из-за Сундыря и Унги. А едва лишь с городской стены заметили приближающиеся первые отряды разинцев, поднялся черный люд в городе. Вмиг гневная толпа разнесла приказную избу, убила воеводу и боярского сына Федора Дергалова.
Аштывай на белом коне промчался по улицам к дому Волотки.
Ворота Волоткииого дома были распахнуты настежь, а в доме уже хозяйничали посадские.
— Аштывай-родо! — бросился к нему человек в черном кафтане.
— Здравствуй, Илья-друг!
— Вот хотели твоего врага Волотку в его доме захватить, да он, проклятый, успел-таки сбежать. А сын твой здесь. Эй, Порандай, встречай отца!
Облилось кровью сердце Аштывая, как увидел он босоногого, исхудавшего парнишку в рваном кафтанишке.
