Тут раздался звонок в дверь.
Хозяйка развязала передник и сказала мне:
— А вот, наверное, и младенец Христос с подарками! Побудь с Мицци в кухне, Антон. Веди себя хорошо, мы скоро вернёмся.
И ушла, закрыв за собой дверь.
Но я слышал, как Малышка там смеётся и радуется.
Только кухонная дверь захлопнулась, как кошка тут же ожила.
Я-то знал, что она не спит!
Она потянулась, стала длинная-предлинная и одним прыжком перемахнула с батареи на стол.
Там на тёплой подставке лежал мой жареный гусь.
Что это она задумала?
Не смей, Мицци, слышишь!
Но она разве послушает?!
Я оскалил зубы.
Кошка выпустила когти и — цап моего гуся!
Я громко зарычал, но нахалка даже ухом не повела.
Она зацепила гуся лапой.
И стала тянуть к себе.
Гусь был тяжёлый, но кошка не сдавалась. И я на всё это должен был смотреть?!
Бух!
Мицци потеряла равновесие, упала со стола вместе с моим гусем и вся перемазалась в жиру.
Она испуганно мяукнула, выпустила добычу и забилась под холодильник.
И вот он лежит на полу, мой гусь с золотистой корочкой, прямо у меня под носом, и пахнет так, что голова идёт кругом.
Я показал Мицци зубы, а потом решил устроить себе Рождество! Это было самое лучшее Рождество в моей жизни!
Гусь просто таял во рту.
Гусиная кожа была поджаристой и хрустящей, а мясо под ней — сочным и нежным. Жир тёк по моей морде, я не успевал его слизывать, и он капал на пол.
Никогда в жизни я так не наедался! Потом я вскочил на лавку и милостиво позволил кошке подобрать остатки праздничного угощения.
Не надо жадничать, надо делиться, учил дядюшка Ференц.
Я задремал.
Мне снилось, что я сижу вместе с венгерскими пастухами у костра…
И тут меня разбудил вопль Фридберта. Сон как рукой сняло.
Хозяин склонился над Мицци и завывал, словно шакал.
Краем глаза я успел заметить, как Мицци метнулась под холодильник.
— Воришка! — бушевал Фридберт. — Подлая ворюга! Не кошка, а чудовище!
Он зажал в руке гусиные кости и растерянно смотрел на пустую тарелку.
— Невероятно, — проворчал он, — такая маленькая кошка слопала такого здоровенного гуся…
И тут его взгляд упал на меня.
— АНТОН?
Я поджал лапы и попытался спрятать морду, но — поздно!
Своим зорким взглядом Фридберт разглядел гусиный жир на моей бороде.
— И ты тоже, негодник!
Господи, ну с чего я взял, что этот гусь предназначался мне? Не иначе мне моё геройство голову вскружило.
Теперь прости-прощай, мои слава и почёт…
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло.
В конце концов, так даже легче.
Всё к лучшему.
Теперь я снова обычный пёс.
А Эмили потом пожарила сардельки, которые на самом деле предназначались нам с Мицци, и хозяева их съели на праздник — с гусиным жиром, красной капустой и картофельными клёцками.
Глава десятая,
в которой рассказывают чистую правду
Конечно, собаки умеют смеяться, пусть некоторые люди в это и не верят. Мы смеёмся точно так же, как вы. Открываем пасть, немного наклоняем голову набок, приподнимаем повыше губы и смеёмся. Малышка это знает.
Мы лежим под столом в кухне и хохочем взахлёб.
Эмили называет это пятиминутка дуракаваляния.
— Ну что вас так рассмешило, хотела бы я знать? — спрашивает она.
Но мы ей ничего не отвечаем.
Малышка смеётся, потому что смеюсь я, а я смеюсь потому, что смеётся она.
Ну как это объяснишь?
Позавчера Эмили водила меня к собачьему парикмахеру.
Теперь я стал похож на пуделя: голова в длинных локонах, а всё остальное коротко острижено — чтобы мне не было жарко, когда лето наступит.
После стрижки хозяева меня постоянно гладят и говорят, что я очень красивый.
Мне-то самому всё равно, какая у меня причёска, но одно я знаю точно: шерсть у меня растёт день и ночь.
А вот как от меня пахнет — мне не всё равно.
Этот парикмахер меня вымыл. Просто кошмар!
Поставил в ванну, мылил шампунем и поливал из душа — теперь я пахну словно цветущий луг. Малышка сразу уткнулась носом в мою шерсть и всё не могла надышаться.
Заявила, что от меня вкусно пахнет.
Но я как-никак собака, и от меня вовсе не должно пахнуть «вкусно». В Венгрии мыть собак строго-настрого запрещено.
Дядя Ференц не раз рассказывал нам ужасную историю о глупом молодом пастухе, который по неведению взял да и вымыл свою лучшую овчарку. После мытья та стала пахнуть словно цветущий луг — тот самый, где пасутся серые венгерские коровы.
И вот, когда коровы вечером вернулись в хлев, помытая собака легла по привычке с ними рядом… А на следующее утро молодой пастух нашёл только её косточки.
Коровы сослепу приняли беднягу за охапку сена с их лужка и сожрали!
С тех пор в Венгрии никто собак не моет, так говорил дядя Ференц.
Собака должна пахнуть собакой.
А если от собаки пахнет цветами, а от цветов — собакой, то всё в мире перепутается и перевернётся с ног на голову. Того гляди, овцы откажутся есть траву, потому что она пахнет собакой.
Я вам специально это рассказываю, чтобы вы чужих ошибок не повторяли.
Жизнь идёт.
Малышка растёт и постоянно задаёт вопросы.
Недавно, я слышал, она спросила, умеют ли собаки плакать.
Что за вопрос! Конечно! Да как громко и протяжно! Особенно в полнолуние. Стоит одной начать выть, как другие тут же подхватывают. А если пастухи услышат, то и они тоже.
В Венгрии в полнолуние такой вой стоит — ой-ой-ой! Все воют: и овцы, и серые коровы, и шерстистые свиньи, даже шакалы!
Дядюшка Ференц объяснял, что всё началось с той печальной истории про пса и луну — её знает в Венгрии каждая собака.
Мы вспоминаем её каждое полнолуние. Вот послушайте.
В давние времена собаки и шакалы жили в мире и согласии. Они делили места водопоя, а когда наступала суровая зима, многие собаки находили убежище у родственничков.
Шакалы тогда уже жили в норах, которые выстилали мягкой сухой травой. Это были гостеприимные и сердечные хозяева, кладовые у них всегда были полны запасов, и они охотно делились мясом и костями. Но взамен просили рассказывать им всякие новости.
Собакам в те времена жилось нелегко, они были бедными и скитались по свету. Не было у них ни дома, ни хозяев, которые бы их кормили.
Зато собаки немало повидали и могли порассказать много всего интересного.
А шакалы были охочи до всяких историй, вот и зазывали собак в гости, рады были разделить с ними стол и кров.
Но вот однажды в самую холодную зимнюю ночь, когда шакалы зарылись в сено и уже собрались спать, вдруг раздался чей-то вой.
Посовещавшись, шакалы решили пойти посмотреть, что там стряслось.
Они проползли по лазу, который вёл в их нору, и выбрались на ослепительно яркий лунный свет.
И что же?
Перед ними на снегу сидел маленький белый пёсик.
Он высоко задрал морду и отчаянно выл на луну.
— Что с тобой стряслось? — спросил самый старый шакал. — Почему ты так воешь? Может, ты голоден? Или замёрз? У тебя ничего не болит?
Но пёсик не отвечал, а лишь скулил и выл.
Какие это были душераздирающие звуки! Шакалы не знали, что делать.
— Залезай к нам в нору, — приглашали они. — Мы тебя накормим и напоим. А ты нам за это что-нибудь расскажешь.
Но беленький пёсик не обращал внимания на их уговоры.
Он не сводил глаз с луны и всё выл и выл. Тогда и шакалы посмотрели на луну и увидели там такое, чего уже никогда не смогли забыть.
Просто невероятно: там на луне сидела большая белая собака и махала им лапой!
Как она туда забралась?
Шакалы засыпали собачку вопросами — им хотелось узнать эту удивительную историю, но пёсик ничего им не рассказал.
Только выл.
Тогда шакалы рассердились.
— Что за чертовщина! Как собака смогла попасть на луну? И почему именно собака, а не шакал? — спрашивали они ревниво. — Этот мир принадлежит нам, шакалам, и, значит, луна тоже принадлежит нам по праву! Какое нахальство, что в полнолуние нам приходится смотреть на какого-то пса!
Чем дольше шакалы глазели на лунную собаку, тем больше они злились.
И в конце концов решили: впредь никаких собак у себя не принимать.
Раз так — собаки недостойны их радушия. Отныне — вражда на веки вечные!
А перво-наперво они расправились с маленькой белой собачкой…
С тех пор шакалы сами придумывают свои истории, но в них всегда появляются большие белые собаки, которых шакалы обращают в бегство, и тем приходится зимней ночью спасаться на Луне.
А мы, овчарки, когда смотрим в полнолуние на небо, видим собаку на Луне, и грустим, и воем ночь напролёт, вспоминая эту печальную историю.
