— Должен — не то слово. Ученый хочет понимать, если он не ловкач. А ты и так понимаешь.
Наступило молчание.
— Ну, не сердись, — проговорила она, видя, что Игорь изменился в лице. — Я все запомнила, что ты рассказал. Иди домой, я сегодня злая.
— Нет, — сказал Игорь. — Не уйду, пока не убеж-дусь… не убежусь…
Соня засмеялась.
— Пока не приду к убеждению, — сердито закончил Игорь, — что ты готова.
— Ой, какой обязательный, какой правильный! — растягивая слова, произнесла Соня.
— Что ж тут плохого? — спросил Игорь. Соня пожала плечами. — Не пойму: что ты за человек? — отвернувшись, буркнул он.
— Глупый вопрос, — быстро ответила Соня. — Для себя я одна, для тебя — другая, для Мартышкина — третья, для мамы — четвертая. И так далее. И все, в том числе и я, видят меня так, как считают нужным.
— Ишь ты, релятивистка, — возразил Игорь, медленно поворачиваясь. — Есть объективная истина…
— Где, в личном деле? Учителя тоже смотрят, как им удобнее: ага, это такая. Оказалось, нет. Ну, тогда — такая. Всем от меня что-то нужно, и оценивают меня в зависимости от того, как я справляюсь.
— Наверно, твой племянник Иван знает, какая ты есть, — сказал Игорь с улыбкой. — Ему-то от тебя ничего не нужно.
— Ошибаешься, — отпарировала Соня. — Спроси его: «Кто ты, Иван?» — и он тебе ответит: «Я генерал». Ему очень нужно, чтобы я в это верила.
— Но если собрать все эти данные вместе…
— И начертить график, — перебила его Соня. — Попробуй, собери. Тебе, например, нужно, чтобы я поступила в какой-нибудь институт стали и сплавов, окончила его и стала бы для тебя фирменной женой. Если же я буду торговать в чулочном ларьке… видишь, уже не нравится. Еще тебе хотелось бы, чтобы я была на год моложе, втайне тебя это тяготит. И не красней, пожалуйста, я и так знаю. А вот Мартышкину наплевать на мой возраст и даже на то, где и чем я буду торговать. Ему нужно, чтобы я была ему хорошей падчерицей. Слово-то какое, как грязное полотенце. «Падчерица»… А я совсем не хочу быть ничьей падчерицей, мне это не идет. И фамилия, которую он мне навязал, тоже. Осчастливил, удочерил. Видите ли, мама — это его институтская любовь, он ее ждал, ни на ком не женился. Господи, как мы хорошо жили без него в Брянске, мне никакой отец не был нужен. Не знала я отца и знать не хотела. Нет, явился со своими нуждами…
— Мне кажется, он тебя любит, — осторожно заметил Игорь: разговор опасно приближался к запретному.
— Ах, любит, не любит — какое мне дело? — с досадой сказала Соня. — Да не меня он любит, а себя, свою загубленную молодость. В таком же смысле и Муза Ивановна меня любит: не меня, а свои собственные школьные двойки.
Здесь Соня была отчасти права: математичка Муза Ивановна питала к ней необъяснимую симпатию и, награждая ее очередным «бананом», так сокрушалась и горевала, как будто ставила двойку самой себе. Игорь подозревал, что Муза Ивановна мучается тем же «комплексом Эйнштейна», но, оказывается, у Сони было наготове совсем иное объяснение.
— Ты хочешь спросить: «А я?» — безжалостно продолжала Соня, хотя Игорь ни о чем ее не собирался спрашивать. — Тебе, Игорек, не хватает собственных ошибок, тебе тоскливо без ошибок жить. Я для тебя находка. И шел бы ты лучше домой. А то завтра скажет твой заграничный братец: «Что это у Игорька моего такой бледный вид?» «А это Софья Георгиевна Мартышкина его доконала».
Игорь встал: на сегодня с него и в самом деле было достаточно.
— Да, ты точно не в форме, — сказал он. — Пойду.
— Вот и правильно, — ответила Соня и тоже встала.
— Но на будущее, — глядя в сторону, проговорил Игорь, — не трогала бы ты лучше моего брата.
— Хорошо, — неожиданно согласилась Соня и поцеловала Игоря в щеку. — Спокойной ночи. Я махну тебе в окошко рукой.
Игорь повернулся и шагнул в большую комнату. «Дядя Жора» по-прежнему сидел за столом в майке и делал вид, что читает газету. У него были печальные, совсем собачьи глаза.
— Ну, позанимались? — тихо спросил он. Слышимость в квартире была идеальная.
— Да, позанимались, — ответил Игорь. — Всего хорошего.
На лестнице Игорь помедлил, затем стал неторопливо спускаться. Таков был их ежевечерний ритуал прощания, и изменять ему сегодня, несмотря ни на что, не было причины. В конце концов он знал, на что шел: Соня не обманывала его и не обнадеживала. Все, что она сказала сегодня, она могла сказать и вчера и позавчера, да, собственно, и не раз говорила.
Снег на улице шумно таял, вдоль тротуаров бежали коричневые ручьи. Было так тепло, как будто сквозь коричневое небо светили невидимые солнечные лучи. Прямо перед домом был разбит чахлый скверик, по другую сторону которого блестели широкие витрины «Универсама». В этот поздний час магазин был закрыт. Игорь прислонился спиной к витрине и поднял глаза к Сониному окну. Ему нравилось, как расположено окно ее комнаты: в самом центре широкой стены девятиэтажного дома. Можно было вообразить, что весь дом — это толстая скорлупа, окружающая маленькое светящееся ядрышко Сониной комнаты. Сколько раз, уходя от витрины «Универсама», он бросал последний взгляд на цветные окна, и ему становилось тепло от мысли, что ее комната со всех сторон прикрыта такой мощной бетонной скорлупой.
Три цвета было в спектре ее окна: зеленый — когда она занималась (или делала вид, что занимается) за письменным столом, оранжевый — когда она сидела у зеркала при свете обеих ламп, и розовый — когда читала на тахте. Иногда Соня снимала настольную лампу и ставила ее на пол, чтобы удобнее было читать, не слезая с тахты, тогда комната наполнялась сумрачным подводным светом. Окно горело так низко над двумя большими деревьями, что издали можно было разглядеть ее лицо, освещенное настольной лампой и потому ярко-розовое, как лампочка, на зеленом фоне. Соня что-то листала — и по стенам бегали косые тени. Она тянулась к книжной полке, висевшей над столом, — тени на стенах, вытягиваясь, начинали метаться. По движению теней Игорь мог догадаться обо всем, что Соня делает. Вот широкая, прямоугольная взметнулась к потолку и на миг погрузила в плотный сумрак всю комнату: это стелется на тахту плед. Вот мелькнули вдоль стен какие-то странные блики, как от стекол вдалеке проезжающего автомобиля: распахнулись полированные дверцы шкафа. Это был целый мир — ее окно, и Игорь мог долго стоять у темных витрин «Универсама», запрокинув голову и расшифровывая блики и тени.
Было поздно, но не настолько, чтобы садиться зеркалу и включать верхний свет. Игорь часто спрашивал Соню, что она в таких случаях делает. Соня со смехом отвечала, что просто сидит и любуется собой. Сейчас окно горело зеленым огнем, оно летело сквозь сырую темноту, словно карта с яркой «рубашкой».
Но вот штора ласково колыхнулась, отодвинутая розовой рукой, Соня привстала и выглянула наружу. Приоткрыв форточку, она звонко, по-мальчишески свистнула и, размахнувшись, бросила что-то на улицу. Первым побуждением Игоря было сорваться с места и побежать через сквер, но он заставил себя подождать, и лишь только фигурка Сони исчезла, он неторопливо пошел к тому месту, куда, по расчету, это должно было упасть.
Бумажный комок успел-таки размокнуть, когда Игорь его нашел. Он развернул бумагу и, подойдя поближе к приделанному к стене уличному фонарю, прочитал:
«Золотко мое, что бы я делала здесь без тебя. Твоя злобная брянская Соня».
В такой короткой записочке Соня ухитрилась сделать грамматическую ошибку: вместо «что бы» у нее получилось «чтобы». Должно быть, Игорь долго стоял с запиской в руке и широко улыбался, потому что подвыпивший прохожий проковылял мимо него, остановился, обернулся и хотел что-то сказать. Но передумал, махнул рукой и побрел дальше, неся на плечах свою покачивающуюся, тусклую, как станционный фонарь, вселенную. Игорь не любил нетрезвых людей, но этому человеку он от души пожелал вдогонку (мысленно, разумеется) всего самого доброго.
Потом он вернулся к витрине «Универсама» и, не чувствуя еще, что замерз, снова запрокинул голову. Судя по освещению, Соня сидела у зеркала и, невидимая отсюда, любовалась собой. «Она тысячу раз права, — думал Игорь, — и сто тысяч раз не прав тот болван, который задумал подстричь все деревья. Что за дикая идея — чтобы все на свете девчонки непременно получали пятерки по геометрии, и как странно станет жить в мире, в котором все, решительно все научатся безошибочно отличать „правительство“ от „государства“. Ну, а то, что я занимаюсь с Соней, „курирую“ ее, пытаясь подогнать под очередной график для своей десятиминутки, — разве это не попытка рассадить по линейке кусты?» Такая мысль не впервые приходила Игорю в голову, и ему хотелось бы поскорее дожить до тех времен, когда она покажется нелепой и странной.
Здесь, у витрины, однажды вечером подошла к нему Нина-маленькая. В накинутом на плечи пальто она долго стояла поодаль, и Игорь не сразу ее узнал. Был мороз, снег хрустел под ногами, сестра приблизилась. «Постыдись, — тихо сказала она, — ты же сам на себя не похож». И они вместе вернулись домой, не проронив по дороге ни слова. Свет у родителей был погашен, старики усиленно притворялись спящими… Но на другой вечер Игорь опять стоял в одном пиджаке у витрины «Универсама».
