я не припомню, чтобы Андрюша хоть удивился, поразился, или, хуже того, растерялся, впал в панику. Это я поражался, восхищался, удивлялся, а внук лишь посмеивался надо мной, как умудренный жизнью человек, которому про все на свете ведомо и знамо.
— Ты почему не приехал? — накинулся я на него.— Бабушка с Анютой переполошились…
— Я не могу оставить дедушку одного,— невозмутимо ответил внук.
— А что с ним? — встревожился я.
Матвей лежал на диване, укрытый пледом, и пил чай из кружки, стоявшей на табуретке.
— Здоров! — приветствовал я Матвея.
— Не здоров, а болен,— огрызнулся Матвей.
— Ты что надумал в такую жару хворать? — Мне показалось, что Матвей выглядел как обычно.— Дай-ка я тебя посмотрю, все-таки я хоть и на пенсии, но врач…
— Детский,— не преминул меня уколоть Матвей.
В его устах это прозвучало, как невсамделишный, игрушечный врач.
— А старые люди, что малые. Одни болезни, одни капризы,— не остался я в долгу, щупая пульс.— А ну-ка, покажи язык.
— С большим удовольствием,— Матвей открыл рот и высунул язык.
— Закрой пасть! — бесцеремонно приказал я и, прижав ухо к худой груди друга, послушал сердце.— Вроде, все более-менее… На что жалуешься?
Матвей бросил вопросительный взгляд на внука.
— Когда я приехал к деду, на нем лица не было,— объяснил Андрюша.— Я решил, что он заболел…
— Ах, так это ты решил,— не сдержался я.
— Да, я решил остаться,— не дал себя сбить с толку Андрюша,— а то некому стакан воды подать…
Матвей шмыгнул носом и поспешно отвернулся к стене. Чтобы никто не заметил, что у него на глаза навернулись слезы. Укатали сивку крутые горки! Железный человек, и вдруг — слезы! Я считал: выдавить из Матвея слезинку — все равно что из камня выдавить каплю воды. Ничего не получится, как ни старайтесь. Выходит, ошибся…
— Ты меня извини, дедушка,— Андрюша обратился ко мне,— но не по душе мне эти дачи, автомобили.
Я чуть не задохнулся — какая наглость! Только что утром, просил-молил, чтобы я составил завещание, куда бы, естественно, были бы внесены и дача, и автомобиль, и яблони, а сейчас пламенно выступает против частной собственности…
— Моя кровь,— с гордостью произнес Матвей. Он уже не стыдился своих слез, потому что это были слезы радости.— Все-таки пробилась, проявилась во внуке...
Ну, ладно, убедился, что Андрюша не потерялся, и пора на дачу — бабушка с Анютой волнуются…
— Мне пора, Настя с Анютой, поди, с ума сходят,— я пожал руку Матвею.— Поправляйся!
Андрюша проводил меня до входной двери.
— Когда тебя ждать? — спросил я у внука.
Андрюша пожал плечами. Мол, откуда он знает? Когда дед поправится, Андрюша и приедет…
Я вел машину и думал о том, какой прекрасный у нас внук. Сидит у постели больного деда и заботится о нем. Настоящая сестра, вернее, брат милосердия. Пусть дед и не шибко болен, но у стариков хворей предостаточно, искать не надо, сами найдутся, и тепло и забота им нужнее, чем кому-либо… Андрюша — молодец, возится с больным, капризным стариком, которому трудно угодить, обрек себя на сидение в душном, насыщенном выхлопными газами, городе, когда на улице лето, каникулы, и совсем рядом — дача с озером, свежим воздухом и вкусными бабушкиными обедами. И вот человек — мальчишка, пацан! — от всего этого отказывается, чтобы не отходить от постели больного деда. Было от чего прийти в умиление!
Но время от времени ко мне приходила иная мысль. Я гнал ее в дверцу, она влезала в окно. А не устроил ли Андрюша все это представление, да-да, именно представление с больным, чуть ли не умирающим дедом в пику мне? Мол, ты отказался даже вести речь о завещании, ну так в отместку тебе я переметнулся к другому деду…
Мне стыдно было, что подобная мысль посещала меня» и поэтому я не стал делиться своими сомнениями с Настей, а просто рассказал ей и Анюте о том, чему стал свидетелем у Матвея в квартире.
— Какое у него доброе сердце! — воскликнула Настя, имея в виду, естественно, Андрюшу.— Как у нашего Сережи!
Анюта ничего не сказала, но по ее сияющему лицу было видно, что она восхищается самоотверженным поступком Андрюши.
БУДУЩЕЕ ЗА ТЕМИ, КТО РАНО ВСТАЕТ
Каждый день, ближе к вечеру, Анюта бегала в дом отдыха и звонила в город. Когда она возвращалась, добиться от нее чего-нибудь путного было невозможно. На все наши вопросы отвечала, что дед Матвей пошел на поправку и, вообще, у них все хорошо.
— О чем же вы так долго разговариваете? — удивилась Настя.
Анюта загадочно молчала. По ее милому простодушному лицу можно было догадаться, что разговоры они ведут интересные, а их содержание не предназначено для чужих ушей.
Поэтому на четвертый день я решил проведать Матвея и Андрюшу. Настя напекла и нажарила полную сумку, добавила яблок и слив. Я стал готовить машину в дорогу, как к нам пожаловали гости — Матвей и Андрюша.
В войну Матвею прострелили ногу, и она не гнулась в колене. И поэтому при ходьбе создавалось впечатление, что он подпрыгивает. За эту подпрыгивающую походку его прозвали Кузнечиком. Впрочем, эту кличку он заслужил не только за походку. Он умел неожиданно появляться там, где его не ждали. Матвея, как огня, боялись работники торговли, с ним не хотели связываться чиновники — знали, что он завалит своими жалобами инстанции…
За Матвеем поспешал, как верный оруженосец, Андрюша с сумкой через плечо. Матвей с Андрюшей прошествовали по дорожке на веранду. Сев на стул, предусмотрительно подвинутый Анютой, Матвей снял кепку и вытер платком лысину. Был он, несмотря на жару, в темном костюме, с орденскими планками на пиджаке.
— А я к тебе собрался,— признался я.— Как самочувствие?
— Отлично, — ответил Матвей, надувая щеки. Увидев Матвея таким надутым от важности, я сразу понял, что они явились неспроста. У меня защемило сердце от дурных предчувствий.
А Настя тем временем обняла Андрюшу и заойкала:
— Только жирок стал завязываться, и снова все растряс,— Настя не умела долго унывать.— Ничего, это дело поправимое, поживешь на даче, снова жирок нагуляешь…
Андрюша, не сказав ни слова, выскользнул из бабушкиных объятий.
— Я пойду принесу что-нибудь перекусить,— Настя обвела всех озабоченным взглядом.
— Постой, Настя,— остановил ее Матвей.—
