Андрюша.
По правде говоря, я люблю поесть. Я понимаю, что в моем возрасте необходимо сдерживать свой аппетит. Так сказать, умеренность в еде — залог вашей долгой жизни. Когда мне советовали сбросить лишний вес, а ради этого сесть на диету или еще лучше пару недель поголодать (и буду я стройный, как юноша), я жалобно отвечал: «Кушать хочется». Слава Богу, вернее, не дай Бог, поголодали в свое время — в войну, и после войны, так зачем же сегодня добровольно обрекать себя на эту муку?
— А она ради него худеет,— на губах у Насти появилась загадочная улыбка.
— Кто и ради кого? — не понял я.
— Анюта худеет ради Андрюши,—объяснила Настя, сердясь на мою бестолковость.
— Но зачем? — задал я вопрос, который долго таился в глубине моего существа.
— Он ей нравится,— просто ответила Настя.— Я была бы счастлива, если бы они поженились…
— Ты с ума сошла, они же еще дети,— вскричал я.
— Тогда можно было бы и спокойно помереть,— на Настином лице появилось странное умиротворение.
— Нам еще рано об этом думать,— проворчал я.
Я вспомнил, как пару дней назад стал невольным свидетелем разговора Насти и Анюты. Настя, как обычно, обращаясь к Анюте, то и дело называла ее кнопкой. «Бабушка,— попросила Анюта,— не называй меня, пожалуйста, кнопкой».— «Это почему? — удивилась Настя.— Столько лет ты была кнопкой и тебе нравилось. Что случилось?» — «Ничего не случилось,— ответила девочка.— Просто с сегодняшего дня мне не нравится…»
Это прозвище придумала Настя за малый росточек Анюты. Оно прилепилось к девочке, стало ее домашним именем, совершенно не обидным, а даже ласковым… Теперь я понял, что Андрюша был причиной того, что Анюта не захотела, чтобы ее называли кнопкой…
Вскоре вернулась Анюта и сообщила, что посадила Андрюшу на автобус. На лице ее блуждала та же странная, загадочная улыбка, что и у Насти.
День, как обычно, прошел в трудах и заботах. Лишь вечером, когда солнце собиралось на покой, мы спохватились, что Андрюша до сих пор не приехал. Первой забила тревогу Анюта. Беспокойство девочки передалось Насте, и они бросились ко мне. А я в это время поливал из шланга огород — уже с неделю не было дождя. Для такой работы я облачался в видавшие виды штаны, сползавшие ниже пупа, и ботинки, давно просившие каши, а на голову напяливал старую, выгоревшую шляпу. Видя меня в подобном наряде, Настя говорила, что нам совершенно незачем ставить пугало в огороде, оно уже имеется.
Больше всех других работ в саду и на огороде я люблю полив. И не только потому, конечно, что не надо нагибаться и пыхтеть от натуги, а потому еще, что наступает особенная тишина, когда замолкает все в природе. В такие минуты я перебираю в памяти события дня, разговоры, строки из прочитанного. Размышляю и о вечности, о том, что наступил вечер жизни, а как она, жизнь, прожита, что ты сделал, с чем явишься туда, откуда нет возврата. Мне казалось, что я наедине со всем мирозданием, что мне понятен ход истории. И хотя посещали меня печальные мысли, уныния я не испытывал, наоборот, приходила ко мне удивительная умиротворенность, просветленность…
Но сегодня Настя и Анюта нарушили мое уединение.
— Он тут размечтался, а внука до сих пор нет дома,— расшумелась Настя.
В другой раз я бы нашелся, что ответить на ее нападки, но меня словно холодной водой окатило — внук пропал. Я спросил у Анюты, что ей сказал при расставании Андрюша.
— Он выразился неопределенно,— ответила Анюта.
— То есть?
— Он сказал: «Пока».
— И все?
— И все.
В сердцах я обрушился на Анютку — как это она не могла толком расспросить Андрюшу, когда он намерен вернуться. Анюта не выдержала упреков и разревелась. Настя со слезами на глазах принялась утешать девочку и стала нападать на меня, дескать, ничего бы со мной не случилось, если бы я, вместо того чтобы уплетать драники, завел вездеход и отвез внука в город.
— А что произошло? — прервал я причитания Насти.— Ничего не произошло, поэтому не надо подымать панику, а надо все выяснить.
Настя и Анюта, как по команде, вытерли слезы, тем более что я обнял девочку, погладил по голове, попросив, таким образом, у нее прощения.
— Да, да,— сказала Настя,— сходи, позвони Матвею…
— Нет,— я почувствовал себя хозяином положения.— Я возьму вездеход и поеду к Матвею, а по дороге позвоню из дома отдыха.
— И я с тобой,— заявила Анюта.
На сей раз мы с Настей объединились и вдвоем напали на Анютку: мол, нечего ей ехать на ночь глядя.
Ближайший телефон-автомат был в километре от поселка, в доме отдыха. В одной будке телефон оказался испорченным, а к другой тянулась длинная очередь. Я пристроился в хвосте, время от времени поглядывая на дорогу, по которой шли с автобуса дачники. Андрюши среди них не было.
Когда дошла моя очередь, я набрал номер Матвея и долго ждал, пока возьмут трубку. Наконец на том конце провода незнакомый голос сказал:
— Алло!
— Кто это? Матвей, это ты?
— Вы не туда попали,— устало произнес незнакомый голос.
— Как не туда? — крикнул я уже в пустоту, звеневшую короткими гудками.
Я снова набрал номер. На этот раз что-то щелкнуло в трубке, и она опять загудела короткими гудками.
Я понял, что к Матвею легче приехать, чем дозвониться.
По дороге я думал, что же стряслось с Андрюшей. Версию о том, что внук потерялся, я сразу отверг. В столице, предоставленный самому себе, он не потерялся, чего же ему теряться в нашем, в общем, небольшом городе. Значит, Андрюша добрался до Матвея и что-то его у деда задержало. Да Матвей его и задержал. Посидели, попили чайку, покалякали. Что тут особенного — встретились дед с внуком, которые не виделись пять лет.
Но была в моих стройных логических рассуждениях одна неточность. Матвей не из тех людей, кого называют гостеприимными. Он, конечно, порасспросит внука о том, о сем, может и чаем угостить, а потом распрощается и отправит его к нам, на дачу.
В общем, пока добрался до Матвея, перебрал в уме несколько вариантов и ни на одном не остановился.
Дверь открыл Андрюша. Увидев меня, он не удивился, не ахнул, словно знал, что я приеду.
— Проходи, дед.
Вообще,
