— Циолковский, — солидно сказал Степа. — Мы к нему Домой на экскурсию ходили.
Рассказывая, Степа не смотрел на ребят, ловко орудовал в приемнике, находил нужный винтик и подкручивал, скреплял тонкие проволочки.
— Интересно узнать, есть на Марсе коммунизм? — мечтательно спросил Левка.
— Есть, — заверила Варька.
— Все ты знаешь… Может, там одни буржуи.
— А вот и нет… Ты видал Марс?
— Видал, — соврал Егорка, потому что где его там найдешь среди скопища звезд.
— Какой он? — не отставала Варька.
— Обыкновенный.
— Ишь ты… Погляди лучше. Ночью он весь красный! А почему? От флагов. Там рабочие ходят по улицам с красными знаменами. Потому и весь Марс красный.
— Я думаю, что Варька правильно говорит, — поддержал Илюша, — коммунизм на Марсе есть. А если нету и там царь с буржуями, то мы подскажем, как их сковырнуть.
Увлекшись, ребята не заметили, как на чердаке кто-то появился. В тишине раздался неожиданный голос, и все чуть не попадали с балок, на которых сидели.
— Говорите, куда сваливать иконы? — Посреди чердака, согнувшись под тяжестью громоздкого мешка, стоял Врангель.
— Зачем ты их притащил? — спросил Илюша.
— Сами говорили: кто принесет иконы, того запишете в кружок «Долой монахов!».
Илюша обрадовался — если даже Врангель пожелал бороться против бога, значит, хорошо. И все же с ним надо было разговаривать построже, поэтому Илюша приказал:
— Брось своих богов вон туда в угол и сиди смирно. Сейчас Степка наладит говорящее радио.
— Чего-чего? — тихонько спросил Врангель у сестры.
— Говорящее радио, — неохотно буркнула Варька, задаваясь перед братом.
— Какое радио?
— Тебе все объясни. Ящик видишь?
— Вижу.
— Ну и слушай. Духовая музыка будет играть из Москвы.
— Зачем?
Врангель заметил барабан, подошел к нему и стал читать вполголоса истертую надпись на медной табличке: «Десятый ингерманландский имени Петра Великого стрелковый полк».
— Потеха, — сказал Врангель, увидев драный бок барабана. Перевернул барабан кверху дырой, грузно сел на него и с грохотом провалился. Болтая ногами, он закатился от смеха, а ребята никак не могли его вытащить.
— Шут гороховый, инструмент испортил! — И Варька шлепнула брата по затылку.
— Он же был порватый…
— Молчи, гад… Умеешь только сараи поджигать.
— И к буржуям подлизываться… — добавил Илюша.
Наконец Врангеля вытащили из барабана, и он сел верхом на балку. Настроение у него было веселое. Он с насмешкой наблюдал за Степой, который мучительно искал «волну», чтобы извлечь хоть какой-нибудь звук из своего говорящего радио.
— Степка, сколько дашь, чтобы я закинул твой ящик?
— Смейся, смейся, а я все равно поймаю музыку, — добродушно отозвался Степа и вдруг радостно воскликнул: — Тише!.. Вот, берите слушайте! — И сунул ребятам наушник.
Но никто ничего путного не слышал. Наконец Илюше удалось уловить обрывки речи. Сквозь гудение и треск он разобрал слова: «Всем… всем… говорит…» Затем снова донеслись гул и свист.
— А я слыхал, как сказали «Москва», — хвалился Левка.
Прижав к уху черную трубку, Илюша искал острием иглы потерянную волну. И вот она зазвучала снова. Ребята замолчали, чтобы не мешать ему.
Далекий голос говорил о чем-то, Илюша уловил, что речь шла о международном признании рабоче-крестьянской страны, о приглашении советских делегатов на какую-то Генуэзскую конференцию и о долгах, которые надо платить за царя Николая.
— Ну, что там? — теребили ребята Илюшу.
— Гады они, и больше никто… Царь денег себе нахапал, а рабочие должны отдавать.
— Учитель рассказывал нам, — вступил в разговор Левка, — что буржуи съехались на какую-то конференцию, в общем на собрание, и требуют, чтобы мы туда денежки привезли. А дулю они не хотят?
— Где эта… конференция? — спросила Варька, как будто собиралась поехать туда и поговорить с буржуями. — Жалко, нельзя по Степкиному ящику сказать им: должны, не спорим, отдадим не скоро. Мне вон Бориска две лепешки должен и то не отдает. А тут…
Продолжая слушать, Илюша на миг оторвался от наушников и скороговоркой сообщил ребятам:
— Требуют, чтобы сам Ленин приехал на Генуэзскую конференцию…
— Не пустим Ленина. За него Чичерин поедет, — сказал Левка.
— Почему Чичерин? — спросил Кащей.
— Потому что буржуи давно собираются Ленина убить. Уже стреляли в него.
— Да еще ядовитыми пулями.
— Не боимся никаких пуль, — не соглашался Егорка. — Заграничные рабочие, все, как один, заступятся за Ленина.
— Все равно нельзя ему ехать, — заключил Илюша. — Буржуи знаете как ненавидят нас! Если ты бедный и придешь с поклоном, буржуй ни крошки тебе не даст. А захочешь отнять, он за шашку и скорее руки тебе отрубит, но не отдаст своей собственности. — Илюша покосился на Врангеля и передал ему наушник. — Возьми послушай, сам узнаешь, какие они, твои друзья нэпманы…
Врангель с опаской взял трубку, приложил ее к уху и долго слушал. Ребята ждали, что скажет Врангель. Но он молча положил наушник и решительно поднялся.
— Куда ты? — спросил Левка.
— Дело есть…
— За иконами?
— Нет… Пойду набью морду Гоге Каретникову.
5
С того дня Илюша собирал своих безбожников на чердаке нардома. Они читали книги, потихоньку разучивали песни, ловили по Степиному приемнику голоса из Москвы. Но Илюша думал о другом: как заговорить с ребятами о коммуне, как создать ее, чтобы жить по-новому, как живут в той коммуне, в которую записывает Ленин.
Однажды газеты принесли нерадостную весть: серьезно заболел Ленин. Ребята до дыр протерли газету, читая и перечитывая печальное сообщение о том, как в больнице вынули из плеча Ленина отравленную пулю — она торчала там четыре года и ее трудно и опасно было вырезать. После операции Ленину стало лучше, а потом с ним случился удар — расстроилась речь, перестала действовать рука. Миллионы писем со всех концов республики и со всего мира шли в Москву. В них выражалось сочувствие вождю мирового пролетариата. Писали ему дети, шахтеры, крестьяне, железнодорожники, женщины-работницы, и все желали Ленину выздоровления. Об этом каждый день писали в газетах.
— Если хотим помочь товарищу Ленину, — с волнением сказал однажды Илюша, — то надо создать коммуну.
Слова Илюши озадачили и заинтересовали ребят. Они слушали внимательно, лица у всех были серьезные и решительные.
— Чтобы у нас все было общее, — объяснял Илюша. — Соберем у кого что есть и сложим в одном месте. Захочешь, к примеру, ты, Левка, надеть мою рубаху, бери и носи. Разобьются у Егорки башмаки — надевай мои, не стесняйся.
Ребята молчали, не зная, что сказать.
— А если я свое платье отдам, кто его наденет? — настораживаясь, спросила Варька.
— У кого нет, тот и возьмет, — отвечал ей брат Егорка, — или какой-нибудь сиротке отдадим в детский дом.
— Хитрый… А я в чем буду ходить?
— Чудачка ты, — сказал Илюша. — Платье никто у тебя не отнимет. Оно будет твое и не твое.
— Чье же?
— Общее.
Варька никак не могла понять и не соглашалась.
— Мне его мамка из венчального платья перешила, а я отдам кому-то за здорово живешь.
— Буржуйка ты, — заключил Егорка с обидой, — самая настоящая буржуйка. Заладила: «твое — мое», «мое — твое»… Илюшка что сказал? Это при царе люди так неправильно жили, каждый старался себе заграбастывать. Пора бросать царские привычки…
— Стойте! — воскликнул Левка. — Давайте проголосуем: кто скажет «мое», тот…
— Опять щелчок по лбу? — спросил Илюша, а сам думал, как убедить Варьку.
А та, как назло, не отступала:
— В «Долой монахов!» я записалась, а в коммуну не пойду.
— Почему?
— Вам надо все отдавать… а я воровать люблю.
По Варькиному хитрому взгляду Илюша догадался, что это — каприз. Он знал, что характер у девчонки добрый и стоит поговорить с ней ласково, как она поймет.
— Варя, если ты не понимаешь, то слушай, — начал Илюша. — Раньше, при царе, хозяйчики были. А теперь все народное. И нужно не ломать вещи, всякие загородки или деревья, а беречь. Не выбрасывать добро, а собирать. Не требовать — хочу, мол, и точка, а помогать другим. Сначала голодного накорми, а потом сам ешь.
— Вот ты и покажи, как это надо делать, — неожиданно съязвил Кащей. — Говорить мы все умеем, а ты покажи, какая она есть, коммуна.
Ребята с интересом глядели на Илюшу. Они были на его стороне, но вопрос Кащея заинтересовал всех. А Илюша не знал, как ответить Кащею.
— Ну, чего молчишь? — подзадорил тот.
Лицо Илюши зарделось от волнения. Как сделать, чтобы все поняли, как это красиво — жить коммуной! И вдруг его осенила мысль.
